Anywhere else is hollow / Все другие места безжизненны

      Иногда их вечера похожи на этот…       Ван Чжи удаляется в свои покои, его кровь согрета хмельным вином, которое он разделил со своими генералами. Его движения замедляются, он делает паузу, останавливаясь в своей приёмной, вещи вокруг слегка расплываются, а в голове гудит. Шаги у него за спиной тоже замедляются в свою очередь, и Ван Чжи улыбается сияющей улыбкой, демонстрируя в тусклом свете фонаря своё удовольствие.       Дин Жун.       Когда Ван Чжи оборачивается, он видит там Дин Жуна. В последние дни Дин Жун всегда рядом с ним, и сердце Ван Чжи бьётся в томительном ритме от этой простой истины. Вдали от посторонних глаз выражение лица Дин Жуна становится мягче, и ещё нежнее — когда их взгляды встречаются. Дин Жун моргает, слегка приподнимает бровь, чтобы спросить: «Что?» И Ван Чжи снова улыбается, мотает головой и позволяет рукам Дин Жуна обвиться вокруг его плеч. Как объяснить эту нежданную радость, которая поражает его, как молния, каждый раз, когда он понимает, что это не сон, что эта любовь — то, что есть у него на самом деле? Что он будет держать его близко, лелеять переполненную чашу их любви, пока Дин Жун не лишит его возможности пить?       Он не может говорить, не сейчас. Красноречивый оратор в растерянности, ни одна фраза не сможет выразить жгучего желания у него в груди. Вместо этого он гладит большими пальцами плечи Дин Жуна, заглядывает ему в глаза без преград, без притворства. Этого должно быть достаточно.       И, возможно, так оно и есть, потому что Дин Жун забавно фыркает, когда наклоняется, прижимаясь лбом к его лбу, а его крепкие руки задерживаются на бёдрах Ван Чжи. Это самая простая вещь в мире — откликнуться на прикосновение, прикрыть глаза и впитывать тепло на своей обнажённой коже, согревать винной сладостью их общее дыхание.       «Ты знаешь, да? — хочет спросить он, мягко касаясь носом носа Дин Жуна, и это чуть больше, чем ласковое касание. — Ты знаешь, что ты со мной делаешь?»       Мой мир — моя радость — моя любовь…       Слова смешиваются до тех пор, пока слоги не становятся бессмысленными, не более чем жалким отражением непереводимой преданности. Его охватывает жар, сила его желания исходит от него, как солнечные лучи, и всё, чего он хочет — утопить Дин Жуна в этом свете, которым наполняет его этот человек. Пусть он будет луной, пусть он тоже будет сиять…       Прохладные губы прижимаются к его щеке, и — о, на его коже влага… Он бы смутился сильнее из-за этих слёз, если бы Дин Жун не двигался, скользя нежным поцелуем по его щеке, к носу, к уголку его губ.       Когда их губы, наконец, встречаются — мёд и вино — Ван Чжи думает: Да, ты знаешь. Моя любовь, ты знаешь.