Что? К фармазонам в клоб?

— О господи, опять они наворотили… — Максим устало мычит, одной ладонью держит в руках телефон, а указательным пальцем другой трëт висок. Кладëт голову на кисть, выдыхает сквозь закрытые губы и фырчит. Екатерина Михайловна перебирает листы сценария предстоящего «Статуса». — М? — Новости, ЕкатеринМихална, новости… Я вот никак не могу понять: они правда такие кровожадные или прикидываются? Ума не приложу, ну не может же человек быть таким ненасытным касательно крови. Екатерина Михайловна понимающе кивает. — Мы с вами, дорогой Максим, имеем дело с режимом, который очень хочет себя сохранить, остановить время, и для этого с каждым днём ему нужно идти на всё большие жертвы, увы, такое иногда случается в истории, ничего не поделаешь. Ну, время не обманешь. Как писал Пушкин: «оковы тяжкие падут, темницы рухнут…»(1)*. Хотя то, с чем мы имеем дело сейчас, конечно, абсолютно чудовищно. Максим улыбается в экран телефона и перечитывает вопросы к предстоящему «Статусу». — Это верно… Знаете, вас послушаешь, и всё вроде бы очень плохо, но уже не безнадëга. — Это действительно не безнадëга, это мой предмет исследований, — смеëтся Екатерина Михайловна и вчитывается в последний листок сценария (с законопроектами угадайте-какого-сенатора). Максим откладывает телефон и смеëтся вместе с ней, потягивается, разминает шею, кисти, массажирует себе плечи и загривок. Поворачивает голову в сторону окна. — А «понятий» у нас сегодня не будет? — Нет-нет, сегодня нет. Может быть, в следующий раз, но сегодня нет, — мечтательно тянет Максим. Максим берëт в руку смартфон, открывает камеру и наводит её на закатное жëлто-красное небо. В кадр попадают залитые светом окно, небо, стена и подоконник. И немного Екатерины Михайловны. Максим отодвигает руку, чтобы она не попала на конечную фотографию. Екатерина Михайловна откладывает в сторону сценарий, поднимает взгляд и смотрит на соведущего, а затем на телефон, который неожиданно оказывается напротив её лица. — Екатерина Михайловна, можно вас сфотографировать? Уж больно красиво и загадочно вы выглядите на фоне закатного неба, — Максим наклоняет голову, любуясь. Екатерина Михайловна хихикает, уводит взгляд в стол и вздыхает. — «Она была нетороплива, не холодна, не говорлива…»(2)* Ну раз красиво и загадочно, то можно, но вы мне потом фотографии пришлите. — садится ровно, улыбается пока только одними глазами. Максим наводит камеру, как наводил в первый раз, чтобы и окно, и небо, и подоконник, и стена, и всё жëлто-красное, а на переднем плане где-то половина затемнëнного силуэта улыбающейся Екатерины Михайловны. Максим делает два снимка, затем отводит руку в сторону, фотографирует исключительно студию, освещëнную ярким закатным солнцем, и кладëт телефон на стол. — Давайте, что-ли, по поводу такой красоты, такой — Максим многозначительно обводит жестом руки студию — красивой, яркой, благодаря ясной берлинской погоде студии, чаю выпьем. — Давайте. А хотя подождите, молока же нет в студии, я без молока не хочу, не буду! — Екатерина Михайловна в шутку капризно, театрально всплëскивает руками и закатывает глаза, и смеëтся. Максим смеëтся вместе с ней. — Да ладно вам «нет», было вроде где-то, надо спросить. Я слышал, здесь образовался некий клуб любителей чая с молоком, они вроде приносят его сюда. Екатерина Михайловна заливается смехом и сквозь него говорит: — А как же это! И без меня! — легонько хлопает она ладонями по столу — Ну вы меня познакомьте с этими людьми, буду я иностранным агентом-членом клуба любителей чая с молоком при студии Bild. — Как было у Грибоедова: «Что? к фармазонам в клоб? Пошел он в пусурманы?»(3)* — хохочет Максим. Екатерина Михайловна смëется больше прежнего, опуская голову от смеха на стол. — Надо это дописывать теперь к моей иноагентской плашечке. — Это точно!