Девять дней горячих игл

Два выходных пролетели незаметно. С утра до вечера Лука с Перси гуляли по городу, ели в маленьких кафе и, в общем-то, были счастливы. Ночью, обессилившие, они возвращались домой, Перси дремал, а Лука, как настоящий хозяин, готовил какой-нибудь простой, но сытный ужин. После еды Кастеллан направлялся в душ, а проснувшийся Перси – змейкой за ним. Душевая кабина была узкой и тесной, но Джексон вплотную прижимался к стеклянной стенке, оставляя больше места для Луки. Было жутко неудобно, дверца то и дело открывалась, и приходилось перемещаться к другой стене, хвататься за металлический держатель для душа, оставлявший красноватые полоски на ладонях сына повелителя воды… Капли стекали по его волосам, щекам, бегали наперегонки по телу. Они молчали, только Перси изредка решался издать тихий всхлип – по лицу текли слезы, перемешавшиеся с водой. Лука целовал его медленно, прикрывая глаза, и гладил раскрытыми ладонями бока, щекоча и отвлекая от боли. Маленькая ванная наполнялась водяным паром, похожим больше на туман, горячая вода продолжала утекать в сливное отверстие. Сперма и слезы уносились в канализацию, далеко-далеко от этой тесной душевой кабинки. С понедельника вновь началась каждодневная суета. Рано утром Лука ушел на учебу, оставив на столе салат и рисовую вермишель с маленькими кусочками ветчины. С работы он пришел вовремя, но в фигуре его читалась не усталость – нечто другое. Он продолжал улыбаться, но как-то горестно, плечи его поникли, а руки все чаще соединялись в замок на груди. Перси сидел в Интернете, уже искупавшийся, и ел чипсы. После ужина Лука сразу ушел в ванную, закрыв за собой дверь. Он долго не выходил, и звук равномерно льющихся водных струй стал монотонным. Ночью Луке не спалось. Он вспоминал все, и душа его все больше погрязала в стыде. Он отправил маленького мальчика на верную смерть – в подземное Царство, откуда выбраться живым шанс равен был примерно одному к миллиону. Он натравил на Перси адскую гончую. В конце концов, он ополчил весь Олимп против парня, которому и так не сладко жилось. Обо всем этом Похититель молний думал уже много раз, и никак не мог понять – почему же Перси все-таки его простил? В его глазах ни разу не читалась ярость, обида или желание убить, в конце концов. Он был преданным, верным, любящим. С первого взгляда это сказать было нельзя, но крылатая полоса их отношений позволяла судить об этом. «Крылатой» Кастеллан назвал ее еще тогда, когда вручал Перси свои полетные кеды. Джексон не знал об этом названии. Четыре дня прошли однообразно. Перси до вечера гулял по Нью-Йорку, навещал старые школы (просто заходил в них, смотрел по сторонам, и сочувствовал детям, запертым в этих бетонных коробках), а к вечеру возвращался в съемную квартиру. Джексон хотел поговорить с Лукой о перемене в его поведении, но, подумав, решил, что со своим характером Кастеллан не захочет рассказывать ни о чем, что его заботит. Лука рассказывал на ночь какие-то истории о своей учебе, но в голосе его не было ни то что радости – даже просто оттенка эмоций. После душа он, не делая уроки, сразу раздевался и ложился спать. Перси смотрел на его мужественную спину, широкие плечи, позвонки, так заманчиво натягивающие кожу… Парень испытывал чисто физическое желание сделать Кастеллану хотя бы массаж, не говоря уже о большем, но решиться смог только в пятницу, через неделю после своего «заселения». Он сел за его спиной (Лука спал на боку) и положил теплые ладони на едва заметный изгиб на боку. Кастеллан вздрогнул, но говорить ничего не стал. Перси успокаивал его тягучими кошачьими ласками, не нарушая тишины в комнате: гладил ладонью по животу, кончиком языка теребил мочку уха, теплым дыханьем обжигал шею. Тогда Лука почувствовал, что оковы, надетые на душу несколько дней назад, упали, громко брякнув о стены непонимания. Джексон давно простил его. Какой бы сволочью он не был, его все-таки простили. Это было очевидным, но Лука только в тот момент понял, что значит освобождение. Совесть периодически начинала есть его, не повинуясь никаким графикам. Ее нашествие в этот раз пришлось на неудачное время. Кастеллан перевернулся на спину и улыбнулся в полумраке. Впервые за последние дни его улыбка была искренней, светящейся изнутри. Перси поцеловал его в уголок губ и прошептал, будто боясь сломать хрустальную завесу тишины: - Что бы ты там не думал, что бы не случилось, кончай с этим, пока я здесь. Самоедством займешься, когда я уеду. - Ладно, - Лука прикрыл глаза и глубоко вздохнул. – Я исправлюсь. Правда. Если бы не ты, я давно бы уже скатился в пропасть, из которой не смог бы выбраться никогда. Эта привычка приоткрывать губы, обнажая верхний ряд жемчужно-белых зубов… Перси не хотел отвечать словами – в его распоряжении были трепетные губы, бархатная кожа и гибкое юное тело. Здесь, на полу, Перси было неудобно и жестко, но он сам согласился на это. Затылок крепко прижимался к линолеуму, пока спина изгибалась, выдавая тело вперед, навстречу медленным и тягучим движениям Луки. Это слияние было самым нежным и чувственным за все время их отношений. Перси казалось, что он водопадом разбивается обо все терзания Луки, смывает их и уносит туда, где они больше никого не потревожат. Девять дней Перси гостил у Луки – пять дней пропущенной учебы, девять дней маминого одиночества. Она отпускала его, обнимая на прощание так, будто он уходил в пустоту, из которой невозможно вернуться. Знает ли Салли Джексон что-нибудь об этом? Думает ли, что Перси снова пытается спасти мир? В понедельник Перси вернулся домой, а жизнь Луки пошла своим чередом – учеба, работа, одинокие ночи и погасшие звезды. Кастеллан с грустью смотрел на душевую кабинку, представляя на запотевшем стекле слипшиеся мокрые черные волосы, на крошечный кухонный стол, где сбоку умещался маленький прожора, на диван, где он тихо посапывал. Тупиковая реальность была такова: они еще нескоро увидятся. Лука отчетливо понимал, что нельзя придумывать себе панацею, которая заведомо станет наркотиком. Горячие иглы кололи все его тело – нежность, желание, отчаяние. Каким бы героем не был Джексон, он еще мальчик, идущий на поводу у собственных эмоций. А Кастеллан такой роскоши себе позволить не мог. Ему следовало задуматься о будущем, о своих планах. С наркотика надо «слезать» радикально – отказаться от него. Пусть он будет просто баловством, а не всей жизнью. Девять дней горячих игл стали определенным уроком для Кастеллана. Эти аквамариновые глаза скоро закроются – будет больно. Поэтому, может, не стоило «садиться» так крепко?