Love will tear us apart

Грантер нечасто устраивал такие «зачистки» — в основном в те моменты, когда его компьютер, ветеран вычислительного труда, начинал зависать чересчур часто. В целом Грантер не имел ничего против зависаний — иногда, знаете, полезно вставать из-за компьютера и выходить на балкон покурить, пока очередной файл слишком долго сохраняется или открывается. Но иногда и его терпения не хватало — и приходилось основательно чистить список программ, удалять лишние файлы, ну, обычная рутина, с которой в наш век информации знаком каждый. В прошлые чистки аська чудом избегала удаления, но сегодня Грантер всерьёз задумался, зачем ему вообще нужен клиент морально устаревшего протокола. Разве им кто-то ещё пользуется? А кстати, отличный вопрос. Любопытство взяло верх: Грантер запустил клиент и обнаружил, что поставил там когда-то давно автоматический вход. Продуманное действие — искать по всей квартире тетрадку с паролями было откровенно лень. Зайдя в настройки, Грантер с интересом посмотрел на свой ник и аватар: «Вернон Салливан», надо же. Слепок себя, каким он был три-четыре года назад. В списке контактов — его тогдашняя подружка (оффлайн, разумеется, она ведь тоже не дура), старый номер Баореля (ах, ну да, «Мишель Кассо», кого ещё Баорель мог поставить в ник), несколько неопознаваемых ников, его научный руководитель, отец... всё. Ну да, общительным Грантер никогда не был. Но они все — оффлайн. А сейчас, прямо в эту минуту, кто-нибудь сидит в ICQ, или только Грантер во всей мировой сети онлайн — и то из-за приступа ностальгии? Сейчас проверим: он запустил поиск. Пол: мужской. Возраст... любой: вряд ли тут есть кто-то младше пятнадцати и старше сорока. Язык: французский. Грантер неплохо знал английский, но собирать по извилинам свой словарный запас категорически не хотел. К тому же с французом можно будет встретиться в реальности. Ну, разумеется, если это не канадец. Оставив компьютер соображать, Грантер снова ушел покурить. Не найдёт француза — поищет испанца. Найдёт латиноамериканца — ну, он же всё равно спит днём, так что с временными поясами не будет проблем. Когда он вернулся, на экране уже были результаты поиска. Один человек: только один француз из тех, кто пользуется ICQ, сейчас онлайн. Двадцать один год. Париж. Интересы: политика, история, чтение, музыка (шансон). Ник: Говэн. Поклонник Гюго? Поклонник революции? Похоже, всё сразу. Вернон Салливан: Привет. Поболтаем? Говэн: О чем? я немного занят. Вернон Салливан: На твой выбор. Секс. Сартр. Рождение трагедии из духа пессимизма. Говэн: Дурацкие темы. Говэн: Из духа музыки. Говэн: Тебе нравится Сартр? Грантер рассмеялся. Вот то, что он всегда любил в политически ангажированных юнцах: никогда не упустят объект для пропаганды. Чьим заветам он, интересно, следует? Коричневых? Красных? Ладно, это он выяснит чуть позже. А пока можно и о Сартре поговорить. Беседа, к слову, оказалась на удивление интересной, хотя «Говэн» не изрекал никаких новых для Грантера мыслей. Но он хотя бы пытался мыслить самостоятельно — большой плюс, и эти избитые истины явно осознал своим умом, а не просто вычитал (как сам Грантер). И он оказался политически активным: не крайне левый, и на том спасибо, но лекцию о человеческих правах всё-таки прочитал. Грантер был готов поклясться, что слышит, как этот Говэн ожесточённо стучит по клавиатуре, пытаясь вдолбить в голову Грантера, что все люди равны, а справедливость — высшее благо. Вернон Салливан: Так ты немецкий еврей?) Говэн: Мы все немецкие евреи. И это не смешно. Прекрасный, прекрасный наивный Говэн. Грантер снова попытался вернуться от политики к обыденным вопросам, и Говэн не особенно охотно сообщил ему, что не курит, любит кошек больше собак, научился читать в три года и ни с кем не встречается, после чего Грантер всё же ушёл покурить, а вернувшись, сам ответил на все эти вопросы. Нет, он не фанат Эдит Пиаф. Ему больше нравится Генсбур — в основном отношением к жизни. Ему нравятся кошки, но его собственная — мохнатая скотина. Он любит Виана, это заметно по его нику, но проблевался Сартром ещё лет в пятнадцать, изучал Ницше, но и его не очень любил. Русские анархисты — смешные ребята, но он с ними не спорит, а что до политического устройства — то Грантер предпочитает, чтобы оно устраивалось где-нибудь подальше от него. Он пьёт и курит и занимается сексом, в основном со своей правой рукой, но случается, что и с людьми, и он может позволить себе сидеть за компьютером до рассвета, а вот Говэну уже пора идти спать. Они ещё поговорят завтра. Не то чтобы Грантер собирался на следующий день снова запускать ICQ. Это случилось как-то само собой, и он не стал выключать клиент, раз уж всё равно включил; но Говэна не было онлайн, и он появился только вечером. Пока Грантер его ждал (он категорически отказывается думать об этом в таких выражениях!), он успел поработать и даже отправил заказчику часть проекта, которую обещал только завтра. Ладно, ему просто было скучно. И не с кем поговорить. Он начал беседу с дежурных приветствий, рассчитывая снова поболтать о милых банальностях, но Говэн загнал его в угол. Говэн: Чем ты занимаешься? Вернон Салливан: Прямо сейчас? Дрочу. Или ты про «в принципе»? Говэн: В принципе. Вернон Салливан: В принципе — в основном дрочу. Иногда работаю. Фриланс. Рисую. Пьянствую. Вру родителям, что у меня всё хорошо. Говэн: Кем ты работаешь и что ты рисуешь? Вернон Салливан: Веб-дизайн. Ничего серьезного, любой бесплатный движок сделает это не хуже меня. Рисую всякую чушь. Современное искусство. Метод Евгения Соколова, если ты понимаешь, о чём я. Точнее, не совсем этот метод, но направление ты понял. Говэн: Ты из тех придурков, которые рисуют картины спермой? Вернон Салливан: Хе-хе. Почти. Но я предпочитаю краски. У них консистенция удобнее. Вернон Салливан: Если серьезно, я рисую для себя ерунду вроде трёхсотой подделки под начало позапрошлого века. Но никому это не нужно, поэтому на продажу я могу и спермой, если настроение плохое. Эпатаж всегда в цене. Говэн: Это ужасно. Покажи свои рисунки, пожалуйста. Вернон Салливан: Не сейчас. Потом, может быть. Не то чтобы Грантер скрывался — но светить своими картинами он не любил. По крайней мере, тем, что он рисовал для души, потому что «продажное» искусство малютке Говэну точно видеть не стоило — тем более что он сам признался, что ничего не понимает в живописи. А что до третьего направления — злых карикатур на всё вокруг — то их и Баорель не видел, а уж он-то был старым другом Грантера, и Грантер ему доверял. Нет, карикатуры он оставит при себе. Вернон Салливан: Могу показать тебе сайт, который я делал. А ты взамен опишешь себя. Говэн: Ты хочешь увидеть мою фотографию? Вернон Салливан: Я хочу почитать, как ты опишешь себя. Фотография не дает фантазии разгуляться. Я хочу знать, что ты сам в себе считаешь достойным внимания. Говэн: Пойдет. Мне начать? Говэн: Я чуть выше среднего роста. Блондин. Волосы вьются. Глаза голубые. Телосложение среднее. Вернон Салливан: Вау. Да ты красавчик. Еще, небось, Homo sapiens? Тогда я уже потекла. Вот этот сайт. *** Это произошло незаметно. Просто произошло — и всё; не было никакого переломного момента, не было катарсиса, Грантер даже даты не знает. Да он, в общем, и не смог бы даже объяснить, что именно произошло — произошло «это». Он ждал Говэна каждый вечер. Он успевал за день соскучиться по нему, выгонял его вечером спать, чтобы Говэн не засыпал в университете, делился собственными историями из жизни — перед тем, как поступить в Школу изящных искусств, Грантер два года занимался ерундой — ездил по миру, шлялся по музеям и клубам. Говэн в ответ рассказывал свои истории — он ездил волонтёром чего-то там в Сирию, на год, ещё до войны, и сейчас с замиранием сердца узнавал в новостях места, где сам бывал. Но это — только разговоры. Грантер сам попросил — без фотографий, ни к чему так привязываться к людям из интернета. Никакого Скайпа. Никаких телефонных разговоров — но ладно, так и быть, запиши мой номер, вдруг ты окажешься в России, не зная их алфавит. Ладно, совсем без приватной информации не обходилось: но они заменяли имена знакомых инициалами, названия родных городов — департаментами, разве что год рождения они не пытались скрывать. Впрочем, Говэн не испытывал перед старшими особенного трепета — хотя способен был признавать, что в некоторых областях жизни у Грантера куда как богаче опыт. Нет, из всех правил бывают исключения, и Грантер специально для Говэна даже нарисовал себя — в стиле кубизма, так что особенно достоверным автопортрет не был. Говэн, в свою очередь, не стал распинаться о художественной ценности автопортрета. Ограничился коротким «о, ты брюнет?», и за это Грантер был ему благодарен. Это был единственный рисунок, который Грантер показал Говэну; но не единственный, который Говэн увидел. Он каким-то образом вышел на блог, где Грантер выкладывал свои карикатурки — Саркози, Олланд, Каддафи, Марин Ле Пен, Путин и Обама, а в дополнение к ним — обыватели, актеры, музыканты — все, кого Грантер мог вспомнить и над кем мог посмеяться; от позора стать героем рисунков не уберегся даже Гюго, хотя не сказать, чтобы Грантеру он не нравился. Разумеется, Грантер не стал признаваться, что Говэн нашёл его блог: просто заметил, что этот автор — «Пилад» — ему не очень-то нравится. И сказал, между прочим, чистую правду: ему не нравился собственный стиль. То мерзкое состояние, когда понимаешь, что рисуешь, в общем, неплохо и уже не можешь сойти за новичка, но до мэтров еще ползти и ползти. Нет, в том, что Говэн нашел его блог, не было ничего странного — человек, который искренне интересуется политикой, просто не может гулять по франкоязычному интернету и не найти блог Пилада. А Говэн очень интересовался политикой: у него даже был свой кружок — толпа карманных революционеров, то ли троцкистов, то ли анархистов — Грантер не особо вникал. Таких тусовок было бесчисленное множество — любая компания друзей, которые чудом сошлись в политических взглядах, гордо называла себя «политическим кружком» и считала, что может влиять на положение дел. Баорель тоже состоял в чём-то там и был знаком с добрым десятком других таких компаний — как будто ему заняться было больше нечем. Собственно, из-за этих кружков и начался условный второй этап. Говэн, который успешно закончил учебный год, намеревался привести свой политический выводок на какой-то то ли митинг, то ли пикет в защиту чьих-то там прав на другой стороне глобуса. Прелестная черта Говэна — святая вера в то, что десять крикунов могут изменить ход истории. Это Грантер в нём обожал — Говэну было не плевать, и Говэн верил, что они все на что-то способны — он даже в Грантере, то есть, простите, в Верноне Салливане умудрялся видеть нечто хорошее, и это со всем его нигилизмом и отрицанием веры в прогресс. Против этого сумасшедшего оптимизма не помогало даже цитировать Шопенгауэра, и Грантер в конце концов опустил руки. Ладно, Говэн ещё успеет разочароваться. Его путь страданий ещё не окончен. Говэн, правда, и не подозревал об этом самом пути страданий — он готовился к митингу/пикету/акции протеста/без разницы и мучительно писал речь для своего выступления. Мучительно не потому, что ему нечего было сказать — всем бы такое «нечего сказать»: он никак не мог уложиться в регламент, хотя Грантер по своему опыту конференций мог с уверенностью сказать, что на регламент забьют еще в первые двадцать минут. Но поговорить с Говэном о социальных проблемах было интересно, и Грантер старался не упускать возможность. Правда, Говэн звал и самого Грантера прийти послушать — но у Грантера были дела поинтереснее, чем тащиться на политический пикник на траве, где наверняка будет перебор хипстеров на один квадратный метр. Вместо этого он мог, например, поплевать в потолок или попинать воздух — целая куча крайне интересных дел. Да и светить лицом перед Говэном не очень хотелось — велик был риск, что Говэн окажется в его вкусе. Но побездельничать ему, разумеется, не дали. В воскресенье, отведённое под митинг, к Грантеру домой пришёл Баорель и с помощью магии, а также двух оплеух, вытащил его из дома и под руку отвёл к метро. Его кружок сегодня тоже где-то выступал, и Баорелю хотелось создать эффект толпы — и заодно завести в их компании хотя бы один голос разума против толпы идеалистов. Грантер посопротивлялся — больше для вида — и согласился. Чёрт, хипстерских тусовок в такую погоду полно по всему городу, и вероятность, что Говэн будет толкать речь там же, где зависает кружок Баореля, просто мизерная. Есть, конечно, но... Триста раз пообещав себе, что если он всё-таки встретит Говэна, он пойдет к нему и хотя бы поздоровается, Грантер триста же раз пообещал себе, что не подойдёт к нему ни под каким предлогом. Ладно, он сориентируется по обстоятельствам — но Баорель заставил его побриться и надеть чистые носки, так что знакомиться с людьми можно было без стеснения. По пути он договорился с Баорелем об очень важной вещи: Баорель не будет знакомить его ни с кем против воли Грантера и не будет заставлять его тусоваться в обществе — просто Грантер создаст массовку и, может быть, поболтает с их лидером о погоде. — Он классный чувак, — с жаром заявил Баорель, когда речь зашла об этом самом лидере. — Вот увидишь, тебе он понравится! Ты таких, как он, терпеть не можешь, вы отлично сойдётесь! Грантер только вежливо покивал: Баорель неплохо разбирался в людях, но лучше Грантер решит как-нибудь сам. Баорель выполнил условия: оставил Грантера у входа в сквер и пошел к своим друзьям. Хипстеры, как Грантер и ожидал, — хипстеры и интеллектуальные снобы, от двадцати до приблизительно двадцати пяти, если не считать Баореля; может быть, один из них — Говэн. Задумавшись, Грантер даже не заметил, как началась собственно акция — на трибуну влез кто-то из присутствующих политически активных и начал что-то вещать. Голос был приятный, и под этот фон было очень удобно копаться в смс, удаляя ненужные. Но случайно мелькнувшее «Сирия» заставило Грантера прислушаться. Сирия. Война в Сирии. Недопустимо. Бла-бла-бла. Посмотрите на опыт поколений. Бла-бла-бла. Вернон Салливан: Толкать речь против войны в Сирии? Хипстеры и так против, а правительство тебя не услышит. Говэн: Если люди будут знать, что там происходит, они поднимутся. И вот теперь Говэн с трибуны призывал французов подняться — в тех же выражениях, которыми он говорил с Грантером, и сила убеждения в его голосе... ладно, он не мог заставить Грантера выйти на пикет перед мэрией, но он смог заставить его поднять голову. Значит, это и есть Говэн? Описанию соответствует. Выше среднего, блондин, волосы вьются, глаза голубые — но почему он не написал тогда, что он настолько красив? Он не может не знать, что прекрасен, но, может, ему слишком часто об этом говорят? Говэн скользнул взглядом по толпе, и Грантер оцепенел. Нет, он не пойдет с ним знакомиться. К черту. Он рожей не вышел для таких знакомств. Сбежать бы отсюда понезаметней — но Баорель в нарушение всех договоров взял его под локоть и повёл к своим друзьям, и Говэн, спустившийся с трибуны, спустившийся с Олимпа, уже был там. — Жан-Соль, — торжественно провозгласил Баорель, выталкивая Грантера в общий круг, и Грантер пихнул его локтем. Он ненавидел, когда его звали полным именем в незнакомых компаниях; это всегда порождало неудобные вопросы. Говэн улыбнулся ему. — Родители любят Виана? — спросил он, и Грантеру стоило больших усилий не пялиться на его прекрасные губы. — И родители, и я люблю, — неохотно признался Грантер. — Слушайте, я рад всех видеть и как-нибудь ещё зайду, но мне пора. Классная речь, между прочим. Сам писал? Говэн чуть порозовел, и Грантер закусил губу едва ли не до крови. — Мне помог один мой друг. Я надеялся, что он придёт, но... — Говэн развёл руками. «Но он пришёл», — мысленно продолжил Грантер. Вот же облом. — Ладно, мне правда пора, — повторил Грантер. Пожав всей компании руки и тут же забыв имена, он ушёл. Это всё ещё следовало хорошенько обдумать. Он не выходил в сеть до самого вечера — Говэн всё равно был на этом дурацком митинге, а у Грантера была работа, которую нужно было работать, так что он в кои-то веки заткнул прокрастинацию куда подальше и принялся за дело. Пообещав себе не выходить в сеть, пока не доделает намеченный кусок, Грантер в кои-то веки выполнил обещание — поэтому включил ICQ уже часов в девять вечера, втайне надеясь, что ранняя пташка Говэн уже упорхнул спать. Его надежды не оправдались, и Грантер снова оказался перед мучительным выбором, о котором успел уже забыть: сказать Говэну, что он был на митинге? Или на голубом глазу заявить, что ничего подобного не было, и он проторчал весь день дома? Так ничего и не решив, он открыл нужное окно. Ладно, будь что будет. Говэн: Привет. Жаль, что тебя сегодня не было. Или я просто тебя не заметил? Вернон Салливан: Не заметил. Там было много брюнетов. Вернон Салливан: Почему ты не сказал, что ты красавец, когда описывал себя? Вернон Салливан: Полагаю, тебя уже задолбали с комплиментами, но ты очень красивый. Вернон Салливан: Из-за тебя у меня будут мозоли на правой руке. Говэн: … Вернон Салливан: Кхм, и речь была неплохой. Говэн: … Спасибо. Рад, что ты слушал. Вернон Салливан: Я пялился. Тебе очень идет произносить «о». Делай так чаще. Говэн: ... Почему ты не подошел, кстати? Вернон Салливан: О. Хороший вопрос. Я сегодня с утра расчесался. Говэн: И?.. Вернон Салливан: Я так хорошо выглядел, что побоялся разбить тебе сердце. Вернон Салливан: Может, когда-нибудь потом. Говэн: Ты придурок.) Ладно. Постарайся прийти на следующий митинг. Ну, его не линчевали по переписке — это даёт некоторую надежду на будущее. Может быть, спросить у Баореля, как его всё-таки зовут? Где он живёт, где его можно поймать — обычная сталкерская информация? Хотя нет, тогда он начнёт преследовать Говэна и однажды подойдёт познакомиться, после чего тот последовательно вызовет ему полицию и такси до Шарантона. Неудобно как-то получится. Придётся ждать — чего-нибудь. Шанса или того, что Грантер потеряет к нему интерес, но лучше всё-таки шанса. Неизвестно ещё, как оно сложится. *** Нет, ладно, просто ждать было невероятно скучно, поэтому Грантер пошел по привычному пути: забил своё расписание по максимуму. Набрал заказов, рисовал — он вознамерился всё-таки освоить акварель, чтобы самому было не стыдно. Общался с друзьями — в этом месяце вышло много хороших фильмов, а в маленьком кинотеатре на задворках Парижа шли повторы любимой классики, а кроме того, его друзья всегда имели повод выпить (и повод не выпить тоже). Общаться с Говэном он, правда, не переставал — но времени на долгие рассуждения и самокопания оставалось существенно меньше, и это волшебным образом помогало. Пока в один день не разразился гром — и будь Грантер проклят, если он не сделал всё, что мог, чтобы предотвратить это. Говэн: Ты когда-нибудь любил? Грантер отъехал на стуле от компьютера и ушёл на балкон покурить. Ещё таких вопросов ему не хватало. Ладно, придётся всё-таки ответить. Вернон Салливан: Случалось. В моём исполнении это выглядит жалко. Не секс, в смысле, а именно высокие чувства. С сексом всё в порядке. Говэн: Жалко? То есть? Вернон Салливан: Ну, обычно я в такие моменты запирался в комнате и слушал Joy Division, пока не отпустит. Или напивался. А потом признавался объекту любви, после чего объект сбегал в панике, а я изливал боль всем окружающим. Говэн: Но ты говорил, что у тебя были девушки. Вернон Салливан: Как бы тебе сказать. Те, с кем я сплю, и те, кого я люблю, — это обычно очень разные категории. И они не пересекаются. Я встречался с восторженными девицами, которые текли уже от того, что их парень — «художник». Их пёрло даже не конкретно от меня, а от причастности к богеме. Каждая из них мнила себя Галой. Говэн: А почему те, в кого ты влюблялся, не хотели с тобой встречаться? Прости, если это слишком личное. Вернон Салливан: >слишком личное. Спохватился. Ну, я просто был не в их вкусе. Я мало что собой представляю в реальной жизни, если честно. Напускной цинизм, проблески способностей, хорошая память и крепкая печень. Этого достаточно, чтобы нравиться вдохновенным дурочкам, но влюблялся-то я не в таких. Меня магнитом тянет к тем, кто лучше меня. Как слепца манит дневной свет, как жаба поднимает глаза к небу, чтобы смотреть на птиц. Но, как ты понимаешь, мелочь типа меня их — этих идеальных людей — не интересует, у них обычно высокие цели, и возиться с моей самооценкой их не прельщает. Говэн: Но ты хороший человек. Пессимист, но ты осознаёшь это. У тебя есть потенциал. Вернон Салливан: О, мальчик мой, ты как раз из той породы, на которую я западаю. Первые пятнадцать минут нашего разговора в реальности ты будешь меня переубеждать, а потом наденешь мне тарелку на голову и свалишь. Говэн: Не решай за меня, что я буду делать. Вернон Салливан: Вот, ты уже почти созрел для тарелки. Нет, я не исключаю, что проблемы не только в моём дурном характере. Но Генсбуру давали, а уж выглядел он похуже моего. Говэн: Ты комплексуешь из-за внешности? Вернон Салливан: Нет. Ну, правда, я однажды влюбился в девушку, которая отказалась со мной встречаться именно из-за внешности и из-за того, что я был пьян в стельку, но я-то утром протрезвел, а она как была дурой, так и осталась. Хотя красивой дурой, не без этого. Говэн: Само понятие красоты — это социальный конструкт. Внешняя привлекательность никак не связана с эмоциональной привязанностью и сексуальным желанием. Строго говоря, «красивое» на деле есть «социально одобряемое», поскольку нам с детства внушают, что нам необходимо одобрение общества, чтобы существовать. Вернон Салливан: Человека с привилегиями слышу я.) Но ты прав. Так вот, возвращаясь к изначальной теме. Я любил, и ничего хорошего из этого не получалось. Может быть, у тебя выйдет иначе. Во всяком случае, я на это надеюсь. Говэн: Ладно. Спасибо за ответ. Сменим тему? Вернон Салливан: Пожалуй, да. Говэн: Что у тебя сейчас играет? Вернон Салливан: … Ах ты маленький засранец. Вернон Салливан: Joy Division. Вернон Салливан: Доволен? Крыть Говэну явно было нечем. Помолчав какое-то время (за чаем сходил?), он написал невразумительное «более чем» и сбежал спать, оставив Грантера в недоумении. Нет, конечно, за отказ это самое «более чем» сойти не могло. Но и однозначного «да» не было, а ориентироваться на намёки в таких вещах — гиблое дело. Ладно, может, потом ситуация станет понятнее. Где там была его папочка с самыми депрессивными песнями тысячелетия? pylades-le-rapin.fr/dafaq: Q: Почему у тебя такой ник? A: Просто я люблю Еврипида. Нет, на самом деле я искал что-то на «П» или на «Р», и у моей тогдашней девушки был комплекс Электры в полный рост, так что мне показалось, что взять ник «Пилад» будет забавным. Ну, и Еврипида люблю, не без этого. А потом как-то прижилось. Q: Покажи своё фото! A: Ноуп. Я пытаюсь сохранить анонимность. Q: Почему ты думаешь, что ты бездарность? A: Ты видел мои рисунки и ещё спрашиваешь? Самое паршивое, что Грантер, пожалуй, чересчур запал на Говэна. Такое с ним редко случалось, и каждый раз ему неизменно «разбивали сердце» — ну и дерьмово же это было. Но всё же Грантер не девица и не священник, чтобы забавляться игрой в душевные переживания — поэтому он снова занялся делом, тем более что дело подвернулось удачное. Ему — нет, не ему, Пиладу, — предложили устроить персональную выставку, и Пилад ухватился за этот шанс. Ну да, не Лувр. Но у него нос ещё не дорос выставляться в Лувре, а торговать лицом на выставке ему не придётся. Торговать искусством — да, но такой торг Грантера вполне устраивал. Устроитель выставки, его давний знакомый, велел Грантеру тащить всё, что найдётся. Чтобы показать, так сказать, многогранность его таланта. И даже сам пожертвовал из своей коллекции несколько салфеток, разрисованных Грантером на пьянках — в конце концов, это тоже искусство, заявил устроитель, и Грантер не стал с ним спорить. Тем более Грантеру было что притащить — кроме пейзажей и натюрмортов (немногих собственных работ, от которых его не воротило), он принёс на выставку портрет Говэна. Ладно, не совсем портрет: Говэн был скорее... аллегорией, символической фигурой, именем нарицательным, и поэтому Грантер изобразил его не особенно похожим на себя. Хотя, несомненно, узнаваемым. Он как раз тогда тренировался рисовать в стиле Золотого века комиксов — бросал вызов самому себе, — и фигура в красном отлично легла на фон из всевозможных плакатов вроде тех, которые бывают на хипстерских пикетах. Лозунги шли вперемешку с цитатами из всевозможных заумных книжек: «Ха — да ведь рядовой — это я», «Нужно бояться. Тогда станешь порядочным человеком», «Беги, товарищ, за тобой старый мир» и тому подобная чушь. Но Грантер не смог удержаться. «Красота — это социальный конструкт», гласил плакат у самого лица Говэна-как-аллегории и продолжался у его плеча заголовком «Рождение трагедии из духа пессимизма». В конце концов, вряд ли Говэн помнит, что он там говорил незнакомцу миллиард недель тому назад. Сам Говэн в это время тоже не скучал, судя по его кратким появлениям. Он уехал к родителям в К., где-то на юге, и Грантеру пришлось бить себя по рукам, чтобы не составить список всех городов, городков, поселков, сёл и деревень южнее Парижа, которые начинаются на «К». Не поедет же он, в самом деле, искать Говэна по всей стране. Может быть, это «К» где-то во Французской Гвиане — а туда Грантер однозначно тащиться не собирался. У него и в Париже были дела. Выставка была почти готова, уже была назначена дата, и в богемной среде по рукам ходили афишки, распечатанные по знакомству на чьём-то цветном принтере. Оставалось несколько проблем — по большей части организационных, вроде «в каком углу ставить халявные капкейки» и «как сделать так, чтобы на выставку не пришла бывшая подружка хозяина галереи». Но если бы ими всё ограничилось — нет, как бы не так. У портрета Говэна до сих пор не было названия, и Грантер, откровенно говоря, сломал себе голову, не зная, как бы его обозвать. Подписать «Говэн»? И кому это что скажет? Из этих «тонких ценителей», которые придут поглазеть, едва ли половина знает, кто это вообще такой. Хотя это приятно: когда ты единственный, кто понимает отсылку. Но всё-таки «Говэн» — это чересчур. Пару дней Грантер слонялся по дому, перебирая в уме все возможные варианты, а потом его осенило. Нет, осенило — не то слово, это была «Эврика» во всей её древнегреческой нереальности. Последнюю неделю, в общем порыве прокрастинации, Грантер убирался в квартире — то один угол, то другой, и в момент озарения он как раз старался привести в порядок книжную полку над унитазом. Дилемма «по цвету или по алфавиту» разрешилась в пользу «по размеру», и пока он переставлял книги, он нашел — и тут же уронил, по причине рук, растущих из задницы, — томик Еврипида, который пребольно ударил его углом переплета по голой ноге. Высказав всё, что он думает о графоманах античности, Грантер взял книгу и лениво перелистал её. И снова уронил — спасибо хоть, что унитаз был крышкой закрыт. «Орест». Чем не название? Перебор символизма, но кто из этих придурков поймёт? Никто, и Грантер вздрочнёт на свой интеллект в одиночку. И потом — пора признаться в этом себе — он хочет, по выражению кого-то там, «чтобы он знал о невыразимом и отвечал тебе на том же языке». Впрочем, что уж теперь. Говэн всё равно отыщет себе какую-нибудь прелестную Гермиону, а Грантер обойдётся картиной и историей переписки. Мишель Кассо: ЖС мне нужна от тебя благотворительность на пользу детям Вернон Салливан: африканские детишки? нет, спасибо Мишель Кассо: ну их в жопу Мишель Кассо: я про своих Мишель Кассо: ты же их видел Вернон Салливан: ты про ту толпу хипстеров? Мишель Кассо: браво холмс Вернон Салливан: тебе нужна няня на вечер с функцией подтирки жопы и фотканья в инстаграм? Мишель Кассо: хаха Мишель Кассо: не совсем Мишель Кассо: детишкам нужен сайт для кружка Мишель Кассо: я проставлюсь Мишель Кассо: согласен? Вернон Салливан: паршивец ящик пива, и у твоих детишек будет свой сайт Мишель Кассо: !!! Мишель Кассо: чувак ты меня спас Мишель Кассо: через неделю приедет главный, он тебе объяснит про курс партии и всё даст Вернон Салливан: тот блондин? даст? Мишель Кассо: не тебе даст а инфу даст придурок Грантер хмыкнул. Значит, толпе хипстеров нужна своя страничка — совсем как у взрослых. Говэн будет строчить туда статейки, кто-нибудь из его друзей будет фотографировать митинги на зеркалку, а Грантеру просто нужно оформить их наивное «Как нам обустроить Францию» так, чтобы у читателей глаза не вытекли от дизайна. Что ж, задача вполне выполнимая — а учитывая, что общаться о делах придётся с Говэном... может, Грантеру повезёт, и он сможет куртуазно отжать у него, к примеру, перчатку. Конечно, не для того, чтобы пускать на неё слюни — хотя кого он пытался обмануть. Но это — через неделю, а до тех пор Грантеру нужно было пережить открытие выставки, не нажраться там и встретить поменьше знакомых. Задача сложная, но выполнимая, тем более что в конце ему светила награда. Как минимум час — обговорить все детали, выпить кофе, потрепаться за жизнь, — наедине с прекрасным Говэном. Чёрт, как его всё-таки зовут? Ладно, на месте узнает. *** Открытие прошло успешно, Говэн вернулся из загадочного К., и ровно через неделю после того разговора с Баорелем Грантер сидел в кафе и боролся с желанием закурить. Он пришёл на десять минут раньше и теперь гадал, с какой стороны появится Говэн. Тот появился не оттуда, куда смотрел Грантер, и вырос перед Грантером смесью гурии с фурией. Пришёл, правда, вовремя. Молодец, пунктуальный. — Здравствуйте, — сказал он, садясь напротив, и Грантер сглотнул. Голос у него был ещё лучше, чем Грантер запомнил. — Жан-Соль? Друг Баореля? Грантер кивнул. — Лучше по фамилии, — он чуть улыбнулся, протягивая Говэну руку. — Грантер. — Анжольрас, — Говэн пожал его ладонь, и Грантер усилием воли задушил в себе девочку-фанатку. — Баорель уже объяснял, что примерно нам нужно? Грантер кивнул. Нет, это всё-таки было сложно — вот так просто сидеть напротив и называть Говэна его настоящим именем — и ведь ...Анжольрас даже не подозревает, что он уже давно знаком с Грантером. Может, это к счастью — Грантер совсем недавно перестал крутить на повторе свой депрессивный плейлист, ещё не хватало снова в это вляпаться. Анжольрас — стоит теперь называть его так — объяснял, что им нужно от сайта, нацарапал на какой-то своей бумажке свой электронный адрес, и Грантер записал в его блокноте свою почту. — У вас нет ICQ? — спросил Анжольрас, когда они уже почти собрались уходить, и Грантеру стоило больших усилий не рассмеяться. — Нет. Этот протокол уже устарел морально, им сейчас никто не пользуется, — он фыркнул. — Под него уже даже клиентов не пишут. Анжольрас с интересом посмотрел на него, но промолчал. Попрощавшись, они разошлись, и только в метро Грантер решил наконец рассмотреть бумажку, на которой была записана почта Анжольраса. Налюбовавшись на почерк Анжольраса — ровный, с округлыми буквами, — он перевернул листок и чудом удержал его в руках. Чёртов Анжольрас написал свой чёртов адрес на чёртовой афише Грантеровой (чёртовой) выставки. Вот же засранец. Говэн: Привет. Вернон Салливан: Привет. Как отдохнул? Сегодня приехал? Говэн: Технически да. Рано утром, весь день отсыпался. Потом сходил по делам и вернулся. Отдохнул отлично, спасибо. А ты так и торчал в Париже? Вернон Салливан: Дела были.) Может, потом куда съезжу, когда всё разгребу. Говэн: Слушай, может, сходим куда-нибудь вместе? У меня есть время, пока учёба не началась. Или ты очень занят? Говэн: Эй? Ты тут? Вернон Салливан: Тут. Пока не получится, наверное, прости. Мне тут заказ подвернулся, это надолго. Говэн: Ясно. Жаль. Но если что — буду рад с тобой увидеться. Грантеру пришлось снова выйти на балкон, проветриться немного. Анжольрас позвал его погулять — «сходить куда-нибудь вместе». В парк уточек кормить? В Лувр, попялиться на античные жопы? Или — Грантер рассмеялся — на выставку Пилада? Чем чёрт не шутит. Если он весь день спал, скорее всего, на выставке он ещё не был. Ох, что будет, когда он туда попадет и увидит себя во всей красе. Сопоставит? Скорее всего. Догадается, что Пилад — это Жан-Соль Грантер? Вряд ли. Но вот Вернона Салливана раскусит точно, и Грантер поймал себя на желании бежать в галерею и снять портрет, но про него всё равно уже упомянули в парочке обзоров «независимого искусства Франции». Как ни старайся, а следы уже не уничтожишь. Раньше надо было думать. Ладно — может, и обойдётся. Анжольрас решит, что Пилад заметил его на каком-нибудь митинге. Но почему тогда «Орест» и откуда цитаты... а, ладно. Не стоит думать о неприятностях, пока они ещё не случились. *** Говэн: «Падающего толкни»? Серьёзно? Я бы никогда так не сказал. Говэн: Почему ты не говорил, что Пилад — это твой псевдоним? Говэн: И ты очень здорово рисуешь. Вернон Салливан: Это Ницше.) Не оставляй то, что шатается, в половинчатом состоянии. Рад, что тебе понравилось. Говэн: Ты рассчитывал на то, что я это увижу? Вернон Салливан: Я надеялся, что ты это не увидишь. Говэн: Но просчитался. Что ты имел в виду, когда придумывал название? Вернон Салливан: У тебя наверняка есть свои идеи на этот счёт. Говэн: Есть. Но я хочу услышать это от тебя. Вернон Салливан: Ты маленький засранец, я уже говорил. «Сколько крови! И её прольёшь ты, ты, чей взгляд был так мягок. Увы, никогда уж мне не видеть этой мягкости, никогда не видеть вновь Филеба. Орест, ты мой старший брат и глава семьи, обними меня, оборони — мы идём навстречу великим страданиям». Вернон Салливан: Я ответил на твой вопрос? Это не тот ответ, которого ты ждал? Говэн: Я ждал, что ты толкнёшь падающего. Он ждал в ответ «Изобретение любви», а получил Сартра, и Грантеру казалось, что он прошёл по канату над бездной. Игра намёков вышла из-под контроля, но остановиться он уже не мог. Что ему делать? Сказать — и оттолкнуть Анжольраса? Молчать — и ждать, когда всё пройдёт? И снова — лишь бы не думать — Грантер занялся работой. Доделает им сайт, а после исчезнет, как будто его и не было — ни Жана-Соля, ни Пилада, ни Вернона Салливана. Ни одного из этих трёх. Это куда лучше, чем мечтать о том, что не сбудется. Сайт, впрочем, требовал жертв. Пришлось посетить очередной митинг против кого-то в чью-то там защиту — пофотографировать этих котят революции, чтобы было чем забить раздел «О нас». К счастью, эту его личину Анжольрас пока не раскрыл, но Грантеру всё равно пришлось следить за тем, что он говорит. Баорель — мсье «Я раскрою все твои грязные секреты» — тоже помалкивал, за что Грантер был ему глубоко благодарен. В этот раз Анжольрас обошёлся без речей — на трибуну отправили К... Курфейрака, кажется, и тот весьма бодро ругал какой-то идиотский закон. Грантер его не слушал — сделав несколько удачных кадров, он отошёл фотографировать толпу. Он старался держаться подальше от Анжольраса, и сам Анжольрас не особенно стремился с ним общаться. Кто-то из компании — какой-то сраный эстет, бритый налысо (или просто лысый) и в клетчатой рубашке, Грантер забыл его имя, — в общем, он ляпнул, что Анжольрас стремится свалить с акции протеста домой, чтобы с кем-то там онлайн поболтать, но Анжольрас ответил на это взглядом Горгоны — и лысый эстет не окаменел, конечно, но порядком удивился и на всякий случай отошёл. Грантер только фыркнул — да нет, вряд ли Анжольрас так привязан к случайному собеседнику в интернете, чтоб прогулять ради него пикет. К счастью, сегодня их компания была в полном сборе, и Грантер смог сфотографировать всех. После он попытался свалить, заявив, что ему позарез нужно поработать, но Баорель ухватил его за рукав и вернул на прежнее место. — Я поймал дезертира! — объявил он, и Грантер попытался вывернуться. — Я же сказал, у меня работа, — огрызнулся он, и Баорель хлопнул его по плечу. — Никакой работы сегодня. Мы идём к Курфейраку, а ты идёшь с нами. Завтра утром заберёшь свой ящик пива и пойдёшь работать, ясно? Грантер поморщился, но всё-таки кивнул. Ладно, у него была книжка в сумке, так что ночь в незнакомой компании он переживёт. Ладно. Ладно, он их недооценил. Вне политики они были вполне нормальными — например, тот лысый парень пять раз (или шесть? Кажется, Грантер это пропустил) вылетал из университета, причём каждый раз сопровождался захватывающей историей — в последний раз, например, он вступился за приятеля и был исключён вместо него. Этот самый приятель, судя по рассказам, тоже периодически светился в их компании, но в «кружок» не входил по причине своих голлистских взглядов. Другой — Комбефер, они с Анжольрасом, кажется, были друзьями детства, — со знанием дела рассуждал о культуре античности, и Грантер даже пожалел, что вряд ли сможет влиться в их компанию. Все-таки постоянно быть рядом с Анжольрасом и не иметь возможности сказать ему о своих чувствах... Нет, сказать-то он мог, конечно, но вряд ли Анжольрас так просто спустит весь этот обман. Во всяком случае, признание выйдет неприятное. Разговор об античной культуре, впрочем, был интереснее предсказаний мрачного будущего. К их с Комбефером дискуссии присоединился Прувер, и от античности они перешли к классицизму, который Грантер не то чтобы не любил, но... скорее, просто не понимал. Нет, Мольер ему нравился, знаете, Альцест и всё такое, «как верить этому душе моей больной», но в большинстве своём классические драмы казались Грантеру нагромождением пафосных букв. Нет, увольте. Лучше уж считать, что от афинян — этих парижан древности — до Бомарше драмы вовсе не существовало, по крайней мере, на континенте: старик Шекспир, так и быть, остаётся в строю. Прувер, в свою очередь, защищал творцов Возрождения, а заодно и романтиков, а Комбефер отстаивал классицистов — весьма вяло, впрочем. — Трагедия в париках имеет право на существование, — заявлял он, разливая всем троим пиво, — и я не вижу оснований, почему бы ей не существовать рядом с античной трагедией. Грантер фыркнул и поднял свой стакан. — Классицистов погубило сократическое начало, — наставительно сказал он. — Во времена Еврипида эта зараза, конечно, тоже была, от неё уже было не скрыться. Комбефер оживился. — Сократическое — это начало разума? Слушай, можешь объяснить остальные два? На примерах. — Легко, — заверил его Грантер. — Дионисическое начало — это я, а аполлоническое — это вот он, — Грантер махнул в сторону Анжольраса, который устроился на диване с книгой. — Хотя нет, я себе льщу. Дионисическое начало — это Баорель. Пьянство, буйство и разврат, — он фыркнул. Баорель оторвался от «Супер Марио» и погрозил Грантеру кулаком. — Ты снова говоришь про меня гадости! — весело заметил он, и Грантер помотал головой. — Ну что ты, какие гадости, — он хмыкнул. — Это не гадости. Это Ницше. «Рождение трагедии из духа чего-то там», забыл, из чего. Всегда забываю. — Из духа музыки, — подсказал Анжольрас со своего места, и Грантер кивнул. — Точно. Там было ещё что-то про пессимизм. «Эллинство и пессимизм», да, — он улыбнулся Анжольрасу, хотя тот уже не смотрел на Грантера, вернувшись к чтению. Прувер вскоре ушёл играть в Марио с Баорелем, а Грантер с Комбефером продолжили говорить о высоком. С Ницше они перешли на Сартра, с Сартра — на Фуко, но едва они приступили к Фромму, как Комбеферу кто-то позвонил, и он сбежал разговаривать на балкон. Грантер только пожал плечами — мол, случается, — и подсел к Анжольрасу. — Если притворяешься, что читаешь, не забывай переворачивать страницы, — шепнул он, и Анжольрас поднял голову. — Я просто не могу вникнуть в смысл, — он потянулся. Грантер заглянул в книгу. — А-а, список кораблей, — он понимающе кивнул. — Смело пролистывай. Дальше будет интереснее. Про Ахилла и Патрокла, например. — Ну да, дружба Ахилла и Патрокла — тема весьма интересная, — продолжил Анжольрас, словно не замечая Грантера. — Дружба? Называй это дружбой или как угодно ещё, но любовь не изменит своим проказам. Анжольрас закрыл книгу. — Любовь? Ты утверждаешь, что это... Грантер тут же кивнул. — Да. Все эти парные образы — это такая гигантская метафора в античной культуре. Ахилл и Патрокл, Кастор и Поллукс, Александр и Гефестион... — Орест и Пилад, — тихо сказал Анжольрас, и у Грантера перехватило дыхание. — Ты это имел в виду, когда придумал название. Пожалуйста, Грантер, скажи, что я прав, — он сжал его руку. И Грантер смог только кивнуть.