Пусть льётся кровь

      Это странное чувство, когда тебе хотят отрубить голову. Особенно странно осознавать, что все это происходит по приказу твоей матери, придумавшей о тебе сказку, как гимн надежды — что ты найдёшься, что ты вернёшься под её заботливое крыло. Но Цунами подвела Коралл и теперь расплачивалась за это. Двое мускулистых морских тащили её к эшафоту. Переломанные, смятые, как унесённые ветром флаги, крылья вспарывали окроплённый кровью песок. Кровь стекала по груди скапливаясь за нижней губой, разбитой, точно тысячи лопнувших ягод, и нитями паутины тянулась из уголков рта.       Цунами открыла заплывшие глаза. В ярком, жарком солнечном свете блеснуло заточенное лезвие из драконьей стали. Высокий зелёный морской, в котором она с удивлением узнала Ласта, стоял перед рычагом, а за ним, скалясь копьями — трое королевских гвардейцев. Что ж. Мама придумала, как достойно, а главное, извращенно отомстить всем своим врагам. Толпа уже собралась. Часть берега для упругих рыжих тел небесных, для поджарых белых и желтых песчаных, тёмных ночных с длинными сильными лапами, малюток радужных с переливающейся всеми цветами чешуёй… Берег полнился драконами, и на трибунах сидели шесть королев от каждого племени, пусть их и было семь.       Одной, той, что правила двумя племенами одновременно, Цунами весело улыбнулась. Кровь потекла сильнее, острая боль в губах разлилась по всему лицу. Радужно-ночная королева смотрела на неё, и только Цунами знала, что блеск в её прекрасных зелёных глазах — это слёзы. Ох, Ори… глядя на неё, морская чувствовала такую любовь, что могла бы сгореть. Эта любовь была необъятной и светлой, подобно скоплению всех звёзд во вселенной. Губы Ореолы шевельнулись, и Цунами прочитала в этом лёгком, как полёт мотылька, движении слова: «Я люблю тебя».       — Пусть будет то уроком каждому богомерзкому созданию, — Коралл встала со своего места и пророкотала глубоким, пропитанным ядом голосом: — Мы не намерены терпеть их извращения, направленные на наших детей и наше общество! Драконы должны жить, развиваться и размножаться дальше! Дети должны жить, не зная страха, и пусть их невинность останется нетронутой!       «Тупая блядь», — подумала Цунами с ненавистью. Больно сдалось ей тело малолетки. Она не ненормальная извращенка. Она просто другая, и все, что было ей нужно — спокойная жизнь рядом с возлюбленной. Ей не нужен секс с детьми, это отвратительно. И не нужно семейное счастье с противным ей самцом. Ей не нужно благословение лун и богов. Все, чего желала Цунами, за что боролась — это Ореола и все несчастные драконы, которых ждёт та же участь. Которым придётся скрываться, отказываться от своей сущности, и все ради выживания.       Ведь твари, не принимающие никого и ничего, кроме известной с детства нормы, готовы жечь, рвать и насиловать, лишь бы норма та осталась нетронута. И они готовы врать и верить в свою ложь, чтобы очернить своих же драконов, которые являются чьими-то детьми, которые исправно платили налоги, которые воевали за территории в безжалостной войне за Песчаное королевство и защищали свои земли.       Цунами обещала себе вернуться с того света и убить Коралл. А потом ярость исчезла, и остались лишь осколки былой любви. Они были острее любых клинков. Они, одно целое копье предательства, гнили в её груди, входя все глубже в раненое, уставшее сердце.       «Я же твоя дочь… я же тебя люблю…».       — Мама!.. — тихо сорвалось с её уст.       Толпа завибрировала, как круги на потревоженной воде, и оттуда вышла широкоплечая фигура земляного дракона. Глин, кутаясь в плащ и пряча под ним нож, шёл к ней. Добряк Глин, старина, на что они вынудили тебя? Ты же не убийца. Лучше направь свой гнев на защиту брата и Ореолы, но не убивай, не предавай себя… В его глазах крылась тьма, похожая на топь, из которой невозможно выбраться. И тут кто-то выставил перед ним белое крыло, преградил дорогу. Кажется, это был Холод, а сзади него, обходя Глина полукругом, двигался встревоженный Мустанг.       Луновзора стояла под самыми трибунами, и морской бриз развевал её белый плащ. Потрошитель, защитник королевы Ореолы, должен был стоять где-то рядом, но он бесследно исчез. На трибунах, шлейкой связанная с Кайрой, Анемона глубоко и прерывисто дышала. Она сдерживала слёзы, хотела сказать что-то Коралл, но та грубо шлёпнула её хвостом по губам.       Цунами встретилась глазами с Мустангом и кивнула. Затем её ударили дубиной, что на мгновение она ослепла, и послышался треск ломающихся костей.       — Шевелись!       Как хорошо, что Кинкажу успела покинуть Пиррию. И как ужасно, что Тамарин, возлюбленная Анемоны, умерла из-за жестокости ночных драконов. Как прекрасно, что Цунами умрет, и её смерть действительно станет для всех уроком. Драконы взбунтуются и победят или залягут на дно и выживут. Цунами надеялась на первое. Она мечтала, надеялась умереть не напрасно.       Вчера ей снился другой мир, где все было, как сейчас. Он был будто вещим. Но в нем почему-то не было Ореолы. Её просто не существовало в той вселенной. А ещё там был Потрошитель, мстящий и жестокий, и его сердце, как сейчас сердце Цунами, было разбито. Он кинулся на Коралл, вонзил в неё клинок и погиб в битве с подоспевшей стражей. Он умер с улыбкой на лице, и на этом сон закончился. Цунами надеялась, что Потрошитель просто отошёл отлить или не может смотреть, как его подругу собираются обезглавить. Он не готовит убийство королевы морских. Хотя… Цунами усмехнулась, и смех огненным шаром застрял в пережившей не один, не два тяжёлых удара грудной клетке. Она бы посмотрела, как Коралл умрет. И при этом не хотела, чтобы это случилось с её мамой. Возможно, потому что королевские и материнские начала её души Цунами четко разграничивала.       Она вспомнила и протест, устроенный по всей Пиррии её лапами. Целый год она искала «других», богомерзких драконов по всему континенту, внушала им мысль, что можно жить свободно и не прятаться. Было подобрано время и место, и сотня отважных двинулась в сторону Морского королевства, ведь именно Коралл предложила идею полностью запретить «пропаганду» извращений среди даже совершеннолетних, зрелых пиррийцев. Цунами уже жалела, что сделала это. Тамарин погибла. Семеро раненых. Мустанг, который успел убежать и не попасться на глаза стражам порядка, теперь носил повязку на половину головы.       Цунами попыталась. И проиграла.       За день до казни она представляла, как на Пиррию свалится громадный кусок камня и уничтожит жизнь на всей планете. Она бы не боялась, ведь в любом случае ей предстояло умереть. Но ей хотелось, ах, как ей хотелось, чтобы участь с ней разделили все её обидчики! За два часа до казни Цунами испугалась собственных мыслей, представив, что ни у кого не останется памяти о ней. Ореола не будет помнить своей возлюбленной, потому что умрет. Анемона и Кайра не вспомнят сестры… потому что умрут.       Её толкнули снова, и вот Цунами наклонилась, и её голова опустилась на усеянную занозами дощечку. Ласта ткнули копьем в спину, и он дернулся вперёд и обхватил рычаг.       Цунами поняла, как хочет жить — ей хотелось ощутить вкус рыбы и запах цветов, почувствовать под лапами вместо горячего песка мягкую траву, уснуть уставшей и проснуться поздним радостным утром, будучи полной сил и планов на новый день. Хотелось поцеловать Ореолу мягко, нежно и страстно и чтобы когтистая лапа возлюбленной обхватила её шею. Хотелось погнаться за Карапаксом, подсунувшему под её подушку краба, и громко смеяться, катаясь с ним по тёмному дну. Она резко дёрнулась, и острие копья глубоко вошло в её заднюю лапу, пробило мышцу, мясо, кость и вонзилось в песок. Цунами потеряла сознание и через мгновение вынырнула. Это были её последние секунды, и она хотела провести их, зная, что происходит, и видя перед собой родные лица.       — Последнее слово? — голос мамы.       Цунами захлебнулась тихими рыданиями. Её трясло от ужаса, и все внутри неё разрывалось. Она хотела убежать, но не могла. Хотела исчезнуть, но не могла. Она не могла даже сделать так, чтобы не чувствовать боли, и не была уверена, что по ту сторону её ждёт загробная жизнь. Тогда Цунами медленно подняла взгляд на Коралл и тут же перевела его на Ореолу. И успокоилась. Страх, страдание, все улеглось, стало льдом и снегом, заморозившими остальные чувства.       — Гори в Аду!       Ласт нажал на рычаг, и лезвие опустилось на шею осуждённой.       Все собравшиеся заголосили, перекрывая один тоненький вопль. Кто кричал, закрывая глаза и пряча лицо в чешуе родных, кто гикал, давясь смехом, торжествующе рычал, кашлял от отвращения, рыдал и неслышно плакал. Ореоле казалось, что смеялись все. Все до последнего дракона, даже самые родные, радовались и глумились. Они топали лапами, трубили, махали крыльями. Они считали себя освободителями, праведниками. Очистительное пламя их ненависти только что убило дракона, и в них ничего не торкнуло.       — Смотри, сынок, смотри, говорю!       — Нет! Папа, нет, я не хочу!       — Изверги!       — Молчи, сука!       — Ура! Ура!       — На костер гомосеков!       Коралл смотрела на голову дочери, откатившуюся от тела, подпрыгнувшую на плоском камне, что выпирал из песка, и на кровавый след. В её очах горело странное безымянное чувство. Но это точно не было горем или осознанием своей ошибки. Глаза Цунами, стеклянные, безжизненные, смотрели не на толпу, а на линию каменных груд, что тянулась, точно стрелка компаса, указывающая путь, в разволновавшееся седое море.       Ласт рыдал, путаясь в своей чёрной мантии, подполз к телу, и, вскинув голову к небесам, отчаянно, протяжно взвыл. Его лапы лежали на отсечённой голове, во взгляде — дикое, невозможное для понимания безумие, которое настигло Ласта в тот же час. Страж, шедший по пятам за палачом, милосердно лишил его жизни копьем в спину, и тогда закричали все, кроме двух королев.       Ореола поняла, что не моргала все это время, зажмурилась и отвела взгляд от чудовищной картины. Коралл не изменилась в лице. Она не проявляла одобрения, не пыталась остановить крик Кайры и бьющуюся о перегородку Анемону, не плакала и не смеялась. Она смотрела и, возможно, думала: наконец я избавилась от этой ошибки природы, наконец эта грязная лесбиянка мертва, наконец убийцу моего мужа, подлую отцеубийцу, настигла месть.       Как можно быть такой жестокой? Такой холодной, бессердечной? Как можно было обречь на смерть собственную дочь, которая столько раз искупила свой главный грех, которая ненавидела себя и испытывала столько любви к родным, к жизни? Ореола хотела крикнуть Коралл, что Цунами любила её. Ореоле хотелось крикнуть, чтобы слышали все, что она, королева радужных и ночных, любила морскую принцессу сильнее всего на свете. Крик застрял в горле, выжимая слёзы, и бился вместо сердца, вырываясь огненным выдохом из сдавленных лёгких. Она ничего не сделала, чтобы предотвратить это. Она не пошла на тот протест, не стала спорить с Коралл на голосовании, не гнула своё мнение.       Как жить в мире без Цунами? Она не великая правительница и не герой. Она просто Ореола, чья трусость убила любовь всей её жизни. Она не помогла Цунами. Она предала её. И теперь Цунами больше нет.       Ореола издала тихий последний вздох и прижала крылья к бокам. Прыгнув через ограду, она перерезала когтями свою глотку, и мощный кровавый фонтан брызг, маленьких, как пыль, сверкнул на фоне чистого голубого неба.       Крик стал ещё громче. Коралл резко вскочила, перепуганная, но пришедшая в себя, Глетчер заверещала, Тёрн закрыла рот лапами, Рубин со страху тоже упала с трибун. Драконья фигура, бежавшая к возвышению, резко остановилась, когда в солнечном свете блеснула кровь и знакомая чешуя, и тело Ореолы шмякнулось на песчаный берег. Ужас молнией обжег его и сковал мышцы, и также быстро все прошло, когда осознание наполнило его собой. Он мог только тупо смотреть на труп в тени трибун, на голову в кругу мокрого от крови песка и на мертвого морского в чёрных одеяниях. Он смог повернуться, качаясь, к драконам и разглядеть в них страх и ненависть. Он слышал запах смерти. И он не слышал вопли Солнышко, Звездокрыла и Глина. Не слышал, как плачет Джамбу, прячась в коконе из крыльев, и царапает свои плечи. Как Карапакс лежит, отрешенно наблюдая за происходящим.       Потрошитель вдруг понял, что все это время жил в обществе монстров в драконьих шкурах, и, оттолкнув Луновзору, взмыл вверх, перемахнул на трибуны и растаял в свете полудня. Он стал чёрным пятном, и даже когда он расправил свои звёздные крылья, никто сразу не понял, кто перед ними. Потрошитель обрушился всей своей тяжестью на визжащую Коралл, накрыл её тьмой, как чёрным саваном, и солнечные пятна отскочили от кривого клинка, зажатого в его лапе. Коралл упала, ударившись затылком о спинку своего кресла и задев крылом дочерей. А потом нож опустился на её грудь.       Он бил её, вонзая металл и вырывая из плоти, и кровь брызгала во все стороны. Она попала на лицо Потрошителю, сделала красной перекошенную морду Коралл, перемазала щеку Анемоны, что закрывала собой Кайру, ослепила Ибис, которая натолкнулась на других королев и полетела вниз. Коралл кричала. Она тянулась к серым глазам своего убийцы, и не было в его взгляде ничего, ничего, только злость. Наконец когти, не достигнув Потрошителя, упали, и Коралл обмякла.       Прошло мгновение длиною во время, которое дереву, тронутому огненной искрой, чтобы вспыхнуть. Убийца разогнулся и поднялся, возвышаясь над телом морской королевы. На его груди и лице, стекая по шее и животу, багровела кровь. Он тяжело дышал, оглядывался. Драконы не сводили с него испуганных взглядов…       И Потрошитель выронил нож.