Держи меня крепче

      В тусклом неровно мерцающем свете факелов глаза Сяо Чжаня полны янтаря, густые ресницы отбрасывают изломанные тени, и Ибо любуется ими не в силах оторваться, словно мотылек, бьющийся о плафон светильника — так же отчаянно готовым к смерти.       Шаги ночного гостя застывают где-то между проходами, всего в паре метров от них, и видна лишь тень, черной лужей расплескавшейся на каменном полу.       Сяо Чжань заговаривает первым. Его голос глухим эхом отскакивает от стен, просачиваясь сквозь щели, грозясь выдать их всех. Конечно, это не так, но пойманному в ловушку противного страха (и любопытства, будь честен к себе, Охотник) Ибо чудится, что вот-вот их застукают. Вот-вот Охотник Тао вернется и наступит самый настоящий конец.       — Я ждал тебя раньше, — Сяо Чжань возвращается к своему месту, вновь усаживаясь на пол и вытягивая ноги. — Стоял в очереди на злодейство?       Ибо кусает щеку изнутри, его так и тянет рассмеяться от того, насколько Сяо Чжань расслаблен и невозмутим. Даже будучи скованный барьером, лишенный своих сил, в несвежей одежде, он все равно остается тем, кем является — Верховным колдуном, настоящим сыном Диюя, чьи подземелья способны высосать сущность до последней капли.       — Мне не за чем было спешить, — скрипучим голосом отзывается его оппонент. — Все и так идет по плану, так к чему торопить события? Я хотел, чтобы ты насладился своим новым домом. Как тебе?       — Не помешала бы кровать, — замечает Сяо Чжань, вызвав у Ибо очередную улыбку. — И душ. А еще я хочу хот-пот — вечность не ел острого. Может, мы сможем договориться?       — Мое условие ты знаешь, — теперь голос звучит тонко, отчего Ибо делает вывод — он искажен намеренно. — Возможно, если ты вернешь мне то, что украл, я смогу тебе кое-что предложить. Как насчет хвоста или лапы? Говорят, лапы приносят удачу.       — Если это кроличья лапка. Разводишь кроликов в качестве хобби? Одобряю: они милые.       — Мне нравится, что ты не унываешь.       Сяо Чжань смеется, запрокидывая голову. Ибо невольно облизывает губы, глядя себе под ноги — сейчас вряд ли уместно пялиться в том самом смысле.       (Взгляда от тебя не оторвать)       Интересно, кто это. Он мог бы сделать шаг или два, их будет достаточно, чтобы заглянуть за угол и увидеть лицо настоящего преступника. А то, что это именно он, нет никаких сомнений — вряд ли кто-то другой, кроме самого Ибо или же колдуньи Ян, мог рискнуть провернуть нечто подобное.       За тот промежуток времени, который они молчат, один из факелов успевает догореть. Часть камеры Сяо Чжаня сжирает темнота, раз — и словно не было никогда. Неприятное чувство растет внутри Ибо, он чешет затылок, стирая выступившие от напряжения капли пота, и все же делает шаг.       Сяо Чжань резко дергает ногой, вскрикивая. Ибо замирает, так и держа ногу приподнятой.       — Извини, — в голосе Сяо Чжаня и правда слышны раскаивающиеся нотки. — Кажется, по мне пополз жук. Не люблю жуков, ты знал, что здесь они просто огромные? Если нет, я могу провести экскурсию. Заглядывай на огонек, будешь моим соседом.       В ответ на его бессмысленную в какой-то мере речь неизвестный гость хмыкает:       — У тебя не получится задурить мне голову, — говорит он. — Я все равно узнаю, где ты ее прячешь.       — Любишь загадки? Я люблю кроссворды, может, принесешь парочку?       — Колдун.       — Только приходи днем, чтобы надзиратель тоже видел тебя — уверен, вам есть, что обсудить. Ты так не думаешь?       — Колдун, — со сталью в голосе обращаются к Сяо Чжаню, и Ибо скорее вспоминает, чем видит, как иронично изгибаются тонкие губы, которые он так любит целовать, в усмешке, когда звучит следующее: — Прекращай, ты все равно не сможешь выиграть время. Всем уже известно, скольких ты убил.       — Думаешь, твой план сработает?       Ван Ибо наконец опускает ногу, не двигаясь с места. Тон Сяо Чжаня серьезный, спокойный, нотки веселья растворяются лужами под палящим солнцем, прячась в памяти коротким воспоминанием. И Ибо хочет вернуть это солнце себе, чтобы оно обжигало как раньше и сердце, и душу, оставляя после причудливые узоры-шрамы — их бы он носил с гордостью.       — Он уже работает.       Сяо Чжань поднимается, его шаги грозовыми раскатами звучат в тишине. Их гость не делает никаких попыток показаться, по-прежнему оставаясь в тени, и это так неимоверно злит, что Ибо уже хочет наплевать на предостережение Сяо Чжаня и все-таки исполнить свой замысел.       От досады он сжимает кулаки. Хочется еще и ударить что-нибудь, желательно кого-нибудь, к примеру, преступника, на которого нельзя посмотреть, но тогда его, Ибо, присутствие будет раскрыто.       Вряд ли это хорошая идея.       — Отдай мне сяньли.       Все-таки посетитель не выдерживает и двигается. Это один шаг, но достаточный, чтобы со своего места Ван Ибо мог увидеть носки черных сапог и крупные пальцы, сцепленные в замок — все остальное скрыто мраком ночи.       Так себе подсказка, но уже хоть что-то.       — Где ты ее прячешь?       — Боюсь, ты ей не понравишься — моя девочка с характером. У тебя красивое лицо, могут остаться шрамы. Хотя, может, ты фанат Безмолвных Братьев?       — Хорошо, я никуда не спешу, так что можешь развлекаться, если тебе скучно.       — Я хочу спать, — огрызается Сяо Чжань в ответ и демонстративно зевает. — Ты мешаешь.       — Тогда облегчи нам всем жизнь, колдун, и скажи, куда ты спрятал сяньли.       — Зачем тебе? — Сяо Чжань склоняет голову к плечу. В его голосе звучит искреннее недоумение. — Кошки и кролики не уживаются. Могу предложить жуков, — и он разводит руки в стороны. — Смотри, их тут очень много.       — Мне обязательно отвечать? — со смешком интересуется их гость. — Или ты и правда не знаешь, что именно попало тебе в руки, колдун?       Но не только Сяо Чжань не в курсе, о чем идет речь, Ибо тоже понятия не имеет, что сейчас им — Сяо Чжаню, разумеется, — пытаются донести. Сам Ибо уже изучил все, что касается сяньли и их способностей, и у него нет причин не доверять записям своих собратьев. Скорее всего, преступник вводит их в заблуждение, стараясь возвысить свой гениальный план.       — Это просто кошка, — в конце концов, отвечает Сяо Чжань, не поддаваясь на чужую провокацию. — Старая кошка. Она убежала, оставшись без присмотра, и я не знаю, где она.       То же самое он говорил и на допросе: кошка, старая, оставшаяся без присмотра, просто убежавшая из его квартиры, когда вы, господа Охотники, следили на моем ковре, вы вообще знаете, сколько стоит вычистить этот уникальный экземпляр?       И, конечно же, Сяо Чжаню никто не поверил. Не верят и сейчас, презрительно усмехаясь.       — Не играй со мной в игры, колдун. Можешь разыгрывать спектакль перед своим ручным охотником, но только не передо мной.       (Ван Ибо сейчас стошнит)       Сяо Чжань цокает. И больше ничего не говорит, продолжая прожигать взглядом тот угол, в котором так удачно притаился его собеседник.       Молчание начинает затягиваться, Ибо нетерпеливо постукивает по бедру пальцами, моля небеса, чтобы те послали хоть какую-нибудь дополнительную подсказку в раскрытии личности преступника.       Но ничего.       — Так ты и правда не знаешь! — чужое удивление разрывает звенящую тишину, а смех противным, лающим звуком проносится по темнице. — Сяо Чжань, Сяо Чжань, мне тогда искренне тебя жаль: я думал ты только делаешь вид, а ты и вправду глупец. Что сказал бы твой учитель?       — Он назвал бы тебя глупцом, — замечает Сяо Чжань и кивает для пущей убедительности. — А меня — идиотом, купившимся на праведные речи. И он бы даже не стал больше обсуждать этот вопрос. Возможно, было бы нечего обсуждать, потому что ты бы был мертв. И никто не осудил бы его.       — Как хорошо, что он умер раньше, не так ли?       Желваки на лице Сяо Чжаня после этого вопроса выступают все отчетливее. Его темный взгляд становится острым, как клинок, и горящая ярость похожа на адамас — яркая, сильная, сокрушительная.       — У тебя все равно ничего не выйдет, — зло выплевывает он, не скрывая своего гнева. Теперь от беззаботности, надменности не осталось и следа, колдовская сущность берет верх, и воздух вокруг становится густым и разреженным. Всполохи сильной, искрящейся магии прорываются сквозь сдерживаемый барьер, глаза Сяо Чжаня окрашиваются таким родным и любимым золотом, от которого нет спасения. — Рано или поздно станет понятно, что ты задумал. И станет известно, кто на самом деле за этим стоит. Ну, и для того, чтобы закончить ритуал, тебе нужен сильный колдун. Вряд ли те, кто на это способен, согласятся на это, а у тех, кто купится на лживые обещания, просто недостаточно сил. Лучше остановись сейчас, пока еще не поздно.       — У меня все еще есть ты.       — Серьезно думаешь, что я сам, по доброй воле, буду помогать тебе? Ты плохо меня знаешь.       — У всех нас есть свои слабости. У тебя они тоже имеются, не так ли?       Лицо Сяо Чжаня становится маской. Нечитаемой, безразличной, безликой. Самая настоящая ненависть клубится в его взгляде, когда он выдавливает:       — Только посмей.       Ибо слышит, как их гость усмехается.       — Я же говорю, колдун, у меня идеальный план, и ты не сможешь мне помешать.       Через мгновение после этого вновь раздаются шаги. Сяо Чжань стискивает прутья решетки и в бессилии бьет, даже не морщась от боли — судя по быстро краснеющей коже, удар был приличным.                     

• ────── ✾────── •

             — О чем он говорил? — кажется, вечность спустя спрашивает Ибо, устав от давящей тишины. Он сбрасывает с себя морок руны и подходит обратно к камере, вставая напротив застывшего возле решетки Сяо Чжаня. — И кто это все же был?       Сяо Чжань моргает несколько раз, явно очнувшись от своих мыслей. Во взгляде, которым он одаривает Ибо в следующий момент, появляется какая-то болезненная тоска, и от нее становится больно.       — О тебе, — одними губами отвечают ему.       — Я знаю, — вздохнув, точно так же говорит и Ибо. На губах Сяо Чжаня появляется грустная улыбка. — Но я про Орешек.        Сяо Чжань отворачивается, встает спиной, прислоняясь к решеткам. Те вдавливаются в его плечи и рубашку, Ван Ибо протягивает руку вперед, просовывая пальцы между и прикасаясь к Сяо Чжаню хотя бы так.       И думает: «теплый», а после опускает одну руку и берет Сяо Чжаня за руку, ту самую, пострадавшую от удара.       — Перестань, — говорит Сяо Чжань, оборачиваясь. Но руку не выдергивает. — Ибо, — уже мягче, когда Ибо аккуратно прикасается губами к тыльной стороне ладони. Целует, пытаясь унять боль, согревая своим дыханием. — Охотник.       Сердце Ван Ибо молчит, спокойное. Боль притупляется, но не уходит, раны от игл затягиваются, потому что именно сейчас присутствие Сяо Чжаня действует на него, словно Иратце, и чувство такое, что так теперь будет всегда.       — Просто скажи, — просит Ибо, прерываясь лишь для того, чтобы перехватить руку удобнее и произнести: — Мне уже все равно, если ты врал раньше.       Сяо Чжань дергает уголком губ:       — Я никогда тебе не врал.       В его голосе горечь и боль, и чего больше — может, вообще всего поровну, — неизвестно. И от всего этого веет такой неправильностью, такой дикостью и таким абсурдом, что Ибо хочется стереть последние несколько недель из своей и Сяо Чжаня памяти. Ему вновь хочется перенестись в безопасность чужой квартиры, где по утрам просыпаешься не от противного звука, означающего «Подъем», а от легких царапаний коготков или же нежных поцелуев, жаркого шепота на ухо и жадных рук, обнимающих со спины.       Жаль, что это больше невозможно.       — Что тебе рассказала Ян Ми? — спрашивает его Сяо Чжань, когда Ибо прекращает целовать его ладонь и просто поглаживает ее пальцами.       — Что настоящий преступник ближе, чем думают Охотники, — Ибо вздыхает, а затем зеркалит позу Сяо Чжаня. Он пытается вспомнить, о чем именно они разговаривали с колдуньей Ян. — И ты знаешь его имя. И еще не попросил помощи у меня, когда она явно тебе нужна!       — Этого она не говорила, — со смешком вставляет Сяо Чжань.       — Ты не знаешь, — парирует Ибо в ответ и, слыша чужое фырканье, все же признается: — Не говорила. Но ты мог же!       — Мог, но я не хотел втягивать тебя.       — Это касается не только тебя, — обида, так тщательно скрываемая им, теперь прорывается наружу, как одна большая волна, прибившаяся к берегу. — Всего Сумеречного Мира, Сяо Чжань. А ты решил построить из себя героя?       — Я отлично смотрюсь в трико.       — Хотел покрасоваться передо мной?       — Айщ, Ван Ибо, ты раскусил меня, — и они тихо смеются, когда с наигранным ужасом в голосе Сяо Чжань восклицает: — Или тебе нравятся лосины? Гуи тебя задери, Ван Ибо, я не надену трусы с лосинами!       — Я не знаю, о чем ты, но, пожалуй, не стоит. Я люблю, когда твои ноги голые.       — О, — заключает Сяо Чжань.       Ван Ибо поворачивается к нему полностью, дергает плечом и говорит:       — Он хочет уничтожить весь Нижний мир.       — Почти, — поправляет его Сяо Чжань. — Ритуал сорока четырех или ритуал кровавого солнца позволяет призвать обоих Повелителей.       — Хочешь сказать, что он хочет уничтожить их?       — Нет, он хочет, чтобы исчез весь Сумеречный мир — и Охотники, и дети Диюя.       В горле стоит ком. Прокашлявшись, Ибо спрашивает, понимая, что ответ Сяо Чжаня ему точно не понравится:       — Почему?       Сяо Чжань пожимает плечами:       — Просто потому что хочет и имеет власть, куда большую, чем мог вынести. Люди, которые слишком долго носят ее бремя, в конечном итоге сходят с ума. Нет точного ответа, Ибо, кроме того, что он считает себя правым и думает, что может решать за других. По его мнению, мы все отравлены — особенно Охотники, ведь вы путаетесь со скверной и тьмой куда чаще, чем кто-либо.       Помолчав несколько минут, Ибо трет переносицу.       — Я все равно не понимаю, — устало говорит он. — Хочешь сказать, он намеренно подставил тебя, чтобы потом использовать как колдуна, способного провести ритуал? Значит ли это, что у него нет в крови ни капли колдовства?       Всем известно, что дети Диюя обладают минимальным магическим потенциалом из-за своего происхождения. Это их сущность, то, кем они рождены, как дети Небесного царства, в крови которых даже через поколения и поколения течет кровь Повелителя Небес.       — Мне жаль, Ибо, — с грустью в голосе заключает Сяо Чжань. — Но это правда.       И прежде, чем Ибо успевает ответить хоть что-то, раздается сигнал тревоги. Повернувшись ко входу, Ибо видит хмурого Охотника Тао.       (Не повезло)