Без проигравшего.

Врать самому себе не имеет смысла: когда-нибудь ты признаешься, принимая всё, что отрицал, или до самого конца будешь губить себя. Пока шёл по просёлочной дороге к деревенским домикам впереди, он врал, что не боится, не переживает. Солдат не должен чувствовать ничего, кроме желания победить врага. Но соврать не получилось тогда, когда он увидел пустое село, брошенное жителям в попытке уйти подальше от войны. Не было никого; звон в ушах давал о себе знать при каждом шумном шаге или выдохе. Холод ощущался не так ярко: гипервентиляция лёгких беспокоила куда больше покалывания кончиков пальцев и их онемения. Внезапно голову сразила боль в висках. Из-за этого Коля вышел раньше своих сослуживцев. Он знал, что это случится - ему нужно время, нужно принять происходящее. Сейчас у него было не так много времени, и надежда оставалась на свой хвалёный контроль. От него зависели жизнь других людей и удачное выполнение задачи. Успех мог спасти многих, но для этого нужно успокоиться, принять происходящее и унять дрожь в руках. Вдохнуть, выдохнуть, снова вдохнуть и снова выдохнуть. Присев на корточки, младший лейтенант взял в руки горсть снега и принялся потирать его между ладонями. Онемение, как и дрожь, начало проходить, а руки почувствовали обжигающий холод - хоть что-то. Прикосновение холодной руки ко лбу стало отрезвляющей попыткой прийти в себя. Ивушкин услышал приближающийся Т-34. Он был совсем на подходе. Что же о нём подумают его сослуживцы, если увидят в таком состоянии? Разочаруются в командире? Возможно, даже перестанут доверять, назовут слабохарактерным, не способным справиться с самим с собой. Совсем ещё молодому солдату не приходило в голову, что чувствовать хоть что-то на войне - это не слабость, а человечность. В скором времени он это поймёт и примет. Сейчас же Николай поднялся с корточек и обернулся к танку. - Фрицы попрут из леса, нам нужно до рассвета встать на позиции, если не хотим быть замеченными, как поняли? - после долгого молчания охрипший голос едва не дрогнул. Вопреки всему, обращение к сидевшим на корпусе железной махины было сказано с прямой уверенностью, присущей командиру. Совсем недавно он и думать не мог о том, что будет вот так стоять и раздавать приказы, прежде чем оказаться на месте сражения с немцами. И всё же были моменты, когда Ивушкин думал о своём подвиге и, как и любой мальчишка в детстве, хотел признания. Если бы не мысли, которые так и хотели утолить юношеский запал, то пришлось бы выкручиваться, чтобы голову не заполонили совсем не весёлые образы раскиданных частей танка и экипажа по когда-то белому снегу. Старшина уже был на своей позиции, пока Коля, увидев его сигнал о готовности, прикрывал оставшиеся видимые места танка сеном, любезно заготовленным жителями села для скота. В данный момент здесь уже никого не было никого. Пока Коля лез через люк на место наводчика, в его голове промелькнула мысль, впоследствии отчего-то сказанная вслух. - Глухо, как на кладбище, даже собак не слышно. Совсем скоро поднимается солнце. Ранее самое любимое время дня теперь не казалось столь привлекательным. Засиживаться допоздна и подставлять лицо только выглянувшему солнышку было приятно. Летом это было особенное ощущение нового дня, а зимой морозный отрезвляющий холодок. Смотря через прибор наблюдения, Ивушкин почувствовал беспокойство. Между тем начало светлеть. Ком застрял в горле, а дыхание пришлось контролировать, дабы экипаж не услышал его прерывистые вдохи и выдохи. Только вот он не замечал, что эти самые мужчины в его подчинении волновались ничуть не меньше. Когда снежная дорога стала полностью проглядываться, а ночь уступать другому времени суток, пришлось снова брать себя в руки. Переживать уже не имело смысла. В самый неподходящий момент младший лейтенант вспомнил о маме: наверное, узнав, на какое задание его отправили, она бы за него очень переживала. Хотелось верить, что у неё не начались проблемы с сердцем: в её-то возрасте и к тому же в таких условиях это очень опасно. Рука потянулась к волосам, взлохмачивая их ещё сильнее, а затем натянула шапку. - Экипаж, готовсь. Враги скоро покажутся, - откуда столько уверенности, он и сам не знал. Думается ему, что оказавшись на месте фрицев, он бы сам пошёл с самого утра. Добраться до Москвы как можно быстрее было для них главной целью - вот и причина таких догадок. От собственного представления себя в чужой шкуре он на мгновение скривился. Неприятное чувство возникало в груди, когда приходилось думать о том, что он мог оказаться на месте этих безжалостных людей, если бы судьба распорядилась по-другому. - Есть, командир, - уголки губ приподнялись, образовав слабую улыбку; ответ прозвучал синхронно. Прогресс с прошлого раза на лицо. Село было непривычно пустым. Обычно ранним утром здесь тут и там мелькали дымки из труб избушек. Кто-нибудь из русских непременно просыпался очень рано и бежал топить печь с целью прогреть дом с утра. Эвакуировали людей? Возможно. Красная армия наверняка знала, как близко они подобрались к их столице. Задумавшись, мужчина не заметил, как уже сунул трубку в рот, прикусывая её кончик зубами. Вредная привычка не хотела его отпускать, или же он не хотел бросать курить. Немецкий солдат даже не посмотрел на человека, забравшегося на танк, так как знал, кто это. Никто бы не посмел вот так забраться на Пантеру гауптмана вермахта, кроме Вольфа. - Русские что-то задумали, - решение рассказать о своих подозрениях происходит спонтанно, хотя обычно он не делился с напарником по танку тем, в чём не был до конца уверен. Считал, что если окажется не прав, то его озвученные догадки подтвердят, что он тоже ошибается, что он не такой идеальный, коим его считали. Делать ошибки при всех и признавать их – удел неудачников. Так он считал с самого детства, поэтому пытался всегда выглядеть в лучшем виде, чтобы создать образ идеального солдата. - Полагаешь? – для пущей убедительности Вольф ещё раз осмотрел дом, хотя видел его уже раз двадцать за всё то время, что они тут стояли. Невозможно на него не смотреть, когда поставлена задача его захватить. Пробка от термоса не поддавалась окоченевшем рукам, поэтому в ход пошли зубы. – Село выглядит мирным. - Запомни, Вольф, - Ягер в нетерпении покрутил трубку у себя во рту, - русские всегда что-то задумывают. - Кофе? – получив отрицательный ответ, мужчина подул на горячий напиток и сделал глоток в попытке согреть свой организм. - Чёртов мороз, невозможно привыкнуть. - Борода поможет, - лицо гауптмана исказила лёгкая усмешка. Он один из немногих, кто отращивал бороду. В Третьем Рейхе больше ценилось гладко выбритое лицо, а вот он стал исключением. Некоторые курсанты, впервые увидев командира, насочиняли баек о том, что отросшую бороду Клаус не сбривает, чтобы она грела лицо в такие холодные русские дни. Видимо его дорогой друг решил напомнить ему об этой смешной истории, которая стала известна ему совсем случайно: проходил мимо солдатской столовой, а они так бурно это обсуждали, что волей-неволей, а всё-таки подслушать получилось. – Когда ты её сбреешь? Уже сам выглядишь, как Иван. - Через неделю, когда возьмём Москву, - посмеиваясь, он достал карманные часы, внимательно всматриваясь в их циферблат. – Я поставил эти часы, полагая, что мы будем первые на красной площади. Но сначала надо туда добраться. Заводи моторы. - Танки, приготовиться, - рука опустилась на район шеи, передавая это уже своим бойцам через встроенный микрофон в наушниках. – Интервал двадцать пять метров. Вперёд. Марш! Со всех сторон послышались загудевшие моторы Пантер. Воздуха не хватало, от дыма собственного подбитого танка начинала кружиться голова, а люк не открывался с первого раза, из-за чего пришлось приложить силу. Его глаза расширились от удивления, когда сквозь чёрный дым он увидел ни кого-либо, а солдата, русского солдата. Стоял твёрдо, почти не покачиваясь. Не может быть. Просто невозможно. Командир одного танка не мог уничтожить целую роту боевой немецкой техники. Ягер готов был поклясться, что сам он выглядел сейчас намного хуже своего врага. Мысли начал одолевать гнев. Что же это он? Снова ошибся? Может быть, поспешил, думая, что русским не выдержать напор, и недооценил их? Перед глазами начало плыть, гауптман знал, что состояние его было сейчас тяжёлое, поэтому рука незамедлительно потянулась за револьвером. Гнев на солдата Красной армии отдавался по всему телу; хотелось не просто застрелить его, а задушить собственными руками, но силы покидали его. Перед тем, как нажать на спусковой крючок, Иван повернулся к нему корпусом. Прошло всего несколько секунд, а он уже запомнил его черты лица. Его хватило на один единственный выстрел, после чего темнота возникла перед глазами, заставив погрузиться в бессознательное состояние. Мысль о промахе была последней в помутнённом сознании. Первое, что услышал Коля, были стоны людей. Ему и самому хотелось взвыть: тело ломило, как никогда раньше, а глаза и вовсе не получалось открыть. С усилием он смог приподняться, опираясь о деревянную стену. Только сейчас во всех этих голосах получилось разобрать звук колёс. Он был в товарном вагоне поезда. Последнее, что он помнил, - это выстрел. Только вот стрелял не он, а в него. Лицо оказалось залито подсохшей кровью, отчего пришлось упорно стирать её руками, чтобы открыть глаза. Вид изнемождённых солдат в вагоне заставил его снова закрыть глаза. Людей было слишком много, складывалось ощущение, будто он вместе с ними застрял в консервной банке. Ужасное зрелище подбитых мужчин. Только отвернувшись, парень снова открыл глаза - всё же ужасный запах, забившийся в ноздри, разыграл воображение. Уж лучше видеть это всё, а не представлять на их месте себя. Куда их везут, было несложно понять - вся страна была наслышана о ужасных концлагерях немцев. - Кха-кха, - сбоку по правой стороне послышался сухой кашель, раздирающий горло. Ивушкину пришлось приложить усилие, чтобы повернуть голову в сторону мужчины, что прикрывал рот, покашливая уже не так сильно. Выглядел он скорее обычным рабочим, чем солдатом. В волосах и на седине уже просвечивала седина. Больше пятидесяти ему и не дашь, хотя нездоровая бледность прибавляла возраст и выделяла синяки под глазами. Впрочем, и осунувшиеся щёки от недоедания не молодили его. - О, солдатик, очухался? Я думал, ты тут прям так и помрёшь, - снова сдерживая кашель, мужчина с намёком кивнул в угол поезда, на двух мужчин, не подававших признаков жизни как минимум несколько часов. Кадык дёрнулся в попытке сглотнуть ком в горле. Он был слишком слаб, чтобы скрывать своё настоящее отношение к неподвижным телам в такой же форме, как и на нём самом. Он терпеть не мог трупы. - Ишь, ты посмотри на них, померли несколько часов назад. Не в одном хоть танке были? Будь он верующим, точно бы помолился. Это был не его экипаж, и на их месте он бы точно не хотел находиться. Хотя зная, что его может ожидать там, куда их везут... лучше уж смерть на поле битвы. - Сколько часов мы едем? - собственный голос был охрипшим, что неудивительно. Во время битвы приказы, отданные им, были на повышенных тонах, а потом он ещё бог знает сколько времени пробыл в бессознательном состоянии. А как же жажда его замучила - хочется на стену лезть. - Дак уже как часов семь. - Как семь? – танковый командир хотел было резко привстать, но боль, особенно сильная в правой ноге, заставила остаться на месте и лишь сильнее сжать зубы. - А вот так. Ты бы лучше лёг, касатик, уж больно плохо ты выглядишь, приедем мы ещё нескоро. - Вы знаете, куда нас везут? - А как же? И так понятно, куда эти фрицы такие поезда отправляют. Только вот у каждого судьба разная. Мужичков посильнее могут и на работы привлечь на завод какой-нить, а таких, как я и ты, в лагеря. Они тоже разные, конечно, может, и повезёт нам. Как же так? Он ведь только что был в Нефёдовке, разгромив целую роту немецких танков. Совсем недавно вытаскивал Степана Савельича из горящего Т-34. Интересно, как он сейчас? Жив ли? - Как матушка-то назвала тебя, солдатик? – видимо брату по несчастью было совсем нечем заняться, раз он решил таким образом скоротать время по пути в Германию. Раненому совершенно не хотелось языком молоть, голова была тяжелее обычного, и он с трудом держался в сознании. - Колей меня звать. - Николай значица, - ему хотели протянуть руку, но по какой-то причине мужчина почти сразу же убрал её. – Меня Борей кличут, ты как здесь оказался? До отключки помнишь что-нибудь? - Помню, - помнил, но, честно говоря, вспоминать об этом в лишний раз не хотелось. Да, они выполнили задачу, прикрыли своих в отступлении, но что сейчас-то? Находиться на пути к своей участи хуже смерти. – Бой у нас был с немцами. Один танк против целой их дивизии. Приказ – стоять насмерть. - Неужто всего один? А остальные где? Коля не ответил, прислоняясь затылком к качающейся деревянной стене вагона. Простреленная нога ныла, а пятерня пальцев без должного прилива крови уже не чувствовалась. Её сжимало в тисках с такой силой, что по ощущениям нога собиралась разойтись на две части, а мышцы будто уже разорвались на лоскутки, доставляя неимоверную боль. - Ты снова только не вырубайся, - чужой взгляд прошёлся по внешнему виду младшего лейтенанта, высматривая в нём что-то. - Мальчишка совсем. Чего на фронт пошёл? Там не помер, так здесь на тот свет отправишься. - Родину и мать пошёл защищать, а не прятаться, - он чувствовал себя слишком плохо, чтобы с кем-то разговаривать и соблюдать хоть малейшее уважение к старшему. - Ты, Коль, не подумай ничего, - мозолистые, в не совсем опрятном состоянии пальцы привычно почесали брови, сведённые к переносице. - Я тоже без дела не сидел. На заводе ещё до начала войны пахал, как лошадь. Да ещё и за такие-то гроши! Ты представляешь? И ведь не всегда деньгами платили, картошка их поперёк горла уже стояла. А как всё покатилось к чёрту, так вообще из-за станка почти не выходил. Даже призвать не успели, как городок-то наш, почти у самой границы, оккупировали. Ироды. Воздух сквозь плотно сжатые зубы вырывался, образуя неразборчивый звук. Вагон слегка покачивался, натыкаясь на что-то. Лишь тогда со стороны прекратились несвязные россказни, которые и отрывками не доходили до ушей юноши. Мужчина всё-таки понял, что разговорить раненого не получится так же, как не вышло это и с остальными мучениками в вагоне. Ни один не находился в здоровом физическом или моральном состоянии, чтобы вести беседы. Сейчас они никому не нужны. Время стороной обходило танкиста. Лишь в тревожной полудрёме он слышал, как поезд несколько раз останавливался, а затем снова начинал своё движение. В такие моменты раскрывались тамбурные двери, через которые, при обычном раскладе, уже в следующую минуту сыпались слабые от недоедания люди. Недолгое время находясь в более осознанном состоянии, Ивушкин решил объяснить это «выбросом мусора». Подкармливать буйную фантазию он не решался, вместо этого старался продумать свою дальнейшую судьбу, а не судьбу тех, кому не повезло добраться до пункта назначения. Что уж говорить, боль отлично отвлекала его мысли, вынуждая каждый раз проверять повязку на вновь открывшееся кровотечение. Ему повезло, что пуля немецкого аса прошла на вылет, задев только сухожилия, а не раздробив коленную чашечку, будь револьвер направлен чуть ниже. В противном случае могло начаться заражение крови, а сам младший лейтенант не был настолько хорош в медицине, чтобы самостоятельно извлекать пулю без вреда собственной конечности. Однако при любом исходе ему придётся первое время опираться на импровизированную трость, коей на время для него служила крепкая палка, найденная на одной из остановок в поле. Абсолютно всех заставляли справлять нужду не отходя от вагонов, а тех, у кого же хватало смелости делать ноги, сразу же останавливали выстрелами. И ни разу они не были предупреждающими. Всегда с первого раза находили свою цель. Первым на побег решился совсем молодой парнишка, явно переоценив свои силы. Николай помнил, какая в нём проснулась злость, когда тот, отбежав на небольшое расстояние, упал замертво. Он ничего не мог сделать. Лишь тщетно сжимал кулаки, ногтями впиваясь в ладонь и оставляя маленькие ранки от лопнувшей кожи. Фрицы даже накрыть тело не дали - лишь со своим проклятым «Schneller» загнали обратно словно скот. Через какое-то время сквозь щель между досок вместо полей и лесов начал проглядываться забор, за которым скрывалось ужасное будущее каждого пассажира состава.