Горничная с проживанием

— С тобой всё в порядке? Хазан подняла голову. В дверях прачечной стояла Атийе и настороженно всматривалась в лицо новенькой. — Да. Всё хорошо. — Ох, только полдень, а я уже умаялась. Да и ты бледная, как смерть. Сходи перекуси что-нибудь, я загружу стирку. — Спасибо, но госпожа Салиха сказала, что ты должна научить меня этому. — Тут всё элементарно, ты же уже пользовалась автоматической стиральной машинкой? Хотя за один раз всё равно не запомнить. Например, господин Ягыз терпеть не может любой кондиционер для стирки, в его одежду не добавлять, а вот господин Синан предпочитает этот — «Морской бриз». «Мало ему настоящего морского бриза на побережье», — досадливо поморщилась Хазан. — Здесь специальный порошок для госпожи Селин, гипоаллергенный. — Кстати, а где госпожа Селин? — встрепенулась Хазан. — Я ещё ни разу её не видела. Она в отъезде? Лицо Атийе переменилось, стало напряжённым, нижняя губа нервно дёрнулась. — Ей… Ей нездоровится. На пару дней осталась в больнице, чтобы пройти обследование. Скоро вернётся. Хазан кивнула, решив не комментировать услышанное. Сама же, пока Атийе показывала ей какую кнопку когда нажимать, перебирала в мыслях факты, которые знала о единственной дочери Эгеменов. Селин — ровесница Эдже, ей восемнадцать. Вроде как, числилась студенткой престижного стамбульского университета, но в активной студенческой жизни замечена не была. Наверняка, как и всякая обласканная жизнью дочь богатых родителей, посещала свою альма-матер только по первым нечётным четвергам месяца при полной луне. Конечно, ей не требовалось нестись сломя голову с ночного дежурства на первую пару, потому что если прогуляешь — не получишь зачёта, хоть на коленях стой, хоть лоб об пол разбей. Хазан вздохнула. — Тяжело? — повернула к ней голову Атийе. — Или запомнила? — Запомнила, — улыбнулась Хазан. — Здесь есть таблица со всеми режимами и настройками. Пару раз сверишься, потом уже на автомате будешь делать, поверь. Со временем как-то перестаёшь разграничивать себя и работу, ты не заметила? Хазан сделала неопределённое движение головой. — Ты как бы срастаешься со своими обязанностями, — продолжала Атийе, — с этим домом, с его жителями… Потом уже просыпаешься и знаешь, что сегодня понедельник, день уборки в холодильнике, после обеда привезут продукты, и нужно расфасовать заморозку, овощи и крупы. А во вторник госпожа Ясемин уходит на шопинг, и нужно начисто вылизать их спальню, ведь она любит находить пыль по углам, а потом скандалить… По пятницам накапливается несколько килограммов грязной одежды господина Синана — он почти каждый день ходит в спортзал, а вечером по клубам. Хазан слушала её с всё возрастающим чувством ужаса и негодования. Как же отвратительно быть частью процесса жизнедеятельности одной-единственной, пусть многочисленной, семьи, которая только и умеет, что поглощать чужой труд: еду, чистую одежду, убранные комнаты, и оставлять вместо себя праздность, хаос, нечистоты… Ах, ну да! Они же зарабатывают деньги, строят бизнес, ведут торговлю. Они заслужили иметь в распоряжении персональных рабов, которых ещё и макнуть лицом в их положение не грех! Хазан одёрнула себя. Конечно же, прислуга знает, куда идёт и на каких условиях, никто тут никого насильно не держит, и каждая вправе в любой момент покинуть этот дом. Не так ли? — А что за той дверью? — как бы невзначай спросила она, когда они с Атийе вышли из прачечной. — За той дверью? — удивлённо переспросила Атийе. — Подвал, трубы разные… За три года я там даже не была ни разу. А что? — Ничего, — улыбнулась Хазан, — просто интересно стало. Госпожа Салиха сказала, что туда нельзя, вот я и удивилась, почему. — Никогда об этом не задумывалась, — протянула Атийе с недоумением. —Нельзя — значит нельзя, там какая-то сложная система водоочистки, фильтры, канализация. В общем, горничных туда не допускают. — Понятно, — кивнула Хазан. — А то ещё сломаем систему канализации, вот будет неудобно! — Ну ты даёшь! — рассмеялась Атийе. — Нет, правда! Они поднялись наверх в отличном настроении, которое тут же было развеяно тяжёлым взглядом госпожи Салихи, ожидавшей их в холле. — Атийе. Отнеси госпоже Ясемин её лимонад. — Слушаюсь. «День сурка какой-то», — подумала Хазан. — А тебя ждёт в мастерской госпожа Севинч, — управляющая исподлобья посмотрела на новенькую. — Слушаюсь, — эхом повторила та и даже почтительно присела, склонив голову. Салиха за что-то злилась на Хазан, вероятно, считала, что та чрезвычайно быстро и беспроблемно освоилась в особняке, не столкнувшись с особенными трудностями. В мастерской было всё так же темно и тихо, а из кабинета наверху доносились приглушённые голоса: мужской и женский. — …с ней точно нет никаких проблем? Я могу пробить данные, — отрывисто, с отдышкой произнёс мужской голос. — Не волнуйся, кимлик и его копию она предоставила, документ выдавался в Измире, — Хазан узнала голос госпожи Севинч. — Не думаю, что с этим могут возникнуть какие-то трудности. Но, если всё же понадобится, этим займётся Эрдал. Есть какие-нибудь новости о… той женщине? — Без изменений. Врачи осторожны в прогнозах. — Дай Аллах, чтоб всё так и осталось. Хазан до боли сжала кулаки — поняла, о ком шла речь. Стараясь двигаться бесшумно, она осторожно ступала по лестнице в надежде услышать ещё хоть слово из разговора до того, как потревожит находящихся в кабинете своим появлением. Но они замолкли. Хазан тихо постучала и вошла внутрь. Там, помимо хозяйки особняка, находился дородный лысеющий мужчина в очках и коричневом костюме. — Добрый день, — поприветствовала всех новенькая, усаживаясь на предложенный ей пуф в углу комнаты. Госпожа Севинч представила мужчину как господина Халюка, адвоката их семьи, и пока Хазан рассматривала его, раздумывая, не подготовил ли господин адвокат для неё какой-нибудь неприятный сюрприз, он с хозяйкой вполголоса принялся обсуждать детали соглашения. — Вы когда-либо подписывали соглашение о неразглашении, госпожа Хазан? — подчёркнуто вежливо обратился к ней господин Халюк. — Нет. На прошлом месте работы этого не требовалось. — Что ж, тогда я расскажу вкратце, что это. Соглашение является неотъемлемой частью трудового договора, и в нём прописываются ваши обязанности о неразглашении конфиденциальной информации о членах семьи Эгемен, которая может стать вам известна в процессе работы. Ну и ответственность, разумеется. Вы понимаете, что такое конфиденциальная информация, госпожа Хазан? — Я понимаю, господин Халюк, — теряя терпение от того, что её принимают за слабоумную, ответила Хазан. — Её перечень содержится в самом соглашении, довольно объёмном, надо сказать, и вам придётся с ним ознакомиться перед подписанием. Но в двух словах могу сказать, что вам запрещено передавать третьим лицам любые сведения, касающиеся ваших хозяев: их привычки, разговоры, распорядок дня, пристрастия в пище и прочих бытовых сферах, личные переживания и прочая, и прочая. Проще говоря, вне дома Эгеменов вам стоит забыть, что эти люди вообще существуют. Невыполнение соглашения карается в зависимости от тяжести нарушения, от штрафа до уголовного преследования. Хазан постаралась погасить озлобленность во взгляде. С каким удовольствием она забыла бы о существовании этих людей и даже сама кому-нибудь приплатила, чтобы они никогда не существовали. Или перестали существовать. Изредка она поднимала взгляд от ровных безжалостных строчек, пропечатанных на кипе бумаг, чтобы уловить многозначительные перестрелки глазами господина Халюка и госпожи Севинч. — Я прочитала. — Тогда, если всё устраивает, ставьте подпись. Адвокат протянул ей гладкую увесистую ручку с золотистым зажимом, которой Хазан вывела на всех листах договора и соглашение размашистое «Хазан Дениз». — Прекрасно, — прокомментировал господин Халюк. Госпожа Севинч скупо улыбнулась. — Если ко мне больше нет вопросов… — адвокат вопросительно глянул на хозяйку. — Я могу идти? — Ты свободен, Халюк, — милостиво кивнула Севинч, затем обратив взгляд на горничную. — А ты задержись. Дожидаясь, пока мужчина покинет мастерскую, госпожа Севинч нервно теребила пальцами длинный ворс пушистых кистей с лакированными деревянными ручками, что россыпью стояли в вазе на её столе. — Мне нравятся портреты, — вдруг ни с того, ни с сего произнесла она. — Когда я пишу людские лица, они словно запечатлеваются в моей памяти навсегда. Каждая черточка, каждая морщинка, изгиб губ… Эти лица становятся тебе родней и ближе с каждым штрихом. Хазан вежливо молчала, внимая этому внезапному потоку художественных откровений. — Я писала портреты всех своих детей с натуры, знаешь? Кроме Ягыза, тот никогда не любил позировать, с самого детства… В столовой висит групповой портрет нашей семьи. Ты обращала внимание? Хазан в задумчивости отрицательно покачала головой. Почему при близком рассмотрении оказалось, что этот господин Ягыз так разительно отличается от остальной своей семейки? Почему он словно стоит особняком, и его нельзя даже сравнивать ни с господином Гекханом, ни, тем более, с Синаном? — Ну конечно, — растянула губы в улыбке госпожа Севинч, — ты же ещё не прислуживала. Мне пришлось использовать в качестве натурщика вместо среднего сына его фото, можешь себе представить? Писать по фотографии! Он был ужасно упрямым. Хотя почему был? Он таким и остался… Казалось, хаотический вихрь из самых разрозненных мыслей захватил светловолосую голову госпожи Севинч и унес её в страну добрых и злых волшебниц, жевунов, прыгунов и прочих летучих обезьян. — К чему это я? — болезненно наморщив лоб, хозяйка, под пристальным взглядом Хазан, сжала ворс кисти так, что из него полетела пыль. — Ах, да! Портреты… Завтра домой возвращается моя младшая дочь. Теперь, когда ты подписала все необходимые бумаги, я немного расслабилась и могу сказать только одно — она тебя никак не напряжёт. Всеми вопросами, связанными с Селин, занимается Салиха. Делай то, что она говорит, этого достаточно. — Как прикажете, госпожа Севинч, — Хазан поклонилась. — У тебя очень интересное лицо, возможно, в будущем, я напишу твой портрет. Мне, правда, ещё никогда не позировали горничные… Ничего себе, новости, подумала Хазан. Она не знала, как будет правильно отреагировать: изобразить ли на лице заискивающий восторг или простой ошеломлённости будет достаточно? Глядя на молчавшую в недоумении девушку, госпожа Севинч «правильно» истолковала её реакцию на свои слова и снисходительно улыбнулась. — Теперь можешь идти. Ещё никогда прежде Хазан так быстро не торопилась покинуть общество своей новой хозяйки. Она чувствовала, словно только что кровью подписала договор с нечистой силой, и теперь её бессмертная душа навсегда погибнет в лапах этих чудовищ. — Поторопись, — всё с тем же недовольным видом Салиха поджидала новенькую возле кухни. — Вымой руки и разбери посудомойку. Только внимательнее, чтобы ничего не расколотить. Когда она так говорила, у Хазан начинали подрагивать руки, и ей казалось, что теперь-то она точно разобьёт какую-нибудь любимую кружку господина Хазыма, и её метлой погонят с порога особняка. Быстро открыв шкафчик, Хазан достала белоснежное вафельное полотенце, открыла тугую крышку посудомойки, едва не обжегшись о пар, шедший изнутри. Она доставала столовые приборы, тарелки, миски, стеклянные бокалы и тщательно протирала каждую вещь, чтобы на ней не оставалось и намёка на развод. Ей вспомнился тот день — ужасный день, — когда мать позвонила ей вся в слезах и, причитая, стала рассказывать о пропаже Эдже. Хазан тогда уже больше года не слышала её голоса, и сначала никак не могла уловить, о чём толкует госпожа Фазилет. — Пропала? Как, пропала? Где? Задыхаясь от слёз, мать бубнила про какой-то особняк, про то, что Эдже там работала горничной, и Хазан даже решила, что это просто глупый розыгрыш. — Эдже? Горничной в особняке? Ты слышишь, что говоришь? Ладно. Ладно, допустим, кое-как с трудом можно было представить, что вчерашнюю школьницу, которая еле-еле (скандалами да подношениями) получила аттестат, взяли в некий особняк, но Эдже за всю свою жизнь палец о палец не ударила. Мать растила её, как нежную розу под стеклянным колпаком, и представить, что какая-то жуткая нужда заставила отдать младшую дочь в прислуги… Да госпожа Фазилет скорее бы из Хазан всю душу вынула, чем позволила Эдже так низко пасть! Но мать умела быть убедительной. Рассказала, что это была очередная блажь Эдже, что та хотела учиться то ли балету, то ли ещё чему, и они поспорили, сможет ли она продержаться на такой сложной работе… Поверила ли Хазан матери? Это был непростой вопрос. Всё в этой истории кричало, что подобное не в духе ни Эдже, ни госпожи Фазилет, но… Мать настаивала на своей версии, уверяла, что всё так и было, что клянётся чем угодно, хоть здоровьем дочери, что борется в одиночку с хозяевами особняка, а они такие влиятельные, богатые люди, которые обязательно смогут избежать ответственности. А потом… Потом случилось то, что случилось. — Господин Хазым приехал, — за спиной, как всегда бесшумно, появилась Салиха. — Ты должна встречать его. «Боже, что за нескончаемая ежедневная карусель одинаковых поступков, слов, дел, — подумала Хазан, отряхивая передник. — Кошмарная, испорченная пластинка под названием «жизнь». В холле выстроилась всё та же процессия: Салиха, Атийе, Чичек, а за ней и Хазан. Дверь отворилась, и вошёл хозяин особняка в сопровождении среднего сына. Больше никого видно не было. — Дорогой? — в недоумении осмотрела их Севинч. — Вы одни? — Гекхан идёт следом, разговаривает с водителем. А Синан, как обычно, сбежал, госпожа Севинч. Твоего сына совсем не волнуют дела компании. Интересно, попадёт ли он после сегодняшнего вечера в утреннюю прессу? Опять эта пресса! Хазан опустила взгляд в пол, чтобы ненароком не столкнуться глазами с ловцом фарфоровых слоников. Судя по тому, как загорелись её уши, тот зыркал на неё, зыркал своими огромными бесстыдными глазищами. Госпожа Севинч ничего не ответила мужу, чем, должно быть уязвила его и заставила почувствовать себя виноватым. — Ладно, я через пять минут спущусь к ужину. Пусть всё будет готово. Судя по тому, как засияло бледное лицо госпожи, слова господина Хазыма осчастливили её. Хазан только и успевала дивиться патриархальным устоям этих древних мамонтов, ведь на протяжении всей жизни приём пищи был для неё чем-то вроде награды за добытое или заработанное. Но никогда она вальяжно не рассиживалась за столами в присутствии старших и не поедала неспешно, даже лениво, блюда высокой кухни… — Никуда не уходи, — шёпотом предупредила Салиха, и Хазан опять осталась стоять на кухне, предвкушая очередную порцию нескучных бесед семейки Эгемен. Она была до ужаса рада загулу Синана. Вот бы и завтра не видеть его мерзкого лица целый день! Мечты, мечты… — Завтра мы все забираем Селин домой, и Синан тоже будет присутствовать, — послышался голос госпожи Севинч. — Я позвонила ему. — Смотри-ка, на твои звонки он отвечает, — с избытком сарказма в голосе заметил господин Хазым. — Ягыз, со следующей недели отчисления господину Синану со счетов компании уменьшатся вдовое. — Но, дорогой!.. — Это для начала, и, если он не возьмётся за ум, баланс его золотой карточки будет таять с каждой минутой. — Ты совсем не позволяешь ему проживать молодость… — Совсем не позволяю, совсем! Новая машина вместо разбитой неделю назад. Каждые выходные — клубы на десятки тысяч лир. Он уже давно не школьник, Севинч, парню двадцать пять! Не говори мне о непрожитой молодости или о том, что я заставляю его оплачивать ошибки. Да, заставляю, потому что считаю это единственно верным способом повлиять на него! Ужин почти был окончен, и Салиха дала знак Атийе и Чичек скрыться с глаз разгневанного отца семейства. — Совсем настроение испортили, — Хазым смял салфетку, лежавшую у него на коленях, и бросил на стол. — Я сладкое не буду. Он встал из-за стола и ушёл на второй этаж. — Я тоже, — его примеру последовала Ясемин. — В такое время не полезно для фигуры. Любимый, ты идёшь? — Ещё немного посижу, — буркнул в ответ Гекхан. — Как знаешь. Салиха взяла со стола огромный поднос, который до краёв заполняли розовый лукум, фисташковая пахлава и кадаиф с щербетом, а потом сунула в руки Хазан серебряные щипцы и велела ледяным тоном: — Иди за мной. Хазан на негнущихся ногах двинулась за управляющей. Она впервые вошла в столовую — просторную комнату с длинным столом, накрытым скатертью цвета слоновой кости. Её взгляд почему-то упёрся в грязные тарелки с остатками еды, размазанной по поверхности, и ей стало до жути противно. — Ах, Салиха, — капризно протянула госпожа Севинч. — Спасибо, но, кажется, у нас всех сегодня не осталось настроения для десерта… — Почему это? — внезапно подал голос Ягыз. — У меня всё в порядке с настроением.