По законам стаи

      — Надо же. Никогда бы не подумал, что слухи были правдой. Большая часть стаи — омеги.              В неторопливом, спокойном голосе отца чётко угадывается злая насмешка. Толпа омег, окружённая со всех сторон и взятая в кольцо, сужается в размере — каждый под испуганный ропот прижимается друг к другу теснее, и запах страха — гнилого, резкого, оставляющего на языке мерзкий привкус, — в очередной раз резкой волной бьёт в нос, вызывая желание сморщиться.              На лице Юнги не дёргается ни одна мышца.              — Полагаю, всем известно как поступают с омегами побеждённой стаи?              Исключительных в своей красоте — насильно спаривают, уже спаренных — насилуют и убивают. Омег со щенками либо умерщвляют, либо просто отпускают на волю. Хотя последних изредка могли принять в стаю, но только если щенки ещё малы, а родитель омега владел редким и нужным ремеслом. Так было всегда. Хотя стаи севера и некоторые южные практиковали рабство, которое встречалось всё чаще с каждым годом.              Слухи и добытые данные оказались правдой — омег в стае Большого мелколесья было больше сотни, при том что стая состояла из двухсот волков, а щенков уже насчитали больше тридцати. Им повезло.              Юнги неторопливо оглядывает омег. Ему просто надо выбрать — таков был их план.              — С моей стороны было бы крайне жестоко перебивать вас всех, да?              Пара омег скалят зубы, но не дёргаются. Боятся. Отец хмыкает, довольный вызванным ужасом, а Юнги коротко оглядывает членов своей стаи — те, кто до сих пор в форме волков, скалят зубы и следят, чтобы ни один омега не ускользнул из круга, а те, кто приняли человеческую форму и уже оделись, так же не отрывают от толпы взгляда.              Кто-то нечитаемого.              Кто-то тяжёлого.              Кто-то голодного.              Словно перед ними аппетитный, сочный кусок мяса. И если от густоты запаха страха лёгкие, казалось, сгнивают изнутри, то даже он не может перекрыть концентрацию похоти в воздухе. И никто даже не думает пытаться контролировать феромоны. Отец разрешил, добиваясь того эффекта, что получил.              — Я буду милосерден, — говорит отец. Он неторопливо скользит взглядом то по одному омеге, то по другому, и оглашает чётко: — Каждый, кто ещё хочет жить и кому есть что терять, кому есть... кого терять, может вернуться с нами в Зелёный Лес.              Моментально становится тихо.              В неестественной тишине Юнги слышит всё очень отчётливо: как отец довольно хмыкает, как из толпы раздаётся пара всхлипов, шёпот, но в один момент — полный вопль боли где-то позади и испуганный плач щенка из толпы. Растерявшиеся на секунды омеги вмиг подбираются.              Не верят.              Что, впрочем, и ожидалось.              Взгляд Юнги цепляется уже за третьего.              — Абсолютно каждый из вас, без каких либо исключений или условий, может стать членом моей стаи, — и выжидает, чтобы добить: — А один станет частью моей семьи. Омегой будущего вожака, знак того, что вы не будете нам чужаками. Юнги.              Юнги, стоящий немного позади отца, выступает вперёд. Десятки пар испуганных глаз останавливаются на нём, и вдруг с диким воплем из толпы вырывается женщина.              Зря.              — Вы убили их!              — Соён, нет!              — Вы убили их и теперь смеете!..              Голос, переходящий в яростный хрип, резко обрывается, когда на женщину накидываются два волка и валят на землю. Из толпы вперёд на секунду вырывается зарёванный паренёк, моложе неё на пару лет и смутно похожий чертами лицами, но его вовремя утягивают обратно, а волки, удерживающие женщину, в ожидании смотрят на отца.               Он медлит.              Она пытается вырываться, елозит лицом, прижатым лапой к земле, и всё же умудряется вывернуть голову и прорычать:              — Вы отнимаете у нас всё и зовёте это милосердием! Вы убийцы!              И жмурится больно-больно, чтобы позже медленно открыть глаза, но посмотреть уже не на отца, а куда-то за спину Юнги — и разрыдаться.              Юнги, который за последнюю минуту не шевельнулся, не повернул головы и ни на миллиметр не сдвинулся с места, позволив себе лишь скосить на неё глаза, догадываясь, на что она смотрит — сзади в одну кучу складывали убитых альф и чуть подальше, к деревьям, привязывали раненых.              Её альфа был среди первых, должно быть. Или отец, или старший брат, что вероятнее, учитывая небольшое количество молодых альф.              — Ну, согласия она явно уже не даст, — хмыкает его отец, слегка поворачивая голову в сторону не обращённых альф.              Юнги не надо его видеть, чтобы знать — на лице отца растянулась усмешка. Под которую двое выходят вперёд, заламывают руки женщине, попутно пытаясь поставить её на ноги. Она не даётся — рычит, дрыгается, бьёт одного головой в нос.              А потом падает на землю от оглушительной пощёчины.              — Ты быстро станешь послушной, — шипит один из них, когда они на пару уволакивают её в сторону.              Взгляд Юнги возвращается к толпе.              — Итак, Юнги? — отец слегка поворачивается к нему, вопросительно выгибая бровь.              Юнги знает кого выберет — после того, как за спинами других пару раз мелькнуло милое личико, особого желания выбирать дальше не осталось. И если ему повезёт, то омега окажется умным, а если нет... Юнги, по крайней мере, просто выберет того, кого для начала хочется натянуть на член.              Он уже.              Без труда удерживая на лице безразличие, он сдвигается с места в сторону толпы. Некоторые омеги шугаются, некоторые едва дёргаются, но ему ни до кого дела особо нет — он наблюдает за тем, как чужие глаза смотрят на него сначала с испуганным недоверием, а потом распахиваются.              В понимании.              Испуганном ты-идёшь-ко-мне.              Юнги едва успевает схватить его за шкирку до того, как тот ныряет в толпу. Он силой вытягивает омегу вперёд, и в нос бьёт запах.              Внезапно приятный.              Юнги даёт себе ровно две секунды, а после не медлит и, крепко сжимая чужой локоть, идёт в сторону отца. Сопротивление появляется не сразу, но даже появившись, оно остаётся едва ощутимым — мальчишка не столько сопротивляется, сколько просто не успевает перебирать ногами.              Отец выглядит удовлетворённым.              Не дожидаясь каких-либо его комментариев, Юнги встаёт на прежнее место, крепко прижимая к боку испуганно задёргавшегося омегу. Он опять смотрит исключительно прямо, а краем сознания отмечает, что пусть омега не сильно ниже, но рядом ощущается маленьким.              — Что же. Один из вас будет омегой будущего вожака. Хорошенькой такой омегой, — хмыкает отец, стрельнув взглядом в мальчишку.              Он обводит всех очередным медленным взглядом.              И ухмылка слетает с губ.              — Даю вам время до завтрашнего вечера. Сделайте правильный выбор, — с холодной угрозой говорит он и, обернувшись к членам стаи, приказывает: — Заведите их в омежье общежитие, пока никого не трогайте, патрулируйте здание и территорию по плану. Со всеми, кто попытается сбежать, можете сделать, что захотите.              — Со всеми, кроме, я так понимаю, щенков? — подаёт голос Юнги.              Омега под боком замирает, вскидывая к Юнги лицо. Отец смотрит на Юнги коротко и без эмоций. Приподнимает бровь. Юнги знает, что ему надо это уточнить перед всеми — граница жестокости всех членов стаи заканчивается и начинается там, где её обозначает вожак.              — Кроме щенков. Их не трогать ни при каких обстоятельствах.              А после разворачивается и уходит на пару с одним из старейшин и главным альфой Кимов. Юнги ловит ожидающий взгляд Хосока.              — Проконтролируй всё, пока я не вернусь, — оглядывает альф, стоявших поблизости, и кивает Сонхёку и Минджуну. — Вы двое, за мной.              Они установили небольшие палатки — несмотря на решение не врываться в чужие дома, поспать пару часов, пусть и поочерёдно, надо было всем. Юнги просто оставит этого мальчишку в своей палатке.              Они проходят двадцать метров, когда он начинает вырываться.              — Отпусти, нет, — слабо дёргается в сторону, крайне жалобно добавляя: — Я не хочу.              Юнги, попутно отмечая, что у него приятный мягкий голос, высматривает свою палатку, заодно запоминая местность, и спокойно роняет:              — Ты же понимаешь, что это не имеет значения. Прекрати сопротивляться, это бессмысленно.              — Куда ты меня ведёшь?              — К себе.              — З-зачем?              Он спотыкается и не летит лицом в землю только потому, что Юнги его удерживает за руку. Это заставляет замедлить шаг и взглянуть на омегу. Он и вблизи достаточно хорошенький, чтобы захотелось задержать на нём глаза подольше, но времени на это у Юнги нет.              — В отличии от остальных, ты не пленник, — и добавляет с кривоватой ухмылкой: — Радуйся.              — Что с ними будет?              — Просто запрут в общежитии, до завтрашнего вечера.              — А с альфами?              — А это уже зависит от их поведения, — хмыкает Юнги, затаскивая омегу в палатку. Она просторная, уже даже свалили в кучу меха, чтобы было где спать. Что-что, а ценить своё привилегированное положение он не перестанет никогда.              Осторожности ради подцепив пальцами кожаную сумку с одеждой, в которой завалялась пара ножей, Юнги выходит из палатки. Бросив сумку у входа, он кидает напоследок Сонхёку и Минджуну:              — Чтобы глаз с палатки не спускали, вы отвечаете за него головой.

***

      Когда рядом появляется Чонгук, на землю падают последние лучи заходящего солнца. В висках отвратительно пульсирует, Юнги хочет что-нибудь съесть, а потом завалиться где-нибудь, закрыть глаза и впервые за весь день позволить себе выдохнуть. Он проследил за тем, как омег впустили в общежитие, прочесал территорию вокруг него и ещё раз проинструктировал патрулирующих, после чего вместе с отцом обошёл окрестности, встретился с выжившими альфами и участвовал в поимке тех членов стаи, которые утром уходили на охоту, а вернулись в уже захваченную деревню.              Широкая улыбка Чонгука вызывает вопросы — тот ходил напряжённым весь месяц подготовки и был страшно взвинчен последние три дня, а сейчас сиял ярче солнца.              — Твой омега пытался сбежать, — и улыбается ещё шире. — Часа четыре назад, к слову.              — Что?              — Парни повелись на жалобную мордочку, когда он начал ныть, что ему надо поссать. Сначала он это и делал, потом быстро перекинулся и начал удирать. Если бы наших не было так много, он бы мог слинять. Его поймал Хосок, который был поблизости.              Юнги хмурится, поджимая губы. Неужели, блять, настолько сложно уследить за одним омегой?              — Он поранился?              — Хосок почти цел.              Хосок?              — У тебя не получилось пошутить.              — А я и не пытался. А вот и он.              Юнги оборачивается. Когда он видел Хосока в последний раз, единственной вещью, указывавшей на сражение, были лишь растрёпанные волосы. Сейчас у него заживала разбитая губа, на щеке красовалось четыре красные царапины, явно глубокие, раз с волчьей регенерацией не стянулись минут за пятнадцать.              И была выдрана чёлка.              Аккуратно сбоку, прямо у роста линии волос, и выдрана в таком количестве, что волосы не закрывали половину лба. Глаза прищурены и пылают от бешенства.              — Хоть слово и я тебе башку откушу.              — Я же молчал, — лыбится Чонгук.              Одарив его убийственным взглядом, Хосок оборачивается к Юнги.              — Ты как-то умудрился из сотни омег выбрать маленького кровожадного монстра.              В памяти всплывают широко распахнутые в испуге глаза, мягкий, высокий голос и совсем слабые попытки вырваться. Он был таким маленьким и хрупким на вид. Просто хватай в охапку и неси к себе домой, чтобы кормить, тискать и трахать.              В нём не было ничего от кровожадного монстра.              На первый взгляд, по крайней мере.              Никак не отреагировав на слова Хосока, Юнги спрашивает:              — Ты ел?              — Пока нет.              — Иди и поешь, потом можешь отдыхать. А ты, Чонгук, скажи, чтобы принесли мне две порции того, что у них есть, и воду.              — Правильно, омегу тоже следует накормить. Вряд ли он волосами хёна наелся.              Гнусная улыбочка не слетает с губ даже после подзатыльника.              — Ты, щенок, бегал по поселению с голой жопой, когда я поймал и убил своего первого оленя!              Не имея желания слушать дальнейшие препирательства, которые ни Хосоку, ни Чонгуку не мешали обожать друг друга, Юнги молча удаляется. Беготня только начинает сходить на нет — одни уже патрулируют территорию, другие едят и готовятся к отдыху. Сонхёк и Минджун, встретившие его у палатки, опускают глаза под уничижительный взгляд Юнги. Подцепив пальцами свою сумку, лежащую у входа, он входит внутрь.              Мальчишка, сидящий на траве, резко вскидывает опущенную голову. И замирает.              На светлой макушке, не совсем золотой, но и не тёмной, полный беспорядок. Полные, чертовски мягкие на вид губы приоткрыты, а тело тонет в широкой рубашке. Рубашке Юнги. Наверняка мальчишка порвал свою одежду, когда обратился, а Хосок дал первую вещь, что попалась в сумке Юнги.              Ха. Действительно. Маленький.              Омега отмирает ровно через секунду. Издаёт задушенный звук и резко вскакивает на ноги. На голые и красивые ноги. Юнги под прицелом настороженно-испуганных глаз проходит к мехам и скидывает с себя плащ.              — Тебе не холодно?              Омега вздрагивает. Бросает быстрый, тревожный взгляд на прикрытый полог палатки, и неуверенно отвечает:              — Холодно.              — Почему не попросил одежды?              — Рубашку мне дал альфа, который...              — Который тебя поймал, — хмыкает Юнги, когда омега запинается. — Я в курсе.              Мальчишка тушуется, но продолжает:              — Он... сразу ушёл, а когда я попросил у этих штаны, они сказали, что одежда мне сегодня вообще не понадобится, — голос ломается, дрожит, но он договаривает: — И чтобы я молча грелся в мехах и ждал... тебя.              — Они просто не посмели ни тронуть мои вещи, ни дать тебе что-то с чужим запахом.              Юнги ослабляет шнурки на сапогах, краем глаза замечая, как омега мнёт пальцами край рубашки. Когда Юнги подтягивает к себе сумку и начинает её разбирать, раздаётся сдавленное:              — Что... что с остальными?              — Со всеми всё порядке. Пока что.              Достав из сумки штаны, чёрные, из тёплой плотной ткани, достаточно тёплой для середины лета, Юнги кидает их омеге.              — Надень.              Он молча выполняет что велено. А после выпрямляется и просто стоит на месте, бегая глазами по земле, но не решаясь посмотреть на Юнги. Напуганный и оттого — послушный.              Вот это вот его один из сильнейших волков назвал маленьким кровожадным монстром? Хотя Хосок точно приложил все усилия, чтобы вернуть его обратно, не оставив на нём ни царапины — будь это реальная схватка, голова мальчишки валялась бы в паре метров от разодранной шеи.              — Как тебя зовут?              — Чимин.              — Просто Чимин?              — Пак Чимин.              — Зови меня Юнги.              Он просто опускает голову. В этот момент Юнги зовут, и обратно в палатку он заходит с водой и двумя тарелками еды. Он направляется к мехам, не упуская тот факт, что Чимин — опять — бросает быстрый взгляд на выход.              — Иди сюда.              — Зачем?              — Хочешь спать на земле? — Юнги стоит полубоком, но видит очередной осторожный взгляд на полог палатки. — Даже не думай. Ты вряд ли даже из палатки улизнуть успеешь, не говоря уже о лагере.              Раздаётся растерянный выдох.              — Я ненавижу повторяться. Иди сюда.              Чимин медлит. Смотрит на выход, потом на сваленные меха, и внезапно делает что-то забавное — вздёргивает подбородок и внезапно смотрит на Юнги. Всё ещё испуганно, напряжённо. Но смотрит.              И выдерживает ответный взгляд.              Ха, кто-то вздумал зубки ощерить, да?              — Если ты хоть пальцем меня тронешь...              — Я трону, и не только пальцем.              Холодно и резко, стирая с лица Чимина намёк на непокорность. Юнги не собирается с ним носиться или позволять излишние истерики — он просто поставит его перед фактом и, хоть какой-то справедливости ради, даст к себе привыкнуть.              — Но я слишком устал, чтобы кого-то трахать. Так что заткнись и иди уже сюда.              Кажется, Чимин в шаге от того, чтобы сжаться в комок и заплакать. Но нет — не плачет и подходит.              — Садись и ешь.              — Я не голоден.              — Не заставляй меня повторяться.              Приходится ещё пару секунд неотрывно смотреть на загнанное выражение чужого личика, чтобы заставить Чимина делать то, что Юнги хочет. Он сразу принимается за еду, поглядывая на Чимина.              Он блядски хорошенький. Это слово ему подходит больше, чем «красивый», хотя, безусловно, он красивый. И безумно приятная неожиданность — его запах. От него внутри всё подбирается в предвкушении, и Юнги наперёд знает, что с меткой он станет ещё притягательнее.              Правда, пока не ясно — или Чимин умный и справедливо боится незнакомого альфы, или он просто глуповатый милый мальчишка, слишком трусливый, чтобы не подчиняться, и слишком глупый, чтобы не подчиняться сразу.              Спустя пару минут холодное мясо и рис исчезают и с тарелки Чимина.              — Не был голоден, говоришь?              Юнги вытягивает тарелку из рук Чимина, не поднимающего головы, и откладывает в сторону. Подаёт воду, замечая с какой силой вокруг закупоренной бутыли сжимаются пальцы, несмотря на покорно-несчастное выражение лица.              Скинув сапоги, Юнги с ногами садится обратно на меха.              — Слушай сюда, Чимин. Мы оба сейчас ляжем спать, и ты, как хороший маленький омега, дашь мне нормально отдохнуть этой ночью. А утром мы с тобой серьёзно поговорим. Ты меня понял?              — Понял.              — Отлично, — кивает на место рядом с собой. — Ложись.              Чимин подбирается. Юнги не успевает понять что за искра мелькает в его глазах, но Чимин медленно садится на меха и неловко ложится, одёргивая рубашку.              — На другую сторону.              Он на секунду скукоживается, но слушается. Юнги валится рядом и сгребает Чимина, подтаскивая ближе к себе. Как только спина Чимина касается груди Юнги, тот дёргается и даже шипит, пытаясь вырваться, но Юнги не позволяет.              — Ты сказал, что не...              — Успокойся. Я не собираюсь ничего делать. Это обычная предосторожность — я очень, очень чутко сплю, малыш. Кроме того, снаружи ходят патрульные группы. Просто спи.              — Патрульные группы?              — Спи.              И он молчит.              Чужое тело не расслабляется, и даже начинает подрагивать, хотя из Чимина не вырывается ни звука. Это раздражает и — внезапно — беспокоит. Юнги, поддаваясь порыву, который обещает себе проанализировать позже, берёт свой плащ и кутает в нём Чимина.              Спустя пару минут дрожь сходит на нет.       

***

      Утро оказывается почти приятным: Юнги просыпается под приглушённый птичий щебет, едва уловимую возню снаружи, с тёплым телом в своих руках и окутанный чужим запахом. И первое, что он чувствует на уровне инстинктов — восторг. Ненавязчивый, не перебивающий собой ничего, но явный. Он лежит ещё пару мгновений, прислушиваясь к ощущениям, и хмыкает себе под нос, понимая, что единственное, чего хочет — навалиться на омегу и пометить запахом.              Забавно.              Альфе понадобилась одна ночь, чтобы решить предъявить права на омегу, которого сам Юнги выбрал, потому что должен был это сделать.              Он медленно садится и смотрит на Чимина. Тот заснул вчера далеко не сразу. И на грани сна и бодрствования, уже глубокой ночью, Юнги ощущал копошение, сразу сошедшее на нет, когда хватка вокруг талии Чимина усилилась. Наверняка он вырубился под утро, скошенный усталостью. Предварительно подтянув свой плащ повыше на Чимина, явно морщившегося от потери источника тепла, Юнги слезает с мехов и затягивает шнурки на ботинках.              Намёк на хорошее настроение рассыпается в щепки стоит выйти на свежий воздух.              К палатке он сразу приставляет двоих. Позже, встретившись с Хосоком, расспрашивает членов стаи о результатах патрулей и не удивляется услышанному — за ночь двое раненных альф погибли, среди омег мёртвых нет, но пятеро пытались сбежать. Троих вернули обратно только к утру. Не потому что не могли поймать. А из-за двоих подрались свои же — пара волков поймала омег одновременно, одни хотели просто вернуть их обратно в общежитие, другие требовали то, что положено им по законам стаи и приказу отца.              Юнги не сказал на этот счёт ничего никому из них — неправых и правых там не было, потому что никто не перечит вожаку.              Никто, в том числе и Юнги.              Отец отыскивается в оккупированной столовой, завтракающий. Омеги сидели подальше, плотно прижавшись к друг другу, и вошедшего Юнги одарили куда большим вниманием, чем остальных. Члены стаи Юнги ели быстро, давая очередь другим и заменяя на позициях — из-за присутствия омег и щенков было сложно обедать сразу многим.               Отчёт отец слушает спокойно, под конец хмыкает и говорит:              — Позавтракай и омегу своего накорми. Через час мы собираемся у их общежития. Было бы неплохо, если бы от этого омеги польза была уже сейчас.              И смотрит — остро и внимательно.              — Будет.              — Хорошо. Можешь идти.              Когда Юнги возвращается в шатёр к Чимину вместе с едой, тот сидит и трёт глаза. Сонно моргает, глядя на Юнги, губы немного кривятся.              Похож на растрёпанного и расстроенного воробушка.              — Что, не выспался?              — Нет, — бурчит он.              — Боюсь, что пару дней потерпеть тебе придётся. Ешь.              Он подчиняется. Без промедлений и возражений, но то как Чимин ест, отбивает аппетит у Юнги — его вялые движения, разжевывание еды через силу, губы, подрагивающие словно от сдерживаемых слёз. И, чёрт, как сильно спустя пару мгновений начинает раздражать чужая подавленность, оседающая грузом на плечах Юнги.              Раздражать, потому что внезапно хочется её разодрать в клочья.              Потому что это становится необходимо для самого Юнги.              И ситуация с его альфой вмиг перестаёт казаться забавной, когда осознание всей ситуации обрушивается на голову ледяным водопадом. Юнги готов был к тому, что ему придётся с трудом свыкаться с кем-то под боком, готов к чужой скорби и отчаянию, которые логично было бы ожидать, но, блять, не к тому, что его альфа вздумает... вздумает считать омегу своим.              Так быстро и так бескомпромиссно.              На самом деле, это хорошо, если альфа так реагирует на омегу, ориентируясь исключительно по его запаху — их волки совместимы.              Вот только для Юнги это может создать слишком много проблем.              Проклятье.              Когда Чимин рвано и громко выдыхает, Юнги понимает, что не ест и просто смотрит на него. И, кажется, долго. Достаточно, чтобы Чимин перестал есть. Он медленно откладывает тарелку и, не поднимая взгляд, сдавленно шепчет:              — Зачем?              Спрашивает так, будто может услышать что-то, что ему понравится. Юнги не торопится с ответом, предполагая, что Чимин или разрыдается, или сильно разозлится. И будет иметь право на такие эмоции, пожалуй. Отложив еду, Юнги складывает руки и толкает язык за щеку, не отрывая взгляда от Чимина, который с каждой секундой пытался, кажется, уменьшиться как можно сильнее.              — Мне хочется думать, что в твоей хорошенькой головке всё же имеются мозги, так что не разочаровывай меня. Что ты знаешь о нашей стае?              — Вы были стаей Зелёного Леса, — неуверенно начинает он. И всё ещё не смеет поднимать голову. — Двадцать лет назад, после распрей между вами и другими стаями, которых...              — Которых мы уничтожили.              — Которых вы уничтожили. Вас стали называть стаей Запада. Потому что вы самая большая и сильная стая на этих землях.              В период распрей Юнги был ещё щенком, которого даже тщательно выслеживаемые им зайцы не особо боялись. Единственное, что он помнит, каким опустошённым казалось поселение, какими напряжёнными все были, как постоянно притаскивали на носилках волков, воняющих болью и кровью, и как в один момент стало больше чужаков, и улицы заполнились.              И как отец уже больше никуда не уходил.              Их стая была одной из самых могущественных и больших. Они никогда не страдали от недостатка еды, одежды или жилья, а за последние лет десять запасы всего стали достаточно большими, чтобы можно было торговать с другими стаями на постоянной основе.              Проблема у них была только одна.              И на её решение требовались десятилетия. В самом лучшем исходе.              — Самой большой стае нужна еда, — говорит Юнги, наблюдая за реакцией Чимина. — Много еды. Мы не можем просто взять и истребить популяции животных поблизости, потому что тогда, в тяжёлые времена, если они, конечно, могут наступить для нас, есть окажется нечего.              — У вас и так много земель. Вы вряд ли даже добычу свою успеваете обратно в стаю притащить прежде, чем она испортится.              — У нас давно есть налаженная система, так что успеваем.              — То есть, — он вскидывает голову, и, хах, Юнги отчего-то находит красивым тот недобрый огонёк, что горит в глазах и сквозит в голосе. — Вам нужны земли, чтобы добывать еду, но при этом вы хотите принять ещё более сотни ртов в стаю?              — Не веришь?              Чимин не огрызается. Лишь стискивает кулаки в бессильной злобе и выдавливает:              — Нет.              — Есть ещё какие-то мысли?              — Через наши земли проще торговать со стаей Большой Долины, верно? — переходит на шипение. Забывается. — Можно здорово упростить маршрут и быстро перевозить товары.              Интересно, позволял бы он себе злиться, разговаривай Юнги с ним с той снисходительной издёвкой, с которой часто говорит отец? Пугающей, задавливающей. Унижающей. Или тон Юнги, в целом безучастный, но с ноткой вежливой заинтересованности, злит его больше?              Злит.              Не пугает.              — В том числе.              — В том числе?! Какого чёрта вы вообще!..              — Закрой рот, — рубит. Чётко и холодно. — Ты не в том положении, чтобы вести себя так. Не надо забываться, малыш.              В чужих глазах появляются слёзы. И этого хватает, чтобы мальчишка умудрился выглядеть самым несчастным и хрупким существом в мире. Чтобы альфа внутри издал нечто, подозрительно смахивающее на скулёж.              С ним так нельзя. Мы не смеем. Нельзя, Юнги.              А Юнги... Юнги не особо волнуют сейчас ни Чимин, ни альфа.              — А я д-даже... даже не знаю, в каком я положении.              — Пока в опасно шатком, но не из-за меня, а из-за того, что ты, по логике, должен чувствовать, — роняет Юнги, цепляя с нетронутой тарелки кусочек мяса и отправляя в рот. Он неторопливо жуёт, мажет взглядом по чужим щекам. Сухим. И долго, интересно, они такими будут? — Но в общем и в целом — в положении более лучшем, чем ты когда-либо мог рассчитывать. Учитывая, как жалко выглядит ваша деревня.              — Из-за отсутствия большого количества альф, мы просто оказались лёгкой добычей?              Как вообще у Юнги получается понимать что выдавливает Чимин, когда его голос так дрожит и срывается?              — Так ведь, да? Мы просто ещё одна стая, разрушение которой укрепит ваш статус и заставит бояться вас сильнее?              — Полагаю отца посещала и эта мысль, — Юнги облизывает губы. И добавляет: — В том числе.              Всхлип.              Брызнувшие слёзы. Лицо, спрятанное в рукаве. Старательно проглатываемые звуки, вырывающиеся против воли.              Юнги досадливо цокает языком — он надеялся, что Чимин, достаточно стойко державшийся всё это время, и сейчас не расплачется. Расплакался. К тому же, что неприятнее — альфа всё же не отреагировал на чужие слёзы безразлично. Прикрыв глаза, Юнги отводит взгляд и раздражённо вздыхает. Слушает рычание альфы в голове, которое он без труда задавливает, и всхлипы, которые Чимин тоже. Не сразу, минуты за две-три.              А потом в него прилетает ты-просто-ублюдок взгляд.              Который, совсем немного, едва уловимо, на уровне инстинктов понимается, как обиженный. Хмыкнув, Юнги позволяет себе отвлечься в последний раз и смакует тот упущенный факт, что эта херня с его альфой работает не только в его сторону.              Если альфе Юнги понадобилось чудовищно мало времени, чтобы начать заботиться об омеге, волчья сущность это должна была ощущать.              Должна была испытывать хоть что-то похожее.              — Брось, Чимин, — Юнги сцепляет руки в замок и заглядывает в чужие глаза. — Ваша стая и так была в довольно шатком положении и не потому, что альф мало для её защиты, а потому, что альф сильно меньше в сравнении с омегами. Полным вырождением это не грозит, но обмельчали бы вы точно. Если бы не принесло кого-то, вроде нас.              Чимин теряется. Хлопает глазами. Понимает смысл сказанного, но, кажется, не верит.              — Что?              — Нам нужны омеги. Так вышло, что количество взрослых альф сильно перевешивает количество взрослых омег. А это очень, очень плохо. Присоединение новых территорий ещё не бессмысленно — они всё ещё не настолько огромные, чтобы стая не могла их контролировать. Более близкий маршрут к стае Большой Долины тоже облегчит нам жизнь, — под конец Юнги криво усмехается. — Ну и наша плохая слава тоже пойдёт ещё дальше.              — Вы могли бы договориться.              — Думаешь?              — Попытаться.              — Может быть, — сухо соглашается Юнги. — Но не после того, как полгода назад ваши волки убили некоторых наших.              И не тогда, когда отец может не идти на уступки, а силой и без больших потерь взять то, что требуется ему.              Его стае.              — Они забрели на нашу территорию. Они сами напали, и нашим пришлось обороняться! Любая стая имеет право на это.              Версия выживших немного отличалась, конечно. Впрочем, наивно полагать, что его отец этого не знает, что его волнует что-то, кроме факта — членов его стаи убили.              — Да. Но в нашей много территориальных и жестоких альф, не признающих другие стаи, и к вашему несчастью — мой отец один из них.              Чимин мотает головой, стискивает в руках ткань штанов Юнги. Дрожит.              — Вы пришли и отобрали наши земли. Убили альф. Омег. Некоторых просто жестоко изнасиловали. Вы правда ждёте, что вам поверят?              Он распахивает глаза широко-широко, смотрит так, будто если Юнги поймёт то, что и так знает, что-то изменится. Смотрит так, будто Юнги может всё исправить.              — Думаешь, вы похожи на тех, кто просто примет нас в свою стаю, и жизнь быстро наладится? Что мы можем просто взять и забыть об убитых членах нашей стаи, даже если будем среди вас? И то при условии, что вы не сделаете с нами то, что делает стая Речных Земель с пленными омегами?              — Нет.              Стая Речных Земель. Юнги был там однажды и своими глазами видел то, про что Чимин знает только из слухов. Были редкие — то есть исключительно красивые — пленные омеги, с которыми спаривались с разрешения вожака, но в основным пленные омеги использовались как рабы. Кусок мяса, который при желании может нагнуть и выебать каждый, кто захочет.              — Было бы глупо так думать. Но именно поэтому нужен ты.              — Ты думаешь, я заставлю других поверить в то, во что не верю сам? — горько усмехается Чимин.              — Вас правда хотят принять в стаю. Парам выделят дома, омег и альф заселят в общежитие, для каждого найдётся работа.              — То есть то, что у нас уже есть?              — У вас этого нет.              Чимин каменеет.              Юнги на мгновение — достаточно крохотное, чтобы простить себе это — хочет вернуть свои слова обратно и развидеть остекленевший взгляд.              — Рискнуть и поверить лучше, чем просто умереть здесь, предварительно выебанным. Или знать, что твоих щенков убьют.              — Вы бы их убили?              Как он не давится этой горечью в своём голосе?              — Я нет. Некоторые — да.              — Но ты бы их не остановил, — шепчет в никуда.              — Я не вожак.              Тишина, которая следует за этим, отдаётся ощущением кипятка, который плеснули тебе в лицо. Проскальзывает в запахе Чимина что-то и ярко выраженное, и едва уловимое.              — Причина, по который ты сейчас тут, а не с ними, заключается не в том, чтобы уговорить омег — большинство и так согласится, после того, как обязательно увидит, что бывает, если разозлить моего отца. Мы заинтересованы не в этом.              Чимин не хочет его слушать и понимать. Жмурится, зарываясь руками в свои волосы. Трясётся. Но понимает. Вдохнув, Юнги хватает его за запястья и отнимает руки от лица, чётко выговаривая:              — Поэтому, Чимин, сегодня ты пойдёшь к своим и расскажешь им то, что я рассказал тебе, не упуская подробностей. И предупреди заранее — убьют всех, кто попытается обратиться в волка и удрать по пути.              И на лице Чимина что-то мелькает. Он вытягивает ладони и мнётся.              — Ваш вожак... твой отец сказал...              — Да, — Юнги хмурится. Чимин что, вообще не вспоминал об этом? — Я буду вожаком после него, отношение стаи ко мне разительно отличается от отношения к другим альфам. И будет отличаться к тебе. Ты — признанный член их стаи, я будущий вожак другой. Такое происходит уже много веков, так и заключаются союзы, малыш.              — Это не справедливо. Почему это должен быть я? Я не хочу.              Вспышка раздражения Юнги и его альфы одна на двоих. Он встаёт на ноги, позволив себе резко поменяться в лице, тем самым пугая Чимина. Которому, блять, он на пальцах всё уже объяснил и не собирался делать это снова.              — Я не собираюсь менять своего решения относительно тебя, — холодно и вкрадчиво произносит Юнги, впиваясь взглядом в Чимина.              Альфа хочет его.              Это кислотой проедает мозг и отдаёт напряжением в дёснах.              Яростная вспышка длится пару секунд, не больше. Юнги смаргивает остаточную пелену и ещё недолго смотрит на Чимина. Оценивая. Одновременно подмечая милые, мягкие щёки, какой-то совершенно очаровательный носик и губы, которые можно было бы целовать до кровоподтёка и нуждающегося хныканья.              Чимина хотелось обкусать всего.              Юнги своим желаниям отказывал, только если надо было выбирать, а не получить всё сразу. Сейчас его желания вразрез друг с другом не шли.              — Даже если я делаю то, что должен и считаю нужным, отказывать себе во всём и быть несчастной жертвой обстоятельств я не собираюсь. Тебе просто не повезло понравится мне больше, чем всем вместе взятым омегам твоей стаи. Хотя я бы не назвал это невезением.              — Я не хочу быть твоим.              — Ты уже мой.              С губ Чимина срывается растерянный выдох. Он хочет что-то сказать. И... ничего. Замирает с приоткрытым ртом.              Юнги отмирает лишь тогда, когда чувствует запах, который не сливается с другими на фоне. Он выпрямляется и разворачивается за пару секунд до того, как входит отец.              — Отец.              — Юнги.              — Их время истекло, пора.              И смотрит на Чимина.              Юнги сразу догадывается, о чём он думает. Отец никогда не стеснялся в выражениях, когда говорил об омегах (не то чтобы он стеснялся, когда дело доходило и до альф, но). Таких хорошеньких, как Чимин, он считал ебабельными, на этом список их весомых достоинств для него заканчивался. Мать Юнги была другой — черноволосая и черноглазая, резкая и гордая. Об неё словно можно порезаться. На месте испуганного Чимина с покрасневшими глазами, она исходила бы высокомерием и желанием убивать.              Отец никого так не уважал, как её.              — Твоя мать знатно на мне отыграется — мало того, что тебе всё же навязали чужого омегу, и ты выбрал крайне... пугливого.              Юнги не успевает открыть рот.              — Омега бы обрадовался, если бы никого не пришлось навязывать.              Отец показательно не реагирует. Пару долгих мгновений спустя он прищуривается, глядя на Юнги. Тот смотрит прямо, не показывая лишней эмоции. Поэтому отец медленно разворачивается к Чимину и вкрадчиво тянет:              — Омега больше никогда ни к кому не навяжется, если его стая не примет разумное решение.              — Вы...              — Закрой рот, — обрывает Юнги.              Чимин испуганно дёргается. Слушаясь. Отца это забавляет. Он улыбается Юнги. Почти тепло.              Чимин не издаёт ни звука.              — Жду тебя через пять минут у общежития.              И уже у входа, на порядок резче, с издёвкой:              — Если омег, которые начнут отказываться, будет много, можешь не спариваться с ним, а просто трахнуть. Другие друг другу глотку перегрызут, чтобы выебать омегу, с которым ты готов был спариться.              Тот факт, что он прав насчёт последнего, делает отца очень довольным. Не самый обычный повод для гордости. Он удаляется в хорошем расположении духа, несмотря на явный промах со стороны сына в виде омеги, которой не втолковали ситуацию. Которая позволила себе перечить.              От ледяного взгляда Юнги Чимин вздрагивает и опускает голову.       

***

      Никого убивать не приходится — все соглашаются.              Не без единичных попыток сбежать, не без некоторых проблем с альфами, но на утро четвёртого дня они находятся у поселения их стаи, и Юнги выдыхает — наконец-то. Они слишком долго готовились, слишком долго там были, слишком долго возвращались обратно из-за раненых, из-за щенков, из-за большого количества вещей, которые уносили омеги с собой.              Правда, ему всё равно в ближайшие месяцы придётся следить за патрулями и корректировать их — по ночам территория поселения и ближайшие участки патрулировались сколько Юнги себя помнил, но теперь это придётся сделать не для того, чтобы не допустить кого-то потенциально опасного в поселение, а чтобы из этого поселения никого не выпустить.              Даже сейчас большая часть членов стаи была обращена в волков и передвигалась, взяв всех остальных в плотный круг. Будь омеги из их стаи, чувствовали бы себя защищёнными, а не смотрели бы с ненавистью и страхом.              Плохо, но ожидаемо.              Юнги сильнее напрягали оставшиеся в живых альфы, от которых несло смесью бессильной злости и унижения. И если насчёт омег отец дал чёткое распоряжение, то когда вопрос дошёл до альф, он скривил губы и усмехнулся, промолчав. Их будут провоцировать. Потешаться из-за того, что они не смогли защитить свою стаю и своих омег. Будто этот факт не будет каждый день отрывать от их гордости по куску, пока их альфы не признают стаю Юнги своей.              И признают не все.              В этом сомневаться не приходится никому, Юнги — тем более.              Когда их уже начинают замечать издалека, Юнги подзывает Чимина, идущего чуть позади, и без слов берёт его ладонь в свою, не особо интересуясь его реакцией — он должен знать, что омегу альфа в такие моменты держит рядом, как и положено.              Их встречают бурно.              Люди выбегают из домов, выходят из лавок, восторженные щенки вбегают между всеми, и Юнги мельком видит, как трое обращённых щенят набрасываются на одного из парней в человеческой форме, под счастливое и ошарашенное «не смейте» повалив на землю. От поднявшегося шума, вида знакомых лиц и привычной смеси запахов в воздухе становится легче.              Он дома.              Юнги позволяет себе раствориться в этом ощущении, в понимании — сегодня он будет спать в своей кровати и будет спать столько, сколько захочет. И, кажется, заебался он конкретно и сильнее, чем думал, потому что лишь тогда, когда они уже проходят в глубь поселения, на площадь, где собираются все во главе с его матерью, лишь, чёрт возьми, тогда он чувствует запах страха.              Чимин в ужасе.              Для омеги это на уровне инстинктов невыносимо — быть окружённым незнакомыми запахами и незнакомыми волками. Где искать защиты негде. Юнги не замедляет шаг и не меняется в лице, но чувствует странное — будто бы чужое — разочарование от того, что Чимину не нравится.              А потом вдруг Чимин начинает жаться к нему.              И, господи блять, ненормально то, как извращённое удовлетворение зарождается в груди и за секунду распирает на части, рискуя разорвать Юнги в щепки.              Он ищет защиты у тебя.              Вместе с отцом, остановившимся напротив матери, останавливается всё остальное — разговоры, смех, движение. Всё. Потому что если главный альфа и главная омега соединяются, значит, всё хорошо. Значит, стая в порядке. Значит, опасности позади и можно начинать радоваться.              Но, конечно, это не происходит быстро.               Мать единственная, кому можно делать так: вопросительно приподнимать брови и холодно смотреть на отца, заставляя ждать столько, сколько ей захочется. Ей он позволит. Ей и только ей — можно.              Тишина, конечно, спустя минуту начинает прерываться шепотками, очень, очень тихими, которые можно не расслышать из-за собственного дыхания, но смотреть и озираться никто не запрещал.              Озираются все друг на друга, но смотрят на Чимина и Юнги.              Юнги не шевелится, потому что не стоит. Потому что единственное, что ему действительно стоит сделать, как члену стаи и сыну своего отца — стоять без малейшего намёка на любой звук и смотреть в ожидании на родителей. Он знает, что на него смотрят и те, кому нет дела до Чимина, но есть до Юнги. По тому, что он делал, с него спросят.              Но Чимин тихонько вздыхает.              В моменте ровный, нечитаемый взгляд матери останавливается сначала на Чимине и холодеет, чтобы секундой спустя наполнится едва уловимой теплотой, когда она ловит взгляд Юнги. На её лице всё ещё не дёргается ни одна мышца.              Но Чимин дрожит.              Юнги стискивает челюсти. Слышит сдавленный ещё-чуть-чуть-и-почти-всхлип. Альфа рычит, бьётся, царапается, требует дать то, что у него ищут. Юнги почти чувствует, как когти вдавливаются в него изнутри.              И сдаётся — выворачивает руку и переплетает свои пальцы с пальцами Чимина. Слегка поворачивает голову, ровно настолько, чтобы поймать распахнутый взгляд и сжать чужую руку чуть сильнее. Он не собирается ничего больше делать, но Чимин смотрит на него огромными глазами, и Юнги очень аккуратно тянет Чимина на себя, задвигая его за спину.              Растерянность слетает с личика Чимина, брови изламываются, и, сдавленно всхлипнув, он прижимается лбом к плечу Юнги.              Но не плачет и не дрожит.              Отвернувшись, Юнги ловит на себе пару взглядов. Ему не следовало этого делать. Он знает. Буквально единственный, кто не оборачивается — его отец. Но это первый и последний раз, когда для Чимина поселение незнакомое место.              Омега воспринял всех незнакомцев как угрозу, альфе захотелось защитить. Так бывает.              Иногда.              Он подумает об этом позже.              В моменте Юнги слышит голос матери:              — Добро пожаловать домой, альфа.              И на её красивом лице расцветает улыбка. Широкая, обнажающая белые ровные зубы, которую, пожалуй, даже отец видит редко. В тот момент, когда отец принимает мать в объятия, поднимается прежний шум.              Чимин дёргается.              — Тише. Не будь глупым, тебе нечего бояться.              Общий шум сходит на нет, когда спустя пару минут, отец оборачивается. И плотоядно ухмыляется.              — Добро пожаловать домой.