Драбблы и их сборник

«Эльфийская мама скормила фенеку джем, а друффало грибы» - прозвучало над острым ухом. Пошла вторая неделя их путешествия по землям авваров: холодным, недружелюбным и увлекательным. Тинвэль посмотрела на него, как на больного сенной лихорадкой, нахмурившись, так что складки морщинок на лбу подчеркнули шрам, всегда напоминавший Браму серп - он видел такой у бедняков близь Редклифа, путешествуя по ферелденским пустошам; и он по-дурацки улыбнулся ей. В Морозной котловине, кажется, постоянно стоял холодный день. Солнце застывало на одном месте, но не грело, точно Создатель, необозримо существующий выше облаков, но смиренно наблюдающий за страданиями своих творений. Тинвэль сплюнула густую слюну, смешавшуюся с кровью, прежде чем рвануть вперед с громыханием доспехов; паучьи хелицеры вытянулись, заблестели отравой, зашуршали в движении - и тут же опали с характерным хрустом. Так тяжёлый двуручник вспарывал плоть - людские кости хрустели громче, чем паучий хитин, но все равно было…ощутимо. На периферии слуха, заглушая дробь крови в висках, она услышала свист Быка и радостный визг Сэры, - Солас молчал, как и всегда, только изредка вздыхая, словно загнанный волк. Паучья туша, додрыгавшись в последних припадках агонии, угомонилась, и появилось время осмотреться. В речных пещерах, зиявших своими ртами у устья, солнца и вовсе не было: был запах сырости и мокрых костей, сквозняк бил по ногам. «Холодно как в жопе Гаккона» - прокомментировала Сэра и никто не стал с ней спорить: удивились, что она вообще запомнила это имя. Лавеллан провела указательным пальцем, закованным в железо перчатки, по собственным зубам, сверяя их количество, и облегченно вздохнула, поняв что все обошлось. Разделывали паука преимущественно сама Тинвэль и Бык, эльфийка-разбойница лишь изредка пинала одну из конечностей сапожком, выдавая новое сравнение, а Солас…оставался Соласом: провёл целую лекцию на тему паучьего строения, пока Сэра не пригрозила ему кулаком. Сначала вскрыли панцирь. Потом - головогрудь. Ядовитые испарения из разверзнутого тела обрушились на их головы и носы: Бык поморщился, Тинвэль неопределенно пожала плечами. В клане Лавеллан редко говорили о других долийцах, но от историй, как кто-то заблудился в болотах Ферелдена и целый жнитивень жрал пауков, змей и лягушек отказаться не могли, - их пересказывала друг другу молодежь словно страшилку на ночь, а она слушала с раскрытым ртом. От ее историй за период Инквизиции все эльфята спешно ретировались бы в леса. Паутинные железы были липкими, а ещё жидкая паутина хлюпала и приставала к клинку, не желая отдираться, — кажется, железы и были нужны Кенрику: тот придумал нечто вроде «вечного источника бинтов» для раненных и задумчиво ковырял землю мыском сапога, рассказывая об этом. В головном лагере Инквизиции на окраине котловины пахло жареным мясом, листвой и досками для домиков на самом верху причудливых - Тинвэль даже не назвала бы их «деревьями», это были громадные организмы с твердыми стволами, будто из другого мира, - растений. Даже если Соласу, маячившему за спиной, хотелось что-то сказать, он промолчал; поджав тонкие губы в попытке не ощетиниться. К характерному запаху яда мозг привык быстро, к темноте - и того быстрее. Закончили они спустя чуть больше часа, но солнце снаружи не двинулось ни в какую сторону: блестело на порогах и тихо шумело течением. Даже близость реки и плодородных илистых берегов не спасало эту землю: промерзшую и промозглую, полную застывшей грязи. Сэра выдохнула «ну наконец-то» и проскакала по камням на противоположный берег, пока Бык двинулся вброд - река не доставала ему и до середины бедра. Вторая неделя, да? Тинвэль вдохнула запах мороза и прелых листьев диких цветов. Пещерная сырость и белизна костей паучьих жертв остались позади. Воспринимать время с каждой минутой становилось почему-то все труднее и вечно главенствующий день в этом не помогал. Отрезки измерялись не стандартным «рассвет-полдень-закат-с-перерывами-на-сон», а драками по пояс в болоте, после которых твердые упругие мышцы пересекала новая нитка шрама. Одна из заржавевших пластин доспеха отвалилась прямо посреди боя, гарлок - вроде бы глупое создание - не преминул отправить стрелу именно в открывшийся бок. Волчья челюсть сомкнулась вокруг запястья, когда она замахнулась, и Соласу пришлось зашивать иглой разверзнутые вены - шить тот конечно не умел, зато умела магия: превращать людей в монстров и управляться с иголкой по коже с одинаковым мастерством. Кажется, было что-то еще, но затерялось среди шепотков листвы над головой - та клонилась к земле, будто скрюченная старуха на рынке Вал Руайо. «Вал Руайо» - подумала Тинвэль, - «Точно». Орлейский университет с его дотошными профессорами, любящими совать нос куда не надо. Кенрик ждал их в лагере Инквизиции, старался помочь агентам, мешая микстуру от кишечных колик или зажимая рану на чужом теле ладонью. Или не ждал. Воздух вокруг вдруг резко потемнел и пахнуло мокрой древесиной и озоном, а ярко-зеленые растения котловины потяжелели, как листва, и сникли, прижавшись к берегу в ожидании дождя. Зелень быстро сменилась на гнетущую синеву. Где-то вдалеке пронесся крик Хозяйки Небес, как это называли аввары. Не-аввары называли это простым и некрасивым: «гром». - Укрыться бы, - покачал рогатой головой Бык. - Нет, пойдём. Брам просил как можно скорее. Тинвэль усмехнулась: сможет ли хоть что-нибудь в этой жизни напугать её сильнее, чем разговор у крествудского пруда? Речная вода неодобрительно хлюпнула под тяжелой железной ногой. - Смотрите какой! На вид вкусный… - просвистела Сэра, убежавшая вперед от них, выдергивая что-то из начавшей набухать под дождевой водой земли. «Что-то» розоватыми нежными лепестками выделялось средь неуютного морозного пейзажа леса. - Самая обычная мальва. Они морозостойкие, неудивительно, что их здесь растёт так много, - сказал Солас и огляделся, ступив на закрытую от холодного солнца и дождя поляну босыми ногами - Тинвэль всегда было интересно спросить: «ты ненавидишь долийцев, почему ходишь босиком как…они?», на слово «мы» она никогда не решалась, это нечто абстрактнее, но спросить вовремя не успела. Сейчас даже самый ненавязчивый разговор с ним поднимал застоявшееся раздражение со дна желудка, от которого кривило губы. Тинвэль чуть не наступила на один из отростков мальвового поля - их здесь было столько, словно Хозяйка Небес, несясь по облакам, просыпала семена. Они пахли сладко, но не приторно, как орлейские смешные пирожные. Самое то после паучих внутренностей. Она наклонилась и сорвала стебель, с которого свисали, будто горошины, розовые цветки с фиолетовыми прожилками, задумчиво повертела в руках, боясь ненароком сломать: под слоем железа собственные ладони ощущались плохо и так легко было забыть, что руки - это обычная плоть, кожа и кости, а не металлическое подобие формы. Рядом с Быком - старым боевым товарищем - так легко было забыть, что он Бен-Хазрат, а не огромный глуповатый бугай. Тот скосил на Тинвэль свой единственный хитрый глаз и, прочитав ее мысли, прогудел: - Кенрику понравятся. Лавеллан вымученно улыбнулась, отчего фиолетовые, будто цветочные прожилки, круги под ее глазами потемнели еще больше. - Думаешь? - Уверен. Розовый лысоватый букет она понесла в руках: неприспособленные для этого мелкие сумки на одежде Сэры были доверху набиты шкурами, аккуратно замотанными в тряпье паутинными железами и монетками; к Соласу обращаться не захотелось. Дошли до лагеря они в громкой от дроби ливня тишине - притихла даже Сэра, укрывая свою головешку с лохматыми волосами огромным листом здешнего лопуха. Лагерь Инквизиции встретил их перебранкой каких-то солдат, запахом костра и того же жаренного на вертеле мяса. За две недели из хаотично разбросанных по огороженной частоколом территории сумели выстроить подобие, как это называла Сэра, «деревни на деревьях», и иногда из отдельного домика, укрытого листвой, густо пахло травами и свечами. А еще слышались разговоры в ночи. Бык сказал: «твой профессор разговаривает с рыбкой, пошли отсюда, я уже его боюсь», а Сэра рассмеялась, чуть не поперхнувшись обедом. Рыбку, как оказалось, звали «Ричи», а рыбьи золотистые чешуйчатые бока искрились, словно тевинтерские шелка, когда в широкую бутылку-аквариум лился холодный солнечный свет. От этого блеска болели глаза, но Тинвэль смотрела каждый раз - долго и упорно, улыбаясь - пока Брам рассказывал ей о Древних богах тихим голосом, пытаясь не сбиться с мысли. Она никогда ничего не смыслила в эльфийском пантеоне, хотя острый хрящ бледного уха выступал из волос. В Древних богах - тем более. Но слушала. Слушала с упоением студентов, у которых никогда не будет достаточно денег и власти, чтобы удержаться в Орлейском университете, - и они уползут, дружным строем, в свои ферелденские поселения: пасти друффало и вспоминать учебу с незабвенным восхищением. Тех самых друффало, которым эльфийская мама скормила грибы. Когда дверь открылась, в глаза ударил блеск золотой рыбьей чешуи. Неприветливое холодное солнце похолодело еще сильнее под напором дождя и туч, но чешуя, кажется, блестела еще ярче, чем по утрам. Набранную паутину и шкуры Лавеллан всучила здешнему врачу: коренастой гномке, женщине своего дела, только сухо кивнувшей, - Сэра и Бык уселись ужинать с остальными, а Солас пусть катится к Фен’Харелу за Завесу, ей было совершенно плевать, где он ошивался, главное - не рядом с ней. С обрезанных до середины шеи мокрых волос капнуло на плечи, и только сейчас, зайдя в теплую хижину, Тинвэль почувствовала, как замерзла: сухощавое тело под железным доспехом дрожало, словно огонек на кончике свечи на рабочем столе. Кенрик что-то писал: Лавеллан не удивилась бы, если бы это оказался гримуар о тевинтерских магистрах, - но при ней заметно оживился и улыбнулся. Помятые дождем мальвы жгли ладонь даже сквозь перчатку. Две недели в Морозной котловине улеглись в голове и памяти слишком легко, будто карты на стол за порочной добродетелью. Это дарило и оживляло в душе нечто, похожее на легкость. Будто сбросить железные пластины брони с плеч после целого дня в болотах. Или выбраться - наконец - из дождливого леса, увидеть знакомые лица, сковырнуть давно зудевшую корку зажившей раны, поддеть ногтем и сорвать. Без боли и сожаления; с радостью, что все это закончилось. Брам Кенрик оказался из Старкхевена. Лавелланы часто ошивались возле лесов Вольной Марки, но в города заходили редко, несясь вихрем по пустошам и лугам, так что о Старкхевене она знала примерно столько же, сколько об Андруил или Андорале. «Вы обязаны побывать там хоть раз, миледи Инквизитор!» - вскинулся Кенрик, - «Даже я, заслуженный профессор Орлейского университета, не смогу описать это сочленение золотых колонн и мраморных фасадов, а это величественное течение Минантера, этот шум воды, эти кварталы!..» - он говорил, упиваясь и захлебываясь, сбивчивым шепотом и резким восклицанием, словно до конца не мог контролировать свои интонации, и где-то примерно на этом моменте закончился их прошлый разговор: зашедшая Хардинг представила рапорт о тевинтерских руинах, потерявшихся значительно севернее их лагеря. Тинвэль выслушала ее, сдержанно поблагодарила и, обернувшись к замолкшему профессору, попросила дорассказать в следующий раз. Который все никак не выпадал. Среди беготни между авварами и их богами сложно выкроить время. Она положила помятые розовые цветы на стол, рядом с чернильницей, и едва заметно улыбнулась. От этого жеста заколыхался обрывок пламени на огарке, на секунду осветив мальвы оранжевым: при смешивании получился цвет, напоминавший золотые рыбьи чешуйки или абрикосовый плод. Или рыжеватые кудри старкхевенских профессоров, гоняющихся за следом утерянных Инквизиторов. Кому что больше нравилось. Кенрик удивленно вытаращил свои светлые глаза и неловко закашлялся, даже не спросив «что это?» или «вы нашли паутинные железы?». Или «почему тот лысый эльф такой угрюмый?» - единственный вопрос, на который она бы не смогла ответить; на первый бы бросила «мальвы», а на второй: «с огромным трудом и риском для жизни, теперь вы должны мне поцелуй». Вместо этого она сказала, рассмеявшись над невинным выражением лица: - Вы обещали рассказать мне ещё о вашем городе, профессор. И он рассказал, не выпуская букет мальв из рук, словно это было константой - точкой фиксации, которая не позволяла наваждению рассыпаться, сну - раствориться, а кому-нибудь еще прервать его монолог. Он повторил: «вы обязаны побывать там хоть раз, миледи Инквизитор», сверкнув улыбкой в отблеске почти затухшей свечи. Тинвэль ответила: - Только если с вами, профессор. Хозяйка Небес перестала плакать и кричать, а солдаты Инквизиции по одному вылезали из хижин и палаток. Тинвэль осталась в этой - слушать о Старкхевене и дышать запахом мальв.