Возвращение самурая

      Они сидели в комнате переговоров, и между ними было стекло. Ужасно глупо было видеть друг друга и при этом разговаривать по телефонной трубке. Охранников в комнате не было, но Люпен знал, что все прослушивается и просматривается. Впрочем, он не собирался выдавать свои секреты.       Он смотрел на осунувшегося напарника, без привычной шляпы, в стандартной оранжевой тюремной робе. Сказать нужно было многое, но вначале…       — Дзиген, что это за перстень? Напарник усмехнулся, Люпен — это Люпен, его даже тюрьма не изменит.       — Мне его Лиза подарила, Лиза Арженто, помнишь? Её дед некоторое время преподавал в США, а когда увольнялся, выпускной курс сделал ему такой подарок. Тут традиция выпускных перстней не только в Вест-Пойнте, а во многих университетах. Они всему курсу делали этакие колечки, вот и профессору заодно. А Лиза Арженто подарила его мне, на память о дедушке Тео.       — Прямо так и о дедушке, — Люпен лукаво улыбнулся. Лизу Арженто он прекрасно помнил. Ужасно наивная девчушка. Из-за этой своей наивности, несмотря на вполне развитые формы, она казалась ему ребенком. А вот Дзигену она понравилась, и скорее всего, именно из-за этой пресловутой наивности. Кто б мог подумать, что их отношения зашли настолько далеко. Да уж, и в этом весь Дзиген. Это ему, Люпену, обаятельному, симпатичному молодому человеку, приходится расточать девушкам комплименты, задаривать их подарками, только чтоб они обратили на него внимание. А Дзигену и делать ничего не надо, женщины сами падают к его ногам.       — А ты Дзиген, что ты подарил этой милой девушке, кроме конечно обещания примчаться на помощь в любой миг, как только она свистнет?       — Кроме этого — ничего, — Дзиген пожал плечами.       — Ох, Дзиген, — Люпен подмигнул напарнику, — сколько же всегда проблем от твоих бывших.       — Ой, твоя-то настоящая по части проблем всех моих бывших стоит, — тут же парировал стрелок.       — Ну, — Люпен принял глубокомысленный вид, — кто-то берет количеством, а кто-то качеством.       — Боже, — Дзиген привычным жестом потянулся к шляпе, но ее на голове не было, — Люпен, не смеши. В чем там качество-то. В искусстве кидать?       — Во всем, Дзигенчик, во всем, — Люпен улыбался. Мало кто мог устоять перед его заразительной улыбкой. Дзиген улыбнулся в ответ.       Полицейские, сидящие за монитором, удивленно переглядывались. Эти двое какие-то сумасшедшие. Их приговорили к смерти, а они сидят и хохочут над какими-то им одним понятными шутками. А может они и правда уже того, рассудком тронулись. Но смех вовсе не был истеричным. Это был искренний, беззаботный, ужасно заразительный смех.       А им и не впервой было вот так хохотать перед лицом смерти, и даже ей в лицо. Отсмеявшись, Люпен повесил телефонную трубку. Он хотел спросить, не сердится ли Дзиген на него за то, что он втянул его в эту историю, не обижается ли за разряженный магнум, за сломанный Фиат. Но это уже не имело смысла. Дзиген не ответит, но это и не нужно. После стольких лет вместе нет ничего, что бы они ни простили друг другу. Да даже нет ничего, за что нужно прощать.       Они ведь знакомы с детства. Отец Дзигена несколько лет работал на его деда, а они дружили. Дзиген не любит об этом вспоминать, а вот Люпен вспоминает с удовольствием. До знакомства с Дзигеном вся жизнь юного Арсена д’Андрези состояла из бесконечной учебы и не менее бесконечной борьбы с братьями за титул Люпена Третьего. С самого раннего детства он не мог никому доверять, а так хотелось. Самый родной человек мог подставить подножку, открыто улыбаться и держать камень за пазухой, лгать в глаза, протянуть в беде руку и…отдернуть ее в последний момент. Арсен научился распознавать эти ловушки, но время от времени опять попадал в них.       А потом появился этот лохматый черноволосый мальчишка. Поначалу они дрались, как и положено мальчишкам, а затем подружились. Как-то так получилось, что во всем огромном поместье, среди всех людей — родственников, учителей, слуг, он мог доверять только Дзигену. Чужой, не родной по крови паренек, стал вдруг самым близким человеком. Для Арсена д’Андрези это много значило, когда можно без опаски повернуться спиной, когда можно рассказать секрет или просто поделиться тем, что на душе.       Арсен мечтал о титуле и строил планы на будущее. В этих планах друг всегда должен был быть рядом. Но жизнь распорядилась по-другому. Как ни пытался, Люпен так и не мог вспомнить, что случилось раньше: отец Дзигена нашел новую работу или это его семья покинула страну. Все случилось как-то внезапно. Они потеряли друг друга. Тогда Арсен так и не сумел ничего сделать.       Титул он выиграл. Может он и не был лучшим, но определенно самым везучим. Он не любил грязные приемы и никогда не использовал их с родственниками. Возможно, в награду за это, удача и улыбнулась ему. Многие из претендентов просто отказались от борьбы. Кто-то выбрал вполне легальную профессию, кто-то не совсем, но на финишную прямую вышли только они с Альбертом. В результате Альберт предпочел диплом юриста и карьеру госслужащего. И тут Арсену повезло, Альберт ведь был куда хитрее и коварнее него, но он хотел заполучить Францию, а Арсену, ставшему Люпеном Третьим, нужен был весь мир.       Шли годы упорного труда, сменялись партнеры, но чаще он был один. Как же он ненавидел это одиночество! А потом он встретил Дзигена. Он не сразу узнал в бородаче-наемнике своего друга детства. А когда узнал, ужасно обрадовался. Планы, его детские планы, начинали реализовываться. Только вот Дзиген не хотел ничего вспоминать. Нет, он не отказывался работать с ним, но каждый раз подчеркивал, что они не более, чем коллеги по работе. А Люпену хотелось вернуть друга. Но все было напрасно, он уже почти смирился, как однажды… Они ели пиццу, в коробке оставался последний кусок и они одновременно схватили его.       — Он мой, — Люпен потянул кусок к себе.       — С какой это стати, — Дзиген не собирался ему уступать и тянул кусок к себе.       — Да с такой, — возмутился Люпен, — что тут было восемь кусков, я съел всего три, значит — это мой!       — Считать научись, — не сдавался напарник, — тут было девять, а ты умял четыре, как и я. А этот кусок я первый взял.       — Вот еще новости, отдай, — Люпен потянул сильнее, и они разорвали пиццу на две части.       — Вечно ты так, Люпен, как будто самый голодный, а еще из приличной семьи, рос в достатке, а изо рта готов вырвать!       Люпен хотел оскорбиться, но вдруг заулыбался. А Дзиген ведь все помнит, помнит их поединки за последний кусок пиццы, за последнюю спагеттину, полу в шутку, полу всерьез. Он так обрадовался, что отдал бы Дзигену эту несчастную пиццу, если бы не успел ее уже проглотить.       «Дзиген, я обязательно верну тебя», — пообещал он тогда самому себе.       И когда однажды, в пылу какой-то ссоры, Дзиген зажал его шею предплечьем, он, вместо того чтобы драться, захохотал. Очень уж это было знакомо с детства.       — Дзиген, ты вернулся!       Дзиген кривил губы, пытаясь сдержать смех, а потом не выдержал и тоже рассмеялся. Они сидели на полу, обнимали друг друга за плечи и хохотали. Дзиген действительно вернулся. Вернулся, чтоб никогда больше не расставаться со своим другом.       И сейчас, в тюрьме, глядя на Дзигена, Люпен думал, что однажды ему это удалось. Он вернул друга. Почему бы такому ни получится еще раз.       Дзиген тоже повесил трубку. Слова были не нужны. Он снова научился понимать Люпена. Он понял, что тот кричал ему во время ареста, что произнес потом одними губами, и что сейчас говорили его глаза: «Верь мне!». А он и так всегда верил.