Сампо

      «Медицинская буханка» легонько подпрыгивает на кочках, уверенно двигаясь по петляющей между величественных сосен и совсем небольших ёлочек песчаной дороге. Её держат буквально одни только корни да нападающие с ветвей шишки, совсем как гравий утрамбовывающиеся в почву вперемешку с хвоинками. Постоянное использование превращает её в почти что не поддающуюся деформации глыбу, делая даже лучше городского асфальта.       О стекло разбиваются редкие, но при этом крупные довольно дождевые капли, вот-вот словно бы собирающиеся перерасти в усиливающую непогоду канонаду. И Павел про себя невольно замечает, что ещё только этого им не хватало.       — Что вы вообще задумали? — взметнув на свою спутницу взгляд, спрашивает Дымов. — Говорите сразу, чтобы уж я был готов к вашим планам.       — Говорю же: просто поговорить, — беззаботно пожимает плечами Север, для большей верности переведя на Павла так и кричащий об искренности взгляд. Вот только доктор за несколько месяцев знакомства понимать научился, что в её случае великий Михаил Афанасьевич всё же был не прав — эти глаза ой как умеют скрывать истину и откровенно лгать. Да и Агата как бы в подтверждение этой мысли долго взгляд на своём провожатом не концентрирует, предпочтя в убегающую вдаль дорогу вглядываться да за мелькающие за стеклом деревья «ухватываться».       — Ну, да, конечно, — кивает в ответ доктор. — Знаю я эти ваши разговоры. Они либо нападениями заканчиваются, либо истериками, либо смертными обидами и проклятиями… либо вообще целой смесью последствий.       — Вы сами согласились составить мне компанию.       Она смотрит на Павла не то с вызовом, не то с констатацией собственной победы. Но внутренне неимоверно радуется, что её лёгкой вуалью из сарказма и самоуверенности просьба отправиться с ней не была им проигнорирована.       — Вы не оставляете мне никакого выбора, Агата, — резонно ввинчивает Павел, заглядывая Агате в глаза и победы её не признавая. — Не ехать же мне потом описывать чей-нибудь труп. Или из капкана вас вызволять. Или вообще разыскивать неизвестно где, мотаясь по всему Острову. У меня вечером приём, а вы Майе обещали фильм какой-то посмотреть.       — Вам же нравятся фильмы, которые я показываю вашей дочери, — припоминает она, и доктор согласно кивает. Не отрицать же действительно существующего. Да и ещё не раз озвученного.       — Не нравятся. Но лучше, если она будет смотреть их с вами, чем вообще одна.

--

      До самого домика Феликса, Дымовым наречённого не иначе как избушка и расположенного чуть в глубине леса, добираться приходится на своих двоих. Сквозь высокие травы, по словно вены пронизывающим землю могущественным корням и с негромкими разговорами, то и дело меняющими свою тему. Благо, что недолго.       — Вот и добрались, — заключает доктор, когда между деревьев уже виднеется небольшой одноэтажный дом из бруса, не окружённый даже подобием забора. — Осталось надеяться, что Феликс дома. Иначе зря ехали.       — Знаете, это в его же интересах, — взметнув на Дымова взгляд, заключает Агата. — А то в самом деле придётся передавать ему что-нибудь нелицеприятное. Вместе с птичкой.       — Я даже боюсь представить, что это может быть, — отмечает он, уверенным шагом приближаясь к затаившейся посреди леса избе и то и дело бросая на свою спутницу взгляд. Дабы та не споткнулась о какой-нибудь корень или камень да не полетела на усыпанную хвоей землю. А главное — не вывихнула себе ничего и не сломала.       В частом кустарнике за углом дома раздаётся возня, попросту не способная не привлечь к себе внимание без приглашения явившихся гостей. Раздаётся хруст попавшейся под ноги ветки, и в поле зрения Агаты с Павлом выходит наконец мужчина, в котором доктор с ходу узнаёт того самого Феликса. На плече у него гордо восседает иссиня-чёрный ворон.       Павел едва успевает поднять руку, намереваясь окликнуть Феликса… но все его слова, поточнее подбираемые в мыслях, уже в следующий миг растворяются как в пелене, утопая в её поцелуе.       Агата прохладными ладонями обжигает кожу у него на лице и буквально с каждой секундой всё сильнее утягивает в поцелуй. Одурманивающий. Пламенный. Неожиданный. У Павла руки нерешительно опускаются на изящную спину писательницы, и в мыслях звучит лишь одно — «Хоть бы это был не сон».       Оторопевший Феликс так и не делает не единого шага, неотрывно глядя на то, как яркую симпатию вызвавшая писательница, сердце его биться заставляющая всё чаще и мечтать о чём-то безоблачно-светлом, с чувством целует местного доктора, всегда казавшегося ему гордым одиночкой, не ждущим и не просящим хоть малейших романтических связей.       — Агата… — едва ли не одними губами произносит Дымов, ладонь запуская в её озорные кудряшки, от неожиданного порыва нежности хозяйки, как кажется, переставшие подпаривать от лёгких дуновений ветра.       Он больше ничего не говорит, в не отпустившей его растерянности вперемешку со смятением заглядывая ещё какой-то миг назад целовавшей его писательнице в глаза. Видит замешательство в её глазах. А вместе с ним — довольство самой же собой, победоносность.       — Вы меня использовали, — не то спрашивает, не то утверждает Павел, безвольно опуская руку. Он не замечает ушедшего в дом Феликса, едва сдерживающего слёзы, и отчаянно надеется услышать от Агаты, что всё не так, как сложилось у него в голове. Оторопь не отступает, смешиваясь с чем-то на подобии опустошения.       — Не заметила, чтобы вы были против, — в привычной манере ввинчивает Север. И взгляд её не то виновато, не то смущённо опускается в пол. Так непривычно для неё же самой.       Она спешит подальше удалиться от скрываемой в лесу избушки, хоть пару мгновений побыть одной и попросту осмыслить, что она только что натворила. Чувства Павла жалеет? Собственного трепета в сердце не понимает.