***
— Вы работали со стражами руин? — спрашивает Скарамучча, исподлобья глядя на собеседника и пытаясь заметить глаза под почти непрозрачным материалом маски. Он что-то такое слышал ещё давно. Про стражей руин и фабрику в Ли Юэ. Конечно же, этот человек наверняка работал не только с древними механизмами, а иначе ему не доверили бы такой проект. И всё-таки… насколько он компетентен? От мысли, что вот это будет что-то делать с его телом с целью вылепить из него нового архонта, да просто будет трогать его — к горлу подкатывает комок. Когда Скарамучча будет мстить своей «матери» Эи, ей отдельно достанется за то, что она создала куклу, способную чувствовать тошноту. — Работал. — отмахивается Дотторе, даже не глядя в сторону собеседника. У него есть дело поважнее — он старательно ковыряется в чём-то, напоминающем мутировавший гриб, несколькими маленькими фигурными ножами. У гриба, кажется, есть кровь — или это сок — и его скручивает от судорог. Скарамучча плавится от ярости. Этому академскому придурку предоставили уникальную возможность — разве до этого он каждый день клепал богов? А он даже не смотрит в сторону куклы. — Так и думал. — бросает Сказитель. — Вы не выглядите, как кто-то, кто справится с чем-то серьёзнее древнего хлама. Руки в белых перчатках не замирают даже на секунду, и Скарамучча уже готовится признать своё поражение в не успевшем разгореться словесном поединке, как создание на столе вздрагивает и перестаёт дёргаться. — Ты угробил эту штуку! — с почти детским восторгом выдыхает Сказитель, подскакивая к столу и заглядывая Дотторе через плечо. Ему приходится встать на цыпочки. — Вот это «самообладание», доктор… Вы же и меня так можете! Он, словно спохватившись, быстро переходит обратно на «вы», но в его голосе уже вовсю сквозит превосходство — смог, вывел из себя, победил! Наконец-то он увидит, что внутри у этого слишком спокойного учёного. И тут Дотторе поворачивается к нему всем корпусом. Со скальпеля в его руке на пол капает бесцветная кровь несчастного создания. — Могу. — серьёзно изрекает он. Скарамучче впервые за всё его существование становится так некомфортно от того факта, что кто-то выше него и шире в плечах. Он пятится, не сводя с доктора злобного взгляда. И тот тут же отворачивается, теряя интерес. У него есть чем заняться и он явно не настроен терять время в перепалке — даже с будущим богом.***
Скарамучча ещё не раз и не два напоминает Дотторе, что тот никогда не работал над подобными проектами. Его очень волнует перспектива потерять сознание и больше не очнуться, и он хочет знать, что об этом думает сам Дотторе. Скарамучча дал бы в глаз любому, кто заподозрил бы, что Сказитель, Шестой из Фатуи, боится смерти, и всё-таки это оказалось бы правдой. Слишком много он боролся и страдал, слишком долго искал свой путь, чтобы бросить его в самом начале из-за того, что так захотелось Царице. Когда он присягал Крио Архонту в верности, он и представить не мог, что эта присяга приведёт его в пахнущую дурманящей травой и смертью лабораторию безумца, скрывающего свой взгляд. — Я не доверяю тебе. — говорит однажды Скарамучча, даже не глядя на Дотторе. Лаборатория уже стала ему если не домом, то точно местом, в которое он возвращался без задней мысли. Но он привык только к лаборатории, не к её обитателю. — Я знаю. — едва заметно кивает Дотторе. Он снова кого-то режет, и на этот раз это человек, вряд ли ещё живой. За эти несколько месяцев наблюдений за учёным Скарамучча если что и понял, так это то, что маленькие живые грибы явно выносливее и живучее людей. Что им, впрочем, в лаборатории уже никак не помогает. А Дотторе копается что в тех, что в других с одинаковой увлечённостью, и Скарамучче стыдно это признавать, но ему нравится следить за тем, как выверенно и быстро перемещаются над вскрытыми телами острые ножи в умелых пальцах. Ещё более стыдно ему признавать, что интерес Дотторе его успокаивает. Пускай его лучше режет тот, кому нравится этим заниматься, чем равнодушный палач, просто делающий свою работу. У первого гораздо больше мотивации сделать всё наилучшим образом. — И ты ничего не собираешься с этим делать, да? Думаешь, можешь бегать от общения со мной, пока я сам от скуки не начну к тебе липнуть? — едко ухмыляется Сказитель. — А что, ты можешь? — рассеянно спрашивает Дотторе. Его мысли явно целиком и полностью заняты телом на столе, но он всё равно пытается поддержать диалог. И Скарамучча громко вздыхает, драматично закатывая глаза. — Не знаю, проверь. Продолжай меня игнорировать. — Хорошо. — кивает Дотторе и снова наклоняется к изрезанному телу. Скарамучча отворачивается, но успевает заметить, что доктор напряжённо проводит пальцем по вываленным внутренностям трупа, а потом облизывает руку. У тела явно нездоровый вид, оно всё в каких-то чешуйках. В голове Сказителя проскальзывает мысль, что он бы предпочёл пробовать на вкус здорового человека. Если бы вообще стал заниматься чем-то настолько идиотским. — Приятного аппетита. — фыркает он. Дотторе выглядит слишком погрузившимся в процесс, и Скарамучча совершенно не ожидает получить в ответ насмешливое тихое «спасибо». Это заставляет Сказителя застыть в недоумении на долгие несколько секунд. Значит, на него всё-таки обращают внимание? — Что ты вообще творишь, а? — наконец спрашивает Скарамучча, когда его отпускает, и на смену удивлению приходит не подавленное вовремя любопытство. — У тебя есть я, а ты мучаешь каких-то прокажённых. Дотторе отвечает не сразу, и в какой-то момент Скарамучче начинает казаться, что учёный всё-таки погрузился в своё малоприятное на вид исследование с головой, перестав замечать всё вокруг. — Время ещё есть, куда торопиться? Я очень не хотел бы испортить… такой ценный материал своей нетерпеливостью. — на последних словах низкий голос Дотторе звучит нежно, как будто он говорит о чём-то особенно дорогом для него. Скарамучча фыркает, поднимая бровь. Ценный материал? Этот фрик и не глядит в его сторону. Он точно говорит о Скарамучче, а не о чём-то другом? — Да и к тому же… Ты разве позволишь мне что-то с тобой сделать, кукла? — Нет. — без тени сомнения чеканит Скарамучча. Он не понимает, к чему этот вопрос. Да, не позволит, но разве его позволения спрашивают? Против воли Царицы не пойдёшь. То есть… если бы ему совсем не нравилось то, что с ним собираются сотворить, он бы не побоялся противостоять сразу семерым Архонтам, но правда в том, что Скарамучче нравилось. Мысль о том, как он отомстит, как он будет смеяться, заглушая своим смехом их мольбы о пощаде, была самой приятной за последнее время. Сказитель упивался этой мыслью, жил ей. О том, что для достижения этого придётся пройти через руки Дотторе, он старался не думать. — …нужно основательно подготовиться к такому прорыву. — пробивается сквозь его беспокойные мысли голос учёного. — Я ведь и правда собираюсь сделать нечто новое. Новое не только для себя, для человечества в целом! Вызов богам, вызов Селестии, самому мирозданию… У меня всего одна попытка. И всего один ты, понимаешь? Что до того, чем я занят… Наш проект — больше, чем я, ты и гнозис. Ты даже представить не можешь, где и в чём можно найти божественную силу для изучения, и… Скарамучча вздыхает и закатывает глаза. Этот поток откровений вперемешку с восхвалением науки — то, что он меньше всего ожидал услышать от немногословного и серьёзного человека. Люди. Люди всегда будут такими — энтузиазм и амбиции до последнего вздоха. Обыкновенный. Скучный. Умнее, чем бывают люди обычно, но умнее в ту сторону, где Скарамучча ничего не смыслит. Он тихо фыркает. Без этой таинственности гораздо лучше. Дотторе не затыкается ещё долго. Скарамучче удаётся выловить и осмыслить примерно пару десятков слов в минуту, но очень скоро они все смазываются в кашу. У божественного создания память явно получше человеческой, но Сказитель не видит смысла в том, чтобы пытаться запомнить эту чушь. Ему всё равно. Главное, чтобы Дотторе удачно применил это на практике. — Понятно, понятно, а на вкус ты этого болезного зачем пробуешь? Голодный? — насмешливо хмыкает Скарамучча. Дотторе, не переставая болтать, уже запечатывает в банки небольшие кусочки плоти, поражённой этим странным недугом, который Скарамучча встречал не раз и в лаборатории, и за её пределами. Он стоит ближе, чем когда либо. Ему больше не страшно. Его назвали ценным материалом, который боятся испортить, и поклявшийся никому больше не доверять Скарамучча ловится на это, как глупая жирная рыба на червяка. Кажется, в банках тоже ценный материал — потому что Дотторе обращается с ними, как с чем-то очень хрупким. Он едва касается тонкого стекла, хотя он в перчатках, которые, казалось бы, не должны оставлять отпечатки. Пометки на образцах он выводит медленно и старательно, и в них никак не узнать тот размашистый небрежный почерк, которым он пишет отчёты. Скарамучча ловит себя на мысли, что, если с ним Дотторе будет обращаться так же, то он не прочь будет оставаться в сознании на протяжении всего процесса, и вздрагивает, когда на заданный им ранее вопрос отвечают. Он снова утонул в своих мыслях и забыл о мире вокруг. Он, а не учёный, от которого он ожидал подобного поведения. Иронично. — Болезнь изменяет вкус… Это тоже важный аспект. Ах, значит он знает, какие на вкус здоровые люди. Теперь Скарамучче снова немного жутко.***
Скарамучча не раз с ухмылкой говорил Тарталье, что зависимость от драк не приводит ни к чему хорошему. Сегодня он ввалился в лабораторию с развороченным плечом, из которого торчал обломок чьего-то меча. Дотторе даже не оторвался от операционного стола, и Скарамуччу это не удивило. Как всегда, занят. Как всегда, следит за каждым его шагом, но не подаёт виду, чтобы дать ему хрупкое ощущение самостоятельности и безопасности. Скарамучча ценит это. — Ты долго живёшь в этой дыре? — спрашивает Сказитель, старательно царапая раненое место в попытке извлечь лезвие. — М-м… смотря с чем сравнивать. Явно не дольше, чем Моракс делает вид, что правит Ли Юэ… А что такое? — как всегда с задержкой отвечает Дотторе. — Пустынники всегда были такими ублюдками? — яростно хрипит Скарамучча. Он убил явно меньше людей, чем хотел, и это заставляет его почти кипеть. Дотторе отскакивает от стола, поворачиваясь к Сказителю, и тот запоздало понимает, что так он при учёном себя ещё не вёл. Ну, пусть привыкает. Какой же из этой кабинетной крысы предвестник, если он боится чьей-то злости? Когда его хватают за руку и силой валят на стол, попутно сметая с него все «ценные» склянки, Скарамучча понимает, что Дотторе испугался не его, а за него. Он пытается вырваться, но даже кукла вроде него способна устать после битвы с несколькими противниками — так он успокаивает себя, потому что думать о том, что его вот так вот запросто обездвижил какой-то смертный — невыносимо. — Не трогай меня, ТВАРЬ! — не своим голосом визжит Скарамучча, и с удивлением обнаруживает, что извлечённое лезвие уже валяется под столом, а Дотторе протирает «рану», навалившись на него грудью. Сказитель обречённо отворачивается, чтобы не видеть торчащие из плеча провода и трубки. Сейчас Дотторе отпустит язвительную фразу о том, что не так уж он и отличается от стражей руин, и мог бы выпендриваться поменьше… — А давай ты не будешь пытаться умереть раньше, чем я получу возможность тебя угробить? — Как-то устало и более хрипло, чем обычно, спрашивает учёный, и не дожидаясь ответа, бормочет, — Надо придумать, чем закрыть повреждение… — Оно зарастёт, доктор. Я не Катерина из этой дурацкой Гильдии… — вздыхает Скарамучча. За него что, волнуются? Это что сейчас было? Почему? За эти месяцы Дотторе не показывал ни единого признака сочувствия к своим подопытным, и тут… — Верно, ты… сокровище… — поражённо шепчет Дотторе. — Ну ты и сумасшедший. — кривится Скарамучча. Он не хочет в это верить. Он не сокровище. Он опасный преступник, мститель с горячей головой, брошенная создательницей марионетка. Он ни разу и ни для кого не что-то хорошее. Дотторе рассеянно поглаживает его распоротое плечо, вглядываясь в рану, как будто она уже начала заживать на его глазах. Скарамучча впервые видит его глаза — в короткой схватке на операционном столе он, кажется, заехал по маске и та сползла. Глаза как глаза. Красные, но это не редкость. Скарамучча так хотел увидеть эти глаза, и видит, а они… совершенно обыкновенные. Как и весь Дотторе в целом. Ничего примечательного, никакой скрытой угрозы, просто повёрнутый на науке псих. Только вот… при всей его обыкновенности, Скарамучча уже абсолютно против того, чтобы бога из него делал кто-то другой. Даже если этот другой будет самой неординарной личностью, вроде этого дурацкого путешественника. На самом деле, он с замиранием своего механического сердца ждал дня, когда Дотторе впервые за него возьмётся. И всё пропустил, занимаясь бесполезными попытками отбиться. На следующий день он приносит пару стрел в спине. И ещё один меч через неделю. «Идеальное» тело покрывается не успевающими заживать шрамами, Дотторе вздрагивает каждый раз, когда открывается дверь в лабораторию, впуская побитого Скарамуччу, и едва слышно вздыхает с облегчением, когда он (не так уж и часто) приходит целым. Прикосновения учёного уже не пугают Сказителя — он ждёт их с нетерпением. Сам он не боится получать раны — их лечит время, роль Дотторе лишь извлекать железо, которого набралось уже на порядочную оружейню. И делать это с такой нежностью, как будто Скарамучча что-то для него значит. Сказитель подсаживается на заботу Дотторе, как большая часть населения Сумеру на разнообразные вещества. — Ты ненавидишь меня? — однажды спрашивает Дотторе, подбрасывая в ладони зазубренный наконечник стрелы, который пришлось вытаскивать долго и мучительно, задействуя чуть ли не весь медицинский инвентарь. Его голос звучит совершенно не внушительно, и в какой-то момент до Скарамуччи доходит, что причина этому не в том, что он просто привык к Дотторе и больше его не боится. Он садится на столе, задевая и сбрасывая парочку инструментов, тянется к Дотторе и стягивает с него маску. Тот не успевает отреагировать — или просто не хочет, потому что Скарамучча не раз видел, как он ловил падающие со стола склянки. Усталый взгляд меряет Скарамуччу с головы до ног, а потом Дотторе отводит взгляд. Сказитель успевает заметить синяки под его глазами. — Нет, мне просто нравится, когда… — начинает говорить Скарамучча, и запинается. Почему-то этот взгляд заставил его сердце сжаться. Больной ребёнок… Такая же обречённость. До него поздно доходит, почему Дотторе скрывает свои глаза. По той же причине, по которой Скарамучча теперь избегает общения с людьми. Взгляд, который рассказывает слишком многое, и нежелательные привязанности. Он не слабый. Они не слабые. То, что заставляет их выглядеть слабыми, должно быть скрыто от глаз. Он возвращает маску на место. — …когда ты меня трогаешь. Особенно внутри. Со мной ещё никто не обращался так, и… Скарамучча отворачивается. Не потому, что в его взгляде можно что-то разглядеть — его кукольные глаза всегда как стеклянные. Ему просто становится очень стыдно. А вот и привязанность. Если бы её не было, им обоим было бы лучше — один не калечил бы себя, второй не страдал бы от тревоги. — Может, и ненавижу. — тихо шепчет Скарамучча. — Я понятия не имею. Лучше бы… ненавидел… Он говорит и слышит, с каким трудом вращаются шестерёнки в его глотке, давая ему выжимать из себя слова. Дотторе садится рядом с ним (стол страдальчески скрипит от веса их двоих) и берёт его за руку. Скарамучча отворачивается ещё старательнее, до скрежета в шее. — Сокровище. — шепчет Дотторе своим усталым, скрипучим, как старое дерево, голосом. Скарамучча чувствует его дыхание на своей коже. — Мой хороший. Моя главная ценность. Как мне ещё тебя назвать? — Никак. У тебя отвратительный голос. Хватит. Перестань. Не надо. Прекрати. — отрывисто бормочет Скарамучча, чувствуя, что сейчас расплачется. Он хватает первый попавшийся нож и суёт его в руки Дотторе. — Давай ты посмотришь, что у меня внутри прямо сейчас. Будешь резать меня и молчать. Давай? Дотторе мягко отталкивает нож и поворачивает Скарамуччу к себе лицом. Сказитель не готов к тому, чтобы смотреть ему в лицо, но, вместо того, чтобы вырваться из чужих рук, просто утыкается лицом в его грудь. — Меня проткнули копьём три дня назад. — глухо бормочет он. — Я обломал древко, и эта штука до сих пор в моей груди. Я просто… Не хотел, чтобы ты лез так глубоко… Дотторе вздыхает и зарывается носом в его волосы. Скарамучча просидел бы так вечность, но, судя по шорохам и бульканью жидкости, Дотторе уже дезинфицирует нож. Сказитель вздрагивает в предвкушении и прижимается сильнее. — Это последнее копьё… честное слово.