Опиумный отходняк

Ди чувствует себя не в своей тарелке ровно до того момента, как на язык не попадёт пена от пива. Он оправдывает себя тем, что: «Сегодня паршивый день». «Я заслужил дать себе расслабиться». «Я себя контролирую. Я знаю свою меру». «Папа не узнает». Ди чувствует себя нервозно, но, когда он делает пару тяг, все тревожные мысли отходят. Ди говорит рядом сидящей Лиф: — Это больше похоже на самообман. Вот этот вот — повышающий давление антистресс. Достает сигарету изо рта, огоньком — к потолку. Медленно нарастает столбик пепла. — Но в панацеи нет ничего плохого, если она работает, — кладет сигарету обратно в рот. — Наверно, поэтому религия — опиум для народа. Затягивается. Он чувствует, как от Лиф пахнет её лосьоном для тела. Сладкая жвачка бабл-гам из автомата. Он чувствует, как мягкая грудь Лиф, которую та прижимает к его предплечью, греет его, как грелка. Ди проверяет свой пульс на смартчасах. Семьдесят ударов в минуту. Вся эта комната наполнена запахом бычков. Кислым пивом. Потом. Сыростью. Линолеум коричневый, весь в царапинах. Липкие пятна от разлитого пива. Плинтуса со слоем пыли. Тут темно. В кругу его новых знакомых с другой школы, с которыми он познакомился по интернету. Свет только от настенной лампы. Обои облезшие. Разговоры по мелочи, каждый — о своём. Маленькая квадратура сцепляет в объятия. Зрачки расширенные от потёмков. Дым вьётся паутиной. — Вот, и прислала она мне свои фотки в лифчике. Специально красивый надела, леопардовый. Красивое бельё на девочках иногда лучше, чем голая грудь. — Да. Это так эротично. Меня больше возбуждает лёгкая эротика, чем тот же порнохаб. Есть эстетика. Душа. — Жаль, удалила. Я теперь дрочу, вспоминаю. Давно так не делал — на фантазии. Лет с тринадцати. — О-о-о, братан, так ты влюбился. Ди сидит на диване с зияющими дырами на обвивке от неаккуратно сброшенного пепла. Полностью расслабленный. Здесь можно не держать осанку. Слушает разговоры краем уха, — единственное, что ему в последнее время не давит на мозг. Он готов бы слушать это жужжание вечно — о простом, о низменном. О человеческом. Лиф гладит его кончиками острых ногтей по внутренней стороне бедра. Лиф смотрит на него в профиль. Как он курит. Чувствует — липко между ног. Чувствует — низ живота крутит. Она утыкается ему холодным носом в шею. Ди сегодня надушился папиным парфюмом. Аромат морского бриза — соль с холодком. От него пахнет взрослостью. От него веет спокойной уверенностью. Он протрезвеет и в школе уже будет совсем не такой. Лиф опаляет ему ухо горячим дыханием. Ди ощущает запах мятной жвачки из её рта. — Меня так прёт от тебя, — шёпотом, тихо, только между ними. И Ди, обычно бы залившийся краской, заводит ей руку за спину, сильнее прижимая к себе. Пиво делает тебя уверенней. — Сильнее, чем от той таблетки? И улыбается. Его губы слишком близко в губам Лиф. Он видит, комки от туши на её ресницах. Потом там, — в ванной, обложенной серым холодным кафелем, — Лиф поправляет скрутившуюся тонкую резинку трусов на бедре. Натягивает колготки. Они закрылись вдвоём на щеколду. Среди порошков и мыла. Лиф слезает со стиральной машины. Говорит: — Бывает, Ди, — пожимает плечами. Изо всех сил старается не придать сожаления голосу. Ди так думает, — в голосе Лиф должно быть сожаление. Такой вот он неудачник. Ты, блять, ещё подмойся после меня. Прям тут. Только испачкал, раздраконил все. Ди смотрит, отвернувшись от нее, в своё отражение зеркала над раковиной. Держится руками за её края. Его лопатки выпирают лезвиями из-под футболки. Лиф смотрит в зеркало, в помрачневшее лицо Ди. — Ты выпил. Бывает, не встаёт, когда выпьешь, — говорит она. Ди думает: «С какого хера ты такая опытная». И чувствует себя сопляком. Перед Лиф. По сравнению с Лиф. И понимает, что он у Лиф — не первый. Что он из себя тут строит? Кого хочет взять дешёвыми понтами? Как бы он не душился папиным парфюмом, взрослым и уверенным в себе он так и не стал. Бутафория. Панацея. Самообман. Театр одного актёра: пил, курил, что-то рассказывал с философским видом, прижимал к себе. Покупал заранее презервативы в аптеке. Положил один к себе в кошелёк, прям как в фильмах. Все продумал. И в итоге оказался никакущим. Прямо, как тогда — с этой треклятой гитарой. Алкоголь начал выходить. Боль в висках. Снова — плохие мысли. Снова — злость на самого себя. Вот она — трезвость. Ди смотрит на себя в зеркало. Читает надпись на лбу: «Самозванец». — Ди, — зовёт его Лиф. — Попробуем в следующий раз. Ободряюще. «Ди, не переживай, я потерплю и дам тебе второй шанс». «Тебе, неудачнику, так уж и быть — дам реванш. Из сожаления». Ди не так себе представлял первый секс с Лиф. Ди сглатывает, горький налет на языке сушит рот. Горькая слюна разочарования, которую надо проглотить. Которую Ди заставит себя проглотить. Как не вовремя поступающую тошноту в общественном месте. — Уйди, пожалуйста, — говорит он ей. Ди не хочет, чтобы Лиф его таким видела. Таким, какой он есть обычно. Накрученным. Переживающим. Расстроенным и сомневающимся в самом себе. Он старается делать голос спокойным. Ровным. Но голос дрожит. Лиф медлит. У Лиф — чувства. Лиф хочет положит Ди руку на спину. Погладить. Успокоить. — Пожалуйста, — цедит Ди сквозь зубы. — Оставь меня одного. И Лиф, сжав губы, закрывает за собой дверь. Аккуратно. Как можно тише. Будто тут её и не было. Будто все — это одна большая ошибка. Ди снова поднимает глаза на свое отражение в зеркале, смотрит исподлобья: — Ну что, снова пытался прыгнуть выше жопы? Спрашивает сам у себя. Грызет сам с себя куски. Обглатывает жадно. Гиена. Один, закрывшийся от всех. Никому же потом не признается. Не покажет. Проглотит. Ди слышит толкотню в коридоре: — Лиф, уже уходишь? — Да, я устала. Поздно. Пока. И звук закрывающейся входной двери в квартиру. С хлопком. Лиф ушла. Как он и попросил. Оставила одного. Ди смотрит в зеркало, кипит. Его ноздри сильно раздуваются при вдохе. На смарт часах частота пульса уже сто двадцать. Твою же ж мать. Тупой придурок. Просрал. Все просрал. Испортил. Как всегда. Как же я тебя ненавижу. Ди набирает в грудь воздух. Зажмуривается. Дыхательная практика. Должно попустить. Выдыхает. И бьёт кулаком в зеркало. Целится прямо в своё лицо. Мокрые глаза перекрываются трещинами на стекле. Десятки перекареженного отражения Ди — в раковине в перемешку с кровью. Ди разбит. Ди вытирает сбежавшую слезу, оставляя след крови от порезанных рук на собственной щеке. Наверное, люди, разочаровавшись в своей вере, чувствуют себя так же дерьмово, как и Ди сейчас. Вот и весь смысл панацеи.