Антология мыслей об Алисенте Хайтауэр

      Визерис много раз держал её за руку.       В первый раз он взял её мягкую маленькую ладонь в свою большую руку, когда она была ещё ребёнком. Она как раз выходила из возраста девочки и становилась девушкой, резко вытянувшейся, немного угловатой, забавно неуклюжей.       Они с Рейнирой сбежали тогда от септ и скучных часов с вышивкой в руках. Это была, конечно, идея бесстрашной Рейниры — особенно бесстрашной, когда рядом с ней была Алисента.       Самая милая, самая изящная, самая вежливая юная леди Красного замка. Он не мог пожелать лучшей подруги для своей дочери.       Визерис заметил их, когда они с писком поскользнулись на размытой после дождя тропинке, ведущей в богорощу. Он только вздохнул, когда нашел их там, под Чардревом, звонко смеющихся, с разводами грязи, следами травы и раздавленных ягод на платьях. Рейнира выпутывала из волос алый лист, а Алисента собирала выкатившиеся из корзинки с фруктами и ягодами груши.       Его дочь тогда быстро вскочила на ноги и со смехом бросилась прочь, а вот Алисента вся зарделась и даже опять поскользнулась на влажной траве. Визерис положил в её корзину последнюю мягкую грушу и помог ей встать, крепко обхватив её ладошку и шепнув на ухо: «Не бойся, папа ничего не узнает». Она широко улыбнулась, когда он подмигнул ей.       Во второй раз он взял её руки в свои на следующий день после объявления об их помолвке. Они были по-прежнему маленькими в сравнении с его, но теперь стали холодными, с некрасиво израненными пальцами. Визерис мягко сжал их, провёл подушечками пальцев по лункам ногтей с раскрасневшейся кожей вокруг и попытался улыбнуться, глядя в её испуганные глаза. На лице Алисенты тоже расползлась улыбка, идеально мягкая, очевидно неуверенная; казалось, она сейчас лишится чувств, сидя прямо на стуле. Визерис наклонился ближе к её лицу, всё ещё держа её руки в своих, и Алисента даже качнулась от страха этой новой близости, с которой она ещё не понимала, что делать.       Возможно, ему стоило поговорить с ней об этом прежде, чем делать заявление Малому совету.       Самая милая, самая изящная, самая вежливая юная леди Красного Замка. Он не мог пожелать лучшей жены и королевы после смерти Эйммы.       «Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы ты была счастлива, чтобы ты не пожалела об этом», — заверил он её, и улыбка девушки стала искреннее, а руки — теплее.       Он держал её руку на свадьбе, когда Алисента едва дышала под тяжестью расшитого алыми драконами плаща и устремлённых на неё взглядов гостей. Пока септон возносил молитвы богам, он быстро сжал девичью кисть и большим пальцем провёл по её костяшкам в успокаивающем жесте. Ему самому жгло спину от сотен глаз, впитывавших каждый жест, каждый взгляд, каждый поворот головы, чтобы потом накинуться на это в темноте ночи, как стервятники на свежую кровь, и с лихорадочным блеском в глазах дать им объяснение.       Кто-то смотрел на короля и его забинтованные пальцы, кто-то смотрел на королеву и её скрытый роскошным платьем живот, ища подтверждение горчащим на кончике языка грязным сплетням. А Визерис смотрел только на Алисенту. Перед произнесением святых обетов он едва заметно кивнул ей, и она посмотрела на него с почти детским доверием и надеждой.       Касаясь её губ своими, он подумал, что с ней он действительно сможет попробовать стать счастливее, а в оставшиеся ему годы у него будет ещё один повод просыпаться по утрам.       Он держал её за руку, когда душными ночами двигался в ней и боялся закрыть глаза: он боялся увидеть образ той, что покинула его, что уже не его. Визерис зарывался носом в её волосы, тонко пахнущие цветочным мылом, и гнал этот образ из головы, борясь с этой минутной слабостью и упорно шепча: «Алисента, дорогая Алисента…»       Он держал её за руку, когда она рожала его детей. Визерис убирал влажные пряди с её потного лба, целовал в макушку в перерыве между схватками, глазами несчастной дворняги из Блошиного конца смотрел на армию повитух и мейстеров вокруг, с благодарностью принимая боль от впившихся в его кожу коротких ногтей, когда Алисенте становилось особенно тяжело. Пока она вот так сжимала его руку, кричала, откидывалась на подушки и шумно хватала ртом воздух, она была живой. «Если придётся делать выбор… Спасайте мать», — бормотал он мейстерам каждый раз, и каждый раз его сердце сжималось от ужаса и осознания, что Боги никогда не дают выбирать.       Он держал её за руку, когда её разрывало изнутри от беспокойства и страха: за детей, за отца, за него, за Рейниру (даже когда она отказывалась это признавать). Нужно было лишь поймать её, мечущуюся в покоях раненым зверем, и осторожно взять за руку. Когда тепло их ладоней смешивалось, Алисента успокаивалась, а уголки её губ порой даже ползли вверх в слабой полуулыбке. Визерису хотелось думать, что она избавилась от привычки ранить свои пальцы до крови, потому что в моменты тревоги у неё всегда была его рука.       Они держались за руки на десятках шумных пиров, на долгих ужинах, во время редких прогулок в садах под пение птиц и ещё более редких танцев на празднествах под рукоплескание толпы. Они молчали, они улыбались, они хмурились, обменивались колкостями, негромко смеялись, шептались о чём-то. Но её рука была в его руке.       Она держала его за руку, когда из-за вина он с трудом шёл после пиров в покои, отказываясь признавать, что у него в голове дурман, и принимать помощь гвардейцев.       Она держала его за руку, когда он вспоминал прошлое и захлебывался тоской, долго глядя на тлеющие в остывшем камине угли, отдающие свой последний жар и свет.       Она держала его за руку, когда его душили сомнения, а он пытался делать вид, что читает очередную книгу о Старой Валирии, бездумно блуждая взглядом по строчкам.       Она держала его за руку, когда каждый шаг отдавался в его теле болью, а сердце сковывал ледяной панцирь крадущей его дыхание болезни. Он и теперь долго отказывался признавать свою немощь и принимать помощь от гвардейцев.       Она держала его за руку, когда давала маковое молоко, чтобы хоть ненадолго унять его мучения. Она держала его за руку, когда осторожно целовала в уцелевшую от хвори щеку.       Она знала его крепкую горячую руку, руку последнего всадника Балериона, Чёрного Ужаса всего Вестероса.       Она знала его иссохшую прохладную руку, руку больного старца с запёкшейся кровью вокруг ногтей. Почти как у неё много лет назад.       Её рука оставалась мягкой и нежной.       Самая милая, самая изящная, самая вежливая леди Красного замка. Самая преданная.       Он часто держал её за руку.       А она держала его. Крепче, дольше, ласковее, чем он, наверное, заслужил.       Пока в лабиринте лет он то и дело оборачивался назад, к навсегда закрытой двери, она не отпускала его и помогала пробираться дальше через темноту. Не отпускала его руку ни когда он выл от боли, ни когда задыхался от воспоминаний, ни когда страшился будущего.       Ему нужно было наконец-то отпустить её руку.       Он умирал и шёл навстречу своей Эймме.       Алисенту он оставлял жить.