Истории, рассказанные перед Сном

Я невидима, и, наверное, люди этого боятся. Люди всего боятся. Они боятся темноты и болезней, хищников и насекомых, природных явлений и катаклизмов. Они боятся других людей и одиночества, боятся прозябать в безвестности и не оставить следа после себя, боятся известности и того, что все взгляды устремятся на них. А ещё они боятся меня. Это так странно! Я рядом с ними с первого дня их существования. С первым вдохом ребёнка я уже знаю, я уже жду. Дети бесстрашны. Они прыгают в неизведанные водоёмы и несутся по улице, сломя голову. Они тянутся поиграть с большой собакой и на спор прыгают по крышам. Я рядом, но это не пугает их, только заставляет кровь бежать по венам быстрее, красит щёки румянцем. Чем старше становятся люди, тем сильнее их тревожит моё присутствие. Я пройду мимо, а они замирают, вздрагивают, как испуганные зверьки, почуявшие хищника… но я не хищник! — Гусь прошёл по моей могиле, — говорят они. Я смеюсь. Я не против быть гусем, это приятнее, чем безносой с косой. Старики боятся меня больше всех. Они боятся всего нового, неизведанного. Вы когда-нибудь слышали, чтобы старик хвалил современную музыку? Иоганна Баха укоряли за ненужное новаторство. Или мода. Что носит молодёжь? Позор, кошмар! Старики боятся нового, потому что знают, что их последняя новая встреча будет со мной. Люди думают, что я прихожу к ним, за ними, но это не так. Я всегда рядом. Они знают шелест моих крыльев, как знает плод биение сердца матери, но не помнят его. Как бы ни бежали они, как бы ни проклинали меня… в конце концов, они берут меня за руку. Ведь людям, в конце концов, нужно не так уж и много. Им нужна улыбка друга, что был рядом с самого начала, и музыка, которую они слышат в шелесте моих крыльев. Вы когда-нибудь бывали в библиотеке? Я уверена, что каждый, даже очень далёкий от чтения человек, в своей жизни хоть раз посещал библиотеку. Закройте глаза и представьте её себе сейчас. Какая она? Большая или маленькая? Современная, где книги почти блестят яркими, глянцевыми обложками? Или старая и солидная, с томами в кожаных переплётах, слегка пропахшими пылью и мудростью веков? Как бы то ни было, какой бы библиотека ни была в вашем воображении, есть кое-что неизменное… порядок. Книги должны быть расставлены в алфавитном порядке по фамилиям и именам авторов, по номерам томов, по названиям… систем классификации — великое множество. Это помогает избежать хаоса. Хаос называют первородным, говорят, что именно из него вышло всё на свете. А потом воцарился порядок. Первородный или нет, но в библиотеке хаос недопустим. Каждой книге своё место на своей полке, и каждой полке… да вы уже знаете. Каждой полке нужна своя книга. Будь то ряды стеллажей, заставленные древними фолиантами, или полки, ломящиеся от свитков, глиняные таблички, над которыми трудился стилус, или связки узелкового письма… каждой библиотеке нужна твёрдая рука. Вы не видите меня, но вы знаете, что я есть. Потому что в каждой библиотеке есть свой библиотекарь, и хорошие библиотекари — невидимки. Видно только плоды их усилий. Тише. Истории… книги любят тишину. Эй, полегче, да?! Извини, дружище, не хотел тебя клюнуть. Ты просто вон какой огромный, ей-богу, колокольня. Две руки, две ноги, а посередине… хочется сказать, что «хвостик», но, нет, голова. На голове волосы и глаза, а в голове… что творится у тебя в голове, дружище? Что за мысли там бродят? Я тебе вот что скажу: никаких хороших мыслей там нет. Почему? Потому что ты — человек, а люди о хорошем обычно не думают. Люди либо всё терзаются тревогами и сомнениями, либо обдумывают какие-то грязные делишки, и… ну вот, скривился! Что это я вижу, возмущение во взгляде? Э, приятель, ты это брось! Я и сам был человеком, я знаю, о чём говорю. Летать — очень здорово. Можно невидимкой скользить аккурат над головами. Не здорово это то, что нет рук. Кто-то бы сказал, что, мол, тяжело, что нет души… я бы посмеялся, но мой смех и на смех-то теперь не похож. Ну да ладно. Ха-ха! Так вот, нет рук — это плохо. Потому что не почесаться толком, когда чешется… нет, можно и по-другому, кто спорит-то? Но непривычно. Ничего, я приспособлюсь. Люди быстро ко всему приспосабливаются, даже те люди, которые и не люди уже вовсе… Слушай, дружище, ты не подскажешь, который ча… ты нормальный, вообще? Ты зачем в меня хлебными крошками кинул? Эх, клюнуть бы тебя в глаз! Но что с тебя взять? Да и взять с тебя нечего, не подвявшие же твои розы, а? Да ладно, не расстраивайся. В море много рыбы. Или это была особая рыбка? Я бы и посочувствовал, но сам не люблю сочувствие. Надо было шоколад дарить. Они любят шоколад. Только обязательно в коробке в форме сердца. Хотя, если честно, это не сердце, а так. Жопка Купидона. А вот настоящее сердце… в Тауэре, знаешь, кормят хорошо. Но нужно колечко. Сейчас никуда без колечка, да? Ну, не расстраивайся, может, транспорт запоздал, и… да ты издеваешься?! Опять по голове мне своими крошками?! Я тебя клюну, вот ей-богу! Я… А. Это она, да? Ну, я вижу же, что она. Ты ведь засиял, честное слово. Беги, дружище, она того стоит… не в моём вкусе, но кто я такой, да? Эй, босс! Вы зачем голубей опять кормите?! Им же вредно! Мне отдайте! Не так уж и сложно оставаться невидимым в чьей-то тени. Мне, по крайней мере, не пришлось этому даже учиться. Рендалл всегда был солнцем — всеобщий любимец, блестящий джентльмен, гордость отца. Наверное, именно потому, что солнце закатилось за горизонт, в нашем доме поселилась тьма, которую с придыханием славили на все лады многочисленные последователи отца. Тьма ему не помогла вернуть Рендалла, потому что он поймал не того. Я знаю, что нужно расстраиваться из-за этого, но не могу. Отец думает, что я завидую брату, что не хотел бы вернуть его именно поэтому… он прав только отчасти. Я действительно не хочу его возвращения, но не потому, что желаю занять его место. Это глупо, а я, хоть и не такой блестящий, всё же не дурак. Место Рендалла не займёт никто, да и, если честно, я не думаю, что и сам Рендалл его когда-то по-настоящему занимал. Отец видел его таким, каким хотел видеть. Со мной проще. Он меня не видит, потому что не хочет видеть никаким. Иногда я спускаюсь в подвал просто для того, чтобы полюбоваться на нашего гостя. Он, конечно, вовсе не гость. Он пленник, но мне приятнее думать, что он гость. Кожа у него бледная, она словно светится изнутри едва заметно. Не так, как светятся звёзды… как мерцает лунный свет на поверхности воды. Чем дольше я смотрю на него, тем больнее мне становится. Мне так хочется прикоснуться к нему, обнять, как горячо любимого брата и друга… или хотя бы дать ему одежду. Прикрыть эту совершенную наготу. Но я не могу сделать ничего, чтобы помочь ему. Невидимкой быть не всегда просто. Особенно сложным это становится, когда меня замечают… помощник садовника смотрит. Мне кажется, что меня впервые кто-то видит, меня настоящего, а не младшего сына Мага. Это очень волнует, и хотя все мои инстинкты кричат об опасности, я не могу отказаться от этого волнения. Отец всё пытается избавиться от птицы. Он живёт в своём ослепительном мире, где мне даже по праву рождения места никогда не найдётся. Мне кажется, он уже не помнит о Рендалле. А я не хочу помнить о том, как сияет кожа нашего пленника. Я хочу помнить о взглядах, которые чувствую. Если бы только я мог отпустить его! Я обязательно это сделаю, если выдастся такая возможность. Обязательно. Я двигаюсь в потоке людей. Невидимым. Я люблю людей больше, чем люблю себя, а я очень люблю себя. Мне нравится сидеть в каком-нибудь кафе и наблюдать за тем, как вокруг меня течёт жизнь. Свидания, интрижки, деловые встречи… я влюблён в людей, я влюблён в человечество. Они такие разные, такие искренние! Они умеют чувствовать. Я слышу беспечное щебетание стайки школьниц, которое то и дело прерывают взрывы смеха. Они пытаются сдерживаться, чтобы не привлекать внимания, но это так сложно! Ведь они такие красивые, юные, такие яркие! Каждая — словно разноцветная конфетка-леденец в упаковке. Кому-то нравится мята, кому-то клубника, а я люблю их всех. Я заказываю крепкий чёрный кофе. Сейчас нужно как следует вчитаться в меню, чтобы выбрать, и мне это доставляет невероятное удовольствие. Чего мне хочется сегодня? Лавандовый раф-кофе или карамельный капучино со взбитыми сливками и шоколадной крошкой? Мне дадут маленькое печенье? Мне дадут длинную ложечку? Мне дадут зефирку? — Соломинку, пожалуйста. Я не хочу сливочные «усы». У меня образ. Мне нравится сидеть в кафе и за чашкой кофе читать газету. Я не понимаю, что происходит и о чём я читаю, но мне нравится сам процесс. Это словно прийти в кино в середине сеанса. Все зрители — напряжённые, заинтересованные, им ведь хочется узнать, чем закончится история, они внимательно следят за развитием событий, а я внимательно слежу за ними. За эмоциями на их лицах, за тем, как меняется свет и тени. А ещё я люблю баббл-чай. Шарики тапиоки так весело щёлкают во рту! Мне нравится выглядеть одним из. Мне нравится казаться нормальным. Кто-то стремится отличиться, быть другим, непохожим, но я… я знаю, что лучше всего — выглядеть нормальным. Потому что те, кто выглядит нормально, невидимы. Если ты выглядишь так, будто не способен на убийство, оно сойдёт тебе с рук. И будет сходит тебе с рук каждый день в году, в каждом году. Поверьте мне, я знаю, о чём говорю. В самом укромном, самом уютном уголке сидит молодой человек. Лет тридцать назад он сидел бы с блокнотом, задумчиво постукивая себя ручкой по изящно обрисованным губам. Но сейчас перед ним раскрыт серебристый ноутбук, и его тонкие пальцы то и дело начинают порхать над клавишами, словно у виртуозного пианиста. Потом он замирает, задумчиво смотрит на экран… он приходит сюда каждую субботу по утрам. Я тоже прихожу сюда каждую субботу по утрам. А ещё я чувствую на себе его взгляд — даже сейчас. Он смотрит. В газете сегодня нет ничего интересного, а чужой взгляд скользит по мне так заманчиво… Я оставляю газету на столике, но забираю свой телефон — оберег, талисман, то, что делает меня одним из современных людей! — и свою чашку кофе. Я иду в самый укромный, самый уютный уголок и останавливаюсь перед нужным столиком. — Привет, — телефон отправляется в карман, но у меня такая большая чашка! Мне очевидно неудобно держать её на весу. — Привет… присядешь? Он закрывает ноутбук и осторожно отодвигает в сторону. Потом смотрит на меня. Я улыбаюсь, ставлю чашку на стол — очень аккуратно, чтобы не издать неприятного звука, и сажусь напротив своего юного собеседника, имени которого я не запомню. — Я заметил, что ты приходишь сюда каждую субботу, — говорит он поспешно, словно боится тишины между нами. — А я заметил, — отвечаю я и улыбаюсь снова. Я очень улыбчивый тип. — Что у тебя очень красивые глаза.