***
Каюта в полном раздрае – письменный стол перевернут, дверцы пустого шкафа еле держатся на двух петлях, груда брусков, в очертании которых можно угадать стул, валяется у стены и только не застеленная кровать выглядит… стабильной. Ну, по крайней мере, на нее можно сесть. Дверь в каюту захлопывается и они, наконец, одни. Первые секунды они просто смотрят друг на друга, уже разрешая себе любоваться друг другом, но сразу же смущаются подобной интимности. Бледные щеки девушки краснеют, да и Лоран выглядит не лучше и тут же пытается уцепиться взглядом хоть за что-нибудь другое. Например, дырка в стене. Да, дырка в стене отличное решение. Дырка в стене!? Только сейчас до баронета доходит, что, должно быть, это не архитектурное решение, да и разруха вряд ли интерьерный прием. - Эм, Дафна, вы тут… Дрались? – Голос немного охрип от молчания, и баронесса немного вздрагивает от неожиданности. - Да, да, дрались. Но ничего страшного, все в порядке, почти, - она сыпет словами, слегка запинаясь, словно сама не отдает себе отчет в том, что говорит. Взгляд молодого человека становится внимательнее – он явно пытается и одновременно боится обнаружить следы ран, и когда ему чудится царапина на скуле, то он рефлекторно приподнимает подбородок баронессы, чтобы лучше рассмотреть. Дафна коротко вдыхает и только тогда до Лорана начинает доходить неуместность подобного жеста, однако уже все равно, поскольку в эту же секунду он решается на еще менее уместный жест и целует девушку в губы. Как же долго он ждал, как долго он ждал этого момента… Годы? Декады? Столетия? Дольше, невыносимо дольше столетий – он ждал каждую чертову секунду этих столетий, каждый вдох своего не-существования без Нее, так долго, что из памяти успело стереться все, кроме ее губ и вот Она… Щеки уже влажные от слез, пальцы суетливо нервно касаются чужого лица, гладят, трогают – проверяют реальность, потом забираются в волосы – непривычно кудрявые, но это неважно, неважно, спускаются на шею и только тогда их тела, кажется, начинает существовать. Все, чего Она коснется… Ком подступает к горлу, они почти тонут, захлебываются друг в друге, пока она не находит в себе достаточно решимости, чтобы отстраниться и открыть глаза. Ее муж. С громким стуком она падает на колени – ноги уже не могут выдержать эмоций, и мужчина падает вместе с ней, стремясь поймать ее в объятья. Он сжимает свои ладони на ее плечах, до боли, до синяков, будто бы она сейчас растворится, исчезнет в воздухе, стоит только выпустить из рук. Но и она чувствует себя так же и хватает его за плечи. Тело пробивает крупная дрожь и плач, грозившейся разорвать грудину, выходит наружу с гортанным воем. Оранда рыдает так истошно, как последний раз рыдала на похоронах, и всего воздуха в мире сейчас не хватит, чтобы позволить ей вдохнуть, потому что она оплакивает века, проведенные без него. И все моря, океаны и реки не сравнятся со слезами, что она проливает, и тяжесть всех гор, утесов и камней не сравнится с тяжестью ее горя, и вой всех ураганных ветров будет тише ее крика. Но теперь он рядом. Живой, настоящий, родившейся только ради встречи с ней, ждущий этого момента столь же долго, Арон держит ее в руках и тоже не может сказать ни слова. Мужчина вынимает платок из нагрудного кармана и принимается промакивать ее слезы, но ткань падает из дрожащих рук и он уже вытирает ее щеки ладонью, а потом и вовсе начинает хаотично целовать ее лицо, прижимая к себе. Оранда подается ему навстречу и снова увлекает его в поцелуй. Мягкие, искусанные губы, такие знакомые – звезд на небе нет столько, сколько она его целовала, запах его тела, в котором можно раствориться, стук его сердца, навсегда принадлежащего только ей сердца – и все это спустя столько одиноких лет. Женщина откидывается на спину, кажется, под ней какие-то разломанные доски, но это неважно, и притягивает мужа за грудки, буквально разрывая застежку колета. Пуговицы летят куда-то со стуком, но невыносимо хочется быть еще ближе. Хочется проникнуть под кожу, стать чужой кожей, всем своим телом соприкасаться с чужим, вгрызаться в плечи, в ключицы, раздирать ногтями спину, исцеловывать шею, подаваться навстречу каждому касанию и ловить вдохи. О-б-л-а-д-а-т-ь Тела выгибаются в экстатических конвульсиях, каждая мышцы напряжена до твердости стали – пальцы ног поджаты, ступни выгнуты, голова запрокинута и чужое тело чувствуется столь же отчетливо, как и свое. Идеальный барельеф изгибов и прямых – геометрическое торжество во времени под метроном пульса.***
Мешать чужому свиданию, откровенно говоря, не очень хотелось, но необходимо было срочно готовиться к прибытию кристалла, а для этого всем необходимо быть в полной боевой готовности и если для этого придется поступиться вежливостью, то и ничего страшного – так размышляя, Гвидо первый взбежал на борт, но встал, как вкопанный. - Ты чего замер? – Икдрас легонько толкает барда в спину, желая пройти, но тоже застывает. – Ебанный свет. - Ребят…? – Эша, помедлив, тоже подходит к перилам, но оба мужчины разворачиваются на нее с гарканьем. - Тебе нельзя! – в один голос отвечают друзья и тут же начинают спускаться. Голиаф разворачивает Эшу и успевшего подбежать Понти, и едва ли не силой тащит их дальше от пристани, загораживая вид на корабль своей массивной спиной. Полуэльф откашливается, кладет руку на рапиру и закрывает глаза. Пожалуй, с самого начало следовало послать заговор сообщение.