Мятные леденцы с привкусом печали

Вечером Джек вернулся в общагу уставший, притихший. Он хоть убей не умел скрывать свои чувства, радостный — весь светится, печальный –… такой, каким он был сейчас. Потухшим. На расспросы друзей он последние дни ничего вразумительного не отвечал, а те, погрузившись в собственные заботы, перестали спрашивать. У всех своя жизнь, да и учёбу никто не отменял, Джон понимал это, но всё же это осознание не мешало ему чувствовать себя бесконечно одиноким. Выйдя на кухню, парень окинул тусклым взглядом её скромный интерьер. Малюсенькая комнатка, старый холодильник с выцветшими магнитами, плита с застывшим убежавшим кофе, который вот уже второй день никто не может убрать. Тоска. Грязный уют, за окном — промозглый чумазый ноябрьский вечер. За столом сидел однокурсник Джона, Жильбер Лафайет. Потягивая из кружки с флагом Франции дешёвый чёрный чай с бергамотом, студент черкал что-то в блокноте. Увидев, как в кухню зашёл его друг, Жильбер поднял глаза от записей и улыбнулся. — Чай будешь? Видно было, что Лафайет хотел чем-то помочь бедолаге, но нужных слов не находил: всё равно Джек так и не сказал, что его тревожит. — Да… давай. У нас никаких печенек не осталось? — В ящике вроде леденцы какие-то были, посмотри там. — А, леденцы… Да нет, обойдусь, спасибо. Всё. Больше ничего и не говорили. Только сидели за столом, пили чай и каждый чувствовал, как его мысли вместе с паром от кружек наполняют тесную кухню. Мысли, которые почти можно услышать в этой вязкой тишине: только холодильник гудит. Жильбер протянул было ладонь к ладони Джека, но не решился и только отпил ещё чая. Лоуренс опустил глаза на скатерть, пальцем обводя её незатейливые цветочные узоры. Под пальцами Джон чувствовал мелкие крошки то ли от хлеба, то ли от печенья какого-то, и эти крошки были единственным настоящим, что способен сейчас был ощущать Лоуренс. — Ты сделал проект? Лафайет кивнул. — Вчера ещё мы с Герком его закончили. А ты? Джон отпил чай, медленно, будто стараясь за кружкой скрыть дрожащие губы. — Почти. И снова тишина. Тишина, в которой сказать что-то хочется, молчание неловкое, но говорить совершенно не о чем. С Жильбером и Геркулесом Джон дружил крепко, хорошо. Они познакомились в университете и тут же сблизились: благо, общага располагала к такого рода знакомствам своим тесным бытом, — хочешь-не хочешь, а сдружишься с соседями. Но сейчас Джеку совершенно нечего было сказать другу, а Лафайетту нечего было предложить Лоуренсу. Так они и молчали. Джон — исступленно и обречённо. Жильбер — сочувственно и по-дружески спокойно. Тут телефон Джона вдруг прогудел в кармане: поставленный на беззвучный, он только присылал уведомления о пропущенных вызовах. «Вам оставлено голосовое сообщение от абонента Алекс 💓. Прослушать…» Парень пробежался глазами по экрану и с такой силой сжал телефон, что кажется, ещё секунда, и экран бы треснул. Джон снова не мог выдержать. Он снова обезоружен. Опустив голову на сложенные в локтях на столе руки, Лоуренс тихо расплакался. Горько. Захлебываясь в собственных отупевших чувствах. Лафайет удивленно понаблюдал за ним и, не раздумывая, положил ладонь тому на плечо. Теперь тишина нарушалась лишь всхлипами. Поздний вечер. Джек лежит на своей кровати, чувствуя спиной каждую пружину старого матраса. Джек лежит на своей кровати и сверлит глазами экран телефона вот уже пятую минуту. Соседи по комнате уже начали бросать на него подозрительные взгляды. Лоуренс перечитывает автоматическое уведомление и взгляд его снова и снова останавливается на слове «Прослушать». Решаясь в конце концов, парень судорожно выдыхает и нажимает на это несчастное слово и жмурится. В наушниках звучит чуть хриплый голос: «Джон, я думаю… нам все же нужно поговорить» Парень выключает телефон и утыкается носом в подушку. Ему вновь так дурно, что умереть хочется, и кажется, что уже всё будет лучше, чем эти чувства дрянные. «Нам все же нужно поговорить». Эхом. Пронзительным. Пронзающим. Эхом. «Нам все же нужно поговорить». Больше никаких мыслей. Только через опьяненную рыданиями голову эти слова механическим автоответчиком. Джек вытряс все мысли, всю душу, она осела пылью книгах, они остались в чайном пакетике, в остывшей воде или в мусорке. Где-то далеко. Где звучит смех. Осталась на месте вырванного сердца только израненная пустота, вся в шрамах. И эти слова: «Нам все же нужно поговорить». Снова шрамы вскрыты, на подушке слезы пятнами крови прозрачными. Эти слова вытекают через слезы, оставляя ожоги на щеках, пронзая все нутро своим издевательством. Отчего Александр такой? Зачем он такой? Зачем Джек так его любит? Зачем возвращается снова в своей больной привязанности? Джон открывает сообщения и пишет дрожащими пальцами: «Хорошо. Нам нужно доделать проект. После этого навсегда разойдёмся спокойно. Я могу прийти к тебе сейчас.» -Отправить-. И мир вновь остановился и в ту же секунду с бешеной скоростью завращался, взмыл куда-то вверх, скрутив внутри всё волнение почти болезненно. Джон должен доделать этот проект. Александр тут не причём, больше не причём. «Жду.» — прогудело сообщение на телефоне. Лоуренс встал с кровати, будто во сне собрался и выбежал на улицу. Небо было уже тёмное-тёмное, настолько, что синее, оно казалось чёрным. Одинокие мокрые листья поблёскивали в жёлтом неприветливом свете фонарей, ветер пронизывал и старенькая джинсовка совсем не спасала. Даже желуди под ногами не радовали. В мыслях у Джека пролетело, что, должно быть, именно в такую погоду и в такой вечер людям особенно сильно хочется курить. Курит ли сейчас Гамильтон? Впервые Лоуренсу… все равно? Звонок в дверь. Александр открывает не сразу, несмотря на то, что все это время стоял в прихожей и не мог найти себе места от тревоги. — Привет. — бросил Алекс из-за спины, проходя в комнату. Джон не ответил, только оставил верхнюю одежду в коридоре и последовал за однокурсником. — Осталось только конец доделать. — У меня последний слайд готов на флешкке. Держи. Текст пропишем сейчас. — Да, нужно ещё определиться, кто какую часть рассказывать будет. — проговорил Гамильтон, опустив глаза в пол, и взял флешку, которую ему протягивал Джон. Весь их короткий диалог звучал так натянуто и серьёзно, что, кажется, даже темнота с тишиной в этой квартире стали ещё более тревожными и пустыми. — Чай будешь? — промолвил Алекс, стараясь скрыть дрожь в голосе. — Нет. Давай быстрее закончим уже. — отрезал Джек и сел за стол, потирая глаза. Нельзя, чтобы Гамильтон заметил этот печальный блеск в них. — Ладно, как скажешь. Я начал вчера, вот текст, который можно использовать перед заключением. — Александр повернул ноутбук к Лоуренсу и тот устало пробежался глазами по строчкам. — Хорошо. Только лучше ещё добавить немного фактов из той статьи, которую я тебе ранее отправлял. Она вроде открыта у тебя была. Больше ничего. Одни короткие разговоры о презентации, фактах, абзацах и слайдах. Никаких переглядываний и улыбок, никакого румянца, никакого какао и уж точно: никаких мятных леденцов. Закончили снова поздно, закончили, так и не сказав друг другу ничего, что не относилось бы к учебе. Когда Лоуренс уже накидывал джинсовку, собираясь уходить, Александр вдруг остановил его. — Джон. Стой. — Чего ещё? — Джек нехотя обернулся. — Тетрадь я забрал, флешку тоже. — Нет, я… не об этом. Джон вскинул брови. Видно было, что Александру было сложно говорить, а Джону было сложно слушать, ведь он понимал, к чему клонит парень. — Прости меня. — Все, мне пора, ты видел время? — Джек, стой! — Гамильтон схватил Лоуренса за рукав. — Правда, прости. Я полнейший идиот и я просто хочу, чтобы ты знал, что… Джек вырвал руку из ладони Александра и открыл дверь. — Я не хочу быть врагами. Ты… ты мне дорог. — Ты и правда полнейший идиот. Дверь хлопнула. Джек снова убегает, пересекая за считанные секунды этот чертов двор, кутаясь в свою джинсовку и проклиная все на свете: осталось пережить только завтрашний день. Александр снова стоит в прихожей перед закрытой дверью и винит себя во всех бедах человечества. Ненавидит и себя, и Джона. Снова ненавидит. Остался последний шанс — завтрашний день.

***

Середина ноября. Ноябрь в самой своей отрицательной красе: кичится перед редкими прохожими своей помпезной серостью, гоняет усталых городских птиц, что пытаются найти хоть какое-нибудь пропитание, и, наконец, ноябрь всем поголовно желает зла. Всё это замечал каждый, кто хоть ненадолго поднимал глаза от собственных мыслей и окидывал случайным рассеянным взглядом умытые грязным дождём дома. Середина ноября, когда листья уже догнивают, а до первого снега ещё далеко — вот оно, самое тяжкое время, хоть всё бросай и только дома сиди, — и то не спасешься от тоски. Александр открывает глаза. Будильник. Джон снова приснился. Александр снова не выспался. Как даже в два часа сна Лоуренс умудряется влезть? Гамильтон устал видеть его во снах. Даже сейчас, после всего, что произошло, после этой мучительной недели, во сне Джек все такой же добрый и солнечный; все такой же любящий. Лишь во сне. И боже мой, как Александр полюбил эти сны; полюбил так же сильно, как и устал от них. Они сладостны лишь в моменте, и на утро — снова разбитое сердце и всепоглощающее чувство вины. Какого это, каждый день начинать с разбитого сердца? Даже любой дурак устанет, а Александр вовсе не дурак. Хотя, даже это уже казалось ему сомнительным. Парень собирается по обыкновению быстро, судорожно, каждым движением, каждой рваной мыслью всё натягивая струны нервов в пыльном воздухе квартиры. Презентация есть, тетради есть, кофе есть… Что-то он всё-таки забыл. Где-то в углу стола поблескивает старый браслет с крохотной подвеской в виде книжки. Алекс было задерживает на нем взгляд, но одумывается и, сетуя на собственную дурачливость, выходит из квартиры. Через пару мгновений ключ, снова не с первого раза попавший в дверной замок, поворачивается и парень вбегает обратно в комнату, хватает украшение со стола и прямо на ходу натягивает браслет на руку. Зачем? Александр и сам не понимал. Но будто все внутри ныло одной лишь фразой: возьми, возьми, возьми его. Гамильтон был слишком измучен, чтобы слушать упрёки внутреннего голоса весь оставшийся день. К тому же, сегодня день важный. Последний важный день. Этот чертов показ проекта и этот чертов… нет, _чудный_ Джон. Дорога до университета пролетела будто во сне, как на перемотке фильма, как в ускоренной съёмке, и вот Александр уже сидит в аудитории, первый раз места себе её находит от волнения перед грядущим выступлением. Сидит Гамильтон снова один. Взгляд его взволнованный бегает туда-сюда по столу, по стенам с чьими-то портретами, по однокурсникам. В конце концов взгляд его падает на вход в аудиторию и тут же всего Александра пронзает одной самой острой, самой длинной иглой самобичевания. На входе стоит Джон, милый, хороший Джон, притихший, потухший, уставший. Отчего-то, сам непонятно на что надеясь, Гамильтон ему машет и приглашает сесть рядом. Этому есть вполне логичное обоснование: как никак, проект сейчас показывать, нужно в последний раз все проверить, все обговорить. Только в этом причина, лишь в этом. И потому Джек равнодушно садится рядом, избегая взгляда парня, скованно раскладывает свои вещи на столе и обнимает свою сумку. Гамильтон за ним наблюдает искоса и поджимает губы. Хочется что-то сказать, что-то хочется услышать, но все слова застревают в горле и кажутся неуместными. — Готов? — наконец сконфуженно выдавливает Александр. — А у меня есть выбор? — отрезает Джон, даже не улыбнувшись. Больше Гамильтон ничего не говорит, и оба парня, избегая взглядов в сторону друг друга, мучительно ждут начала пары. Наконец, профессор начинает занятие. Все ученики в напряжении: кто-то заучивает абзацы, кто-то перечитывает вырезки из статей, а кто-то надеется, что их существование не заметят, ведь они так ничего и не сделали. Преподаватель оглядывает студентов и спрашивает, кто готов представить свой проект первым. Алекс поднимает было руку, но Джон смотрит на него жалостливо и шепчет: «давай пойдём вторыми?..». Гамильтон вздыхает, но руку опускает, а на губах Лоуренса мелькает тень улыбки. В аудитории гаснет свет, все слушают первую презентацию. Скукота перекрывается волнением, и потому все или спят, или слушают тихонечко, а сами свой текст повторяют. Джон украдкой глядит на друга и замечает, как тот чуть ли не дрожит от страха, но конечно, показывать это не хочет, и только впивается ногтями в сжатые кулаки ладоней. Лоуренс отводит взгляд и протягивает ладонь к ладони Александра. Тот вздрагивает, но руку не отводит. Джон поджимает губы в сломанной улыбке и стискивает в своей руке руку Гамильтона: крепко-крепко, отчаянно, в то же время так ласково. Александр больше не боится, и о проекте не думает, и о зачёте. Теперь в голове один сплошной свет, и свет этот — тепло ладони Джека. Парни не смотрят друг на друга, упрямо не смотрят, но ладони сжимают сильнее. Презентация подходит к концу, друзья так и не выпустили рук. Перед выходом на показ проекта Джек тихонько бросает на ухо Александру: «всё получится», и отчего-то Гамильтон знает, что так все и будет. Джон… простил его, верно? А всё остальное не имеет значения. И отчего-то в воздухе снова запахло мятой. Или Алексу лишь показалось?.. Парни выходят из-за своих мест и становятся перед однокурсниками. Последний раз сжав ладонь Гамильтона, Джек отпустил её. Александр бросил на Лоуренса быстрый взгляд и улыбнулся. Тот улыбнулся в ответ и, прокашлявшись, начал рассказ. Слайд за слайдом, тезис за тезисом, аргумент за аргументом. Александр и Джон постепенно говорили все увереннее, и все больше студентов их слушали. Профессор скрупулезно просматривал каждый слайд, ища, к чему придраться, а придраться на этот раз было не к чему. Александр горделиво вычитывал каждое слово, показывал каждую картинку на проекторе, зная, что ему ничего не скажут: сделано все хорошо. Когда Джек с Алексом садились на свои места, преподаватель, вечно хмурый, им улыбался, и от этого обоим стало ещё веселее. Под конец пары профессор подводил итоги и все с нетерпением ждали момента, когда можно будет наконец покинуть аудиторию. Александр перечитывал свой стостраничный конспект, а Джон, положив голову на парту, за ним наблюдал. Как вдруг, преподаватель назвал их фамилии.

***

— С ума сойти, «один из самых качественных проектов в его карьере»! Мы такие молодцы! — Что нам зачёт поставят, я не сомневался. — Я же говорил, что все хорошо будет! Боже мой, Алекс, я так рад! Друзья весело шагали по коридору университета. Лоуренс болтал без умолку, радуясь удачной презентации, а Александр слушал его и всё внутри расцветало. Как же он всё-таки любит его, этого глупого, громкого Джека. Любовь эта теплится внутри и сейчас, когда Джон его простил, и когда Александр больше не чувствует к парню этой назойливой необъяснимой ненависти, все вокруг кажется светлым и радостным. Даже ноябрь за окном будто не хочет язвить и плеваться и только гладит окна своей ветреной рукой. — Слушай, Джон, я… — Александр глубоко вздохнул, будто самого себя спрашивая: «А точно ли ты готов?» — Я хотел поблагодарить тебя за то, что ты со мной работал. Несмотря на то, что я бы и сам справился, без тебя моя работа была бы и в половину не так хороша. Джон улыбнулся. Алекс не может по-другому, непременно будет что-то язвительное даже в самых искренних и тёплых словах. — Я тебе тоже благодарен. Мы с тобой хорошая команда. — на этом Джек снова подхватил руку Александра и тот остановился на месте как вкопанный. Лоуренс удивленно оглянулся. — Ты чего? — Да нет, просто… — Гамильтон опустил глаза в пол и снова поднял робкий взгляд на друга. — Мы правда хорошая команда. — и сжал руку Джона крепче. Парни вышли из университета. Ветер подхватил плащ Гамильтона и принялся развивать его, а Алекс только укутался сильнее. Даже несмотря на этот холод, такой резкий, такой терпкий и наступивший так быстро, погода казалась приветливой. Александр то и дело бросал взгляды на друга, а тот, казалось, ничего и не замечал. В конце концов, когда друзья уже переходили одну из аллей городского парка, Гамильтон не выдержал и вновь остановился. — Джон, я больше так не могу. Эта неделя свела меня с ума, и ты всему причина. Понимаешь? — Александр так и держал Джона за ладонь, крепко-крепко, и следил глазами за листьями под ногами, застрявшими в грязной луже. — Я тебя люблю. Сильный порыв ветра заглушил и без того тихие слова и Джек непонимающе нахмурился. — Прости, я не услышал… — Не заставляй меня повторять это ещё раз! — Александр одернул ладонь и засунул руки в карманы, отварачивая лицо. Благо, ветер позаботился о том, чтобы челка надёжно скрывала глаза. — Алекс? — Нравишься ты мне! Сильно. Очень. И давно. Лоуренс ошарашенно уставился на парня, потом моргнул несколько раз и прыснул со смеху. Гамильтон только сильнее голову опустил и зажмурился. Ну конечно, Джек над ним смеётся. Это ведь глупо так, да? В друга так сильно влюбиться. Глупо, неправильно. Ещё и признаться так внезапно и нескладно, в каком-то парке, стоя в луже, как дурак, с промокшими ботинками. Александр просто идиот. Но и скрывать он это больше не смог бы, черта с два. — Прости, я… Я не понимаю, как же так вышло, если всё так взаимно, отчего ты так ненавидел меня всё это время? Я думал, ты меня терпеть не можешь, не надеялся ни на что. — сдерживая смешок проговорил Джон, будто ничего смешнее в жизни его не происходило. — Прости, что? Джон улыбнулся. — Не заставляй меня повторять это ещё раз. –Так ты... с самого начала… Джон грустно улыбнулся и опустил взгляд. –Ну конечно. Какой же ты глупый. Александр, возмущенный, хотел было возразить, но Лоуренс снова посмотрел на него так печально-печально, с этой светлой улыбкой, и прошептал: — Я люблю тебя. С восьмого класса люблю. Весь мир рушится. Александр поднимает глаза на друга и протягивает ладонь к его лицу, будто в желании удостовериться, что это происходит на самом деле; что Лоуренс действительно здесь, перед ним. Пальцы Гамильтона почти коснулись веснушчатой щеки. Ещё одно мимолётное мгновение, ещё один вздох, и… И в это мгновенье все на свете обрело смысл. Будильник не прозвенел, все это действительно происходит, и теперь всё-всё-всё обрело значение. Школьная дружба и танцы под винил и кассеты, ночёвки, синяки от матери и преданность любви своей, годы молчания, злость, разбитые кружки, статьи и флешки, слезы и румянец на щеках, горячий какао и остывший кофе, короткие диалоги и длинные взгляды, всё теперь имеет смысл, даже те яркие бирюзовые фантики. — Так значит, мы теперь?.. — Александр потупил взгляд. — Вместе?.. Джон беззлобно хихикнул и отвёл глаза. — Я думаю, мне нужно время. Последняя неделя была… сумасшедшей. К тому же, — Джек улыбнулся. — Я свой браслет дома оставил. Всему свое время. И на этот раз у нас дедлайнов нет. Над Нью-Йорком закружился первый снег: мокрый, в мгновение исчезающий в лужах. Александр поднял смущенный взор на Джона. — Может… зайдёшь ко мне? Выпьем какао, комиксы почитаем. — Хорошо. — Джек улыбнулся, на щеках его снова играл привычный румянец влюблённый, а на губах — хитрая улыбка. — Только давай по дороге зайдём в магазин? Купим мятных леденцов. Александр был не против. Леденцы он мятные любит.