kitty

      Ацуши тяжело дышать. Горло сдавило невыносимой острой болью, к которой он, что неудивительно, начал потихоньку привыкать. Воздуха в легких становилось все меньше и меньше с каждой миллисекундой, а такой необходимый кислород в крови упал до критической отметки, сделав все вокруг немного смазанным, мутным. Обкусанные из-за нервов, обветренные губы начали по-мертвецки синеть. Фиолетовые, с редкими, но такими яркими желтыми вкраплениями, тусклые в недостаточном освещении сырого подвала, глаза так и норовили закатиться, картинка перед ними плыла и упорно отказывалась фокусироваться. Накаджима изо всех сил старался оставаться в сознании. Изо всех, оставшихся спустя месяц заточения, сил старался пройти очередное испытание на выживание. Жалким движением хватается за запястье человека напротив, пытаясь хоть как-то заставить его отпустить, дать вдохнуть и не задохнуться. Но у него не получается. Никогда не получалось. Вся эта ситуация резко отдавала кислым привкусом приютской жизни на языке: в те времена тоже было постоянно холодно, голодно и обжигающе больно. Тогда все попытки тигра исправить хоть что-то точно так же венчались далеко не успехом, нет, только обидный проигрыш с последующим страстным избиением. Жизнь заставила притерпеться к постоянной, непрекращающейся ни единой секунды боли. В конце концов, эти ощущения напоминали ему, что он все еще живой, а регенерация не даст ему убежать от этого кошмара никогда. Коварные воспоминания, что проскакивают так не вовремя, с издевкой вынуждают замечать поразительное сходство сырых подвалов Портовой Мафии и церковного приюта, в котором не было и грамма святости. Хотя, может, это один и тот же подвал… Правда, Ацуши этого не знает.       Рюноске упивается своей властью. Крепче сжимает горло паренька напротив, чувствуя его трахею под своими холодными пальцами, с неописуемым удовольствием заглядывая в его полные ужаса глаза. Рассматривает каждый миллиметр его болезненно бледного лица, свежие кровоточащие царапины, синеющие губы и синяки под глазами. Рассматривает так, как будто видит эту примечательную картину впервые в жизни, как будто не он рисовал ее своей же рукой каждый божий день на протяжении целого месяца. И ему прямо до дрожи в коленках нравится ощущать силу, которой его милый беззащитный мальчик не может противостоять. Ну или не хочет ей противостоять, это, в любом случае, уже не проблема Акутагавы. Годами затаившись в тени его безумного таланта — как это недоразумение любил называть Дазай — не получая и капли из моря того признания и одобрения, что получил он, брюнет был несказанно рад “проучить” главную проблему всей его никчемной, испачканной в крови, жизни. Ацуши – идеальная жертва. Такой послушный и покладистый, не устраивающий скандалов и нервотрепки, влюбленный до безумия парень, не видящий в этом всем никаких проблем. Точно цепная собака, которая боготворит своего хозяина. А потому издеваться над ним было для мафиози сплошным удовольствием. Загонять его на дно, топить как беспомощного котенка – вот что он считал своим хобби. А котенку остается только отдаться в руки суровой судьбе и утонуть. Ведь после смерти о нем никто и не вспомнит. Как и не помнили все тех, кто был до него, и не факт, что будут помнить тех, кто будет после. Что правда, пока еще садист не готов дать этому миловидно-побитому коту умереть. Не готов сейчас и готов в ближайшее время точно не будет. Слишком уж ему понравилось играть с блондином в кошки-мышки.       Секунда, стальная хватка брюнета ослабевает. Изнеможенный Накаджима тут же делает такой жизненно необходимый вдох. Горло жжет огнем, из глаз текут предательские соленые слезы, а со сбитого подбородка капает капелька слюны. Он жалостливо хрипит, хватается худющими руками за шею, прямо за то место, где наверняка остались насыщенные синяки и красные следы удушья. На ватных ногах оседает на сырой, прохладный и неприятно влажный бетонный пол. Вдыхает спасительный кислород даже не полной грудью: при любом лишнем движении ребра отдают колющей болью, еще не успев срастись до победного конца. Перед смертью не надышишься, но Ацуши отчаянно пытался. Сознание и осознание потихоньку возвращаются. Неохотно, медленно, максимально затянуто и со скрипом, но все же возвращаются. Картинка в глазах потихоньку стабилизируется, ее больше не штормит, а резкость и фокус приходят в норму. Теперь блондин несмотря на полумрак видит не только размытое нечто, а и вполне может разглядеть неровность пола, мелкие стеклянные осколки и порядком засохшие лужи крови. Тело ломит, все 206 костей как будто раскрошились даже без внешнего воздействия, а остатки крови в венах стынут и становятся непонятной густой жижей. С большим трудом парень поднимает голову и пустым, почти невидящим, взглядом смотрит на своего возлюбленного-садиста.       Вечно можно смотреть на три вещи: как горит огонь, как течет вода и как страдает Ацуши Накаджима. У Рюноске, естественно, любимым был третий из вариантов. Он действительно искренне любил наблюдать за этим интимным моментом безысходности, боли и сожаления о собственном существовании, которое мученик разделял со своим мучителем. Только Акутагава мог по достоинству оценить его жертву. Только он понимал, как много блондин терпит и сколько еще готов терпеть, чтобы хоть на несколько часов в день снова оказаться с ним в непосредственной близости. Пусть даже такой болезненной. Особенно такой болезненной.       Рюноске смотрит на его страдания с высоты своего роста. Его котенок должен почувствовать разницу, ощутить каждой клеточкой своего измученного тела, что он на другом уровне. Должен осознать, что если он чего-то хочет, то должен поднятся на ноги сам и попросить как следует. И садисту все равно, что ноги сломаны. Правда, на сегодня брюнет готов сделать первое и последнее исключение из таких жестоких правил.       – Ну что за спектакли, котенок? Ты же сам попросил в этот раз придушить посильнее… – Голос такой холодный, пробирающий до мурашек и одновременно такой противно снисходительный. Аку приседает на корточки, тянется рукой к голове блондина и зарывается пальцами в его светлые неухоженные волосы. – Все хорошо?       Ацуши уже не понимает в какой момент ждать подвоха. Разучился различать где напускная, не настоящая забота за которой по традиции моментально следует новый приступ боли, а где этот больной жестокостью человек реально переживает за его состояние. Хотя второго варианта развития событий Накаджима еще не наблюдал, так что не исключено, что реальных переживаний у садиста нет вовсе. Они атрофировались еще в беспощадном детстве. Метод кнута и пряника, с инновационной модификацией в виде исключения пряника, был единственной и вполне рабочей стратегией для отпетого мафиози. С его помощью голубоглазый смог полностью подчинить себе этого дикого, бездомного кота. И не просто подчинить, а еще и влюбить в себя. Теперь, когда ориентиры сбиты окончательно и бесповоротно, а точка невозврата пройдена, каждую эмоцию на лице своего любимого садиста мученик воспринимает исключительно как благо. Любое, даже самое незначительное изменение в лице значит, что ему не плевать. А это в свою очередь значит, что он будет приходить еще, не оставит его умирать тут от одиночества. И пусть, что после каждого визита Ацуши молит всех богов о прощении грехов и избавления от этой невыносимой участи, это мишура, ненужные детали, лирика. Накаджима внимательно вглядывается в лицо не человека, скорее, бесчувственного монстра напротив и совсем пропускает мимо ушей, что он сказал. В его голове крутится только одна навязчивая мысль: «Красивый…».       – Ты глухой?! – Акутагава в момент хватается за платиновые волосы и насильно приближает лицо жертвы к своему собственному. – Я задал вопрос! Хорошие мальчики должны отвечать на вопросы, не так ли?!       Тигр приходит в себя моментально, будто по щелчку. Реагирует чисто на новообретенных за время заточения рефлексах. Уже выучил, что, если разозлить хозяина – будет только хуже. Сильно хуже.       – Д-да… Да. – Голос надламывается, звучит настолько жалко, что пробивает на слезу. Затуманенный разум не дает Ацуши понять до конца, на что конкретно он отвечает, но в глубине души надеется, что к ответу не потребуют детального объяснения.       И Рюноске его не требует. Только одобрительно кивает, а на его лице медленно расцветает предвкушающий оскал. И было в этом оскале что-то такое звериное, угрожающее, что у блондина по спине прошлась дрожь. Он видит смятение на лице жертвы и это его забавляет, в некотором роде даже заводит. Ему нравится наблюдать за страхом и непониманием, за попыткой угадать его следующий ход и за разочарованием от несбывшейся надежды. Нравится понимать, что такая хрустально хрупкая вещь, как чужая жизнь полностью зависит от него и его действий. Ему до безумия нравится ходить по этому тонкому, подрезанному канату, где один неаккуратный шаг – и его ненаглядная игрушка сломается без возможности склеить обратно. И Акутагава ходит по этому канату аккуратно, стараясь не ошибиться и не выбросить очередную игрушку на свалку.       Парень чуть сильнее оттягивает волосы жертвы, заставляя его запрокинуть голову назад. Накаджима жмурится от неприятных ощущений, болезненно вздыхает, но делает то, что от него хотят без какого-либо сопротивления. Стальной взгляд садиста цепляется за такие притягательные бордовые следы, оставленные собственной рукой, за быстро-быстро пульсирующую венку под тонкой практически белоснежной кожей. Где-то на задворках сознания пролетает невнятная догадка, что он все-таки немного переборщил, ведь еще чуток и его мальчик мог реально задохнуться. Но эта мимолетная мысль теряется среди других. Они все крутятся вокруг того, как же сексуально выглядит этот побитый им же котенок, с такими большими и все понимающими глазами. Как будто нарочно, Ацуши прикрывает свои аметистовые глазища. Весь дрожит то ли страха, то ли от холода, судорожно пытаясь понять, куда прилетит следующий удар. И рефлекторно дергается, когда чужая холодная, почти ледяная рука касается его пресса.       – Сиди смирно, иначе будет больно. – Жесткий голос мучителя непривычно смягчился.       Блондин не понимает, что происходит. Неловко тушуется, тяжело вздыхает и замирает в ожидании. По телу бегут отвратительные мурашки из-за разницы температур, а и так неровное дыхание сбивается окончательно. Сердце почему-то непривычно кольнуло и неожиданно начало ощущаться где-то в районе живота. Неведение душило, от неизвестности хотелось выть и жалостливо скулить, умоляя прекратить издевательство. Парень затравленным взглядом смотрит в пол, не решаясь поднять глаза на своего “хозяина”, боясь и в то же время предвкушая его реакцию.       Момент, губы Акутагавы касаются шеи жертвы, прямо возле пунцовых следов, извращённую красоту которых Ацуши никогда не увидит, но еще долго будет ощущать. Губы садиста неожиданно горячие, не такие холодные как он сам, как и его дыхание, которое щекочет чувствительную кожу вызывая дрожь. Рюноске чувствует, буквально слышит, как бешено бьется пульс его беззащитного котенка. Как стучит его сердце, грозясь сломать оставшиеся целые ребра изнутри. Как он дрожит, будто маленькое животное, которое живодеры облили холодной водой, оставив подыхать на суровом морозе.       Тигр не верит. Не может. Не осознает, что напряженное ожидание жестокой расправы себя не оправдало, что ничего ужасного, того, к чему он уже успел морально подготовиться, не произошло. Должно было быть больно, разве нет? Он ведь предупреждал… Неужели ему это все кажется? Вдруг это галлюцинация, иллюзия, сон, больная выдумка на фоне недавнего сотрясения? Единственное, что Накаджима понимал точно – это определенно не реальность. Дрожащими пальцами он упирается в грудь мафиози, чувствует под ними кожаную ткань его длинного плаща, от чего их еще сильнее пробирает тремор, безуспешно пробует отстранить настойчивого мучителя. Но запястье тут же прошибает привычная колючая боль, когда его с силой сжимают длинные аристократичные, но такие до жути холодные пальцы человека напротив.       – Не понравилось? – В вопросе мафиози звучит такая откровенная издевка, что Ацуши замечает ее даже не смотря на внезапный, но очень ощутимый прострел в левом колене. От неожиданности он широко открывает глаза и, закусывая тонкую нижнюю губу, хрипит что-то непонятное.       И это, словно ушат ледяной воды вылитой прямо на голову, привело в чувства, заставило очнуться от наваждения. Боль стала неоспоримым подтверждением реальности происходящего, привычная и неизбежная, она не может быть иллюзией или навязчивой галлюцинацией. Действительность, к мимолетному счастью Ацуши, кардинально отличалась от суровых предположений, что вытеснило все сомнения на второй план. Это не сон, теперь мученик в этом уверен.       Рюноске наслаждался этой картиной. Он хотел подняться, снова заставляя мальчишку испугано смотреть на него снизу вверх, дрожать от его взгляда и от ожидания очередного удара, но то, как блондин неловко сжимал его плащ в своих тонких пальцах его остановило. Некрепко, одного резкого движения хватило бы, чтобы освободить от них ткань, но он не сделал этого. Акутагава мягко расцепил пальцы мальчишки и поднес к своим немного припухшим губам.       – Значит таки понравилось, – он отметил это больше для себя. Низкий и немного хрипящий из-за болезни голос заставил Ацуши почувствовать себя еще более некомфортно, задержать дыхание и предпринять попытку забрать руку из, пока что не крепкой, хватки.       Акутагава всего немного притянул ладонь парня обратно, не желая отпускать его так просто, но даже этого хватило, чтобы услышать рваный испуганный выдох блондина. А следом за ним он буквально увидел дрожь, что прошлась по телу парня от места на запястье, куда он его поцеловал, аж до груди, где сердце и не думало останавливать свой бешеный темп.       – Тебе же приятно, почему ты постоянно стремишься отстраниться? – Он ослабил хватку на многострадальном запястье и погладил синяк, который только-только начинал появляться на чувствительной коже.       Его рука проскользила от ладони до локтя и к плечу, после к острым лопаткам и тонкой талии. Легко и без заминки подчиняя он заставил Ацуши лечь на холодный, пыльный пол, покрытый красными пятнами крови, что уже въелись в его поверхность. Боясь оторвать взгляд от настойчивых глаз напротив, блондин ударился лопатками и затылком о жесткий бетон. Обычно светлые, немного напоминающие сталь глаза сейчас потемнели как грозовое небо, которое вот-вот рассечет шальная молния. Казалось, что будь в комнате немного больше света – он смог бы разглядеть в них свое побитое и ничтожное отражение. Рюноске наклонился ближе, настолько, что между их лицами оставалось всего несколько незначительных миллиметров. Его темные волосы касались немного мокрых от слез щек Ацуши, а полы плаща заботливо укрывали сразу обоих.       Смелость. Кажется, тигр успел окончателльно забыть о значении этого громкого слова, успел потерять в закромах памяти то теплое чувство, что разливается в груди вперемешку с адреналином. И если бы не данная щекотливая ситуация, что вынуждает давным-давно погибших бабочек воскреснуть, то не факт, что вспомнил бы вообще. Секунда, мешающая пелена перед глазами как будто немного спала, толкая не необдуманный поступок. Накаджима снова сжал кожаный плащ в дрожащих пальцах, в попытке притянуть брюнета еще ближе, снова ощутить его горячее дыхание и неожиданное тепло губ, только в этот раз не на ноющих синяках и ссадинах, а на своих собственных губах. Парень был не в силах преодолеть жгучее желание, как по щелчку появившееся в плохо соображающей голове, стремление заполучить хоть кроху больной любви заполонило все мысли, которые и до этого было невозможно собрать в кучу. Прикладывает минимальную силу, но его щеку тут же огревает мощная пощечина, а руки впечатывают в пол с такой силой, что, кажется, еще немного и кости раскрошатся как хрупкое стекло.       – Будь хорошим мальчиком, котенок, ты ведь не хочешь меня злить, правда? – Тихий рык Акутагавы проникает в самое сознание, в каждую клеточку ослабленного тела, заставляя чуть ли не скулить, то ли от боли, то ли от разочарования.       Ацуши растерянно кивает, вызывая своим жалким видом только улыбку на бледном лице Рюноске. Длинные холодные пальцы подцепили подбородок блондина и заставили отклонить голову назад до хруста шейных позвонков. Садист прошелся пальцами по оголившейся шее, задержавшись немного на кадыке, что поднялся и снова опустился, когда мальчишка тяжело сглотнул. Опустил пальцы ниже, ловко подхватывая пуговицу уже давно не белой рубашки. Она, как и все последующие, легко, наверное, даже слишком, выскальзывал из петель, оголяя густо покрытую синяками, царапинами и чуть припухшими ссадинами кожу. Мучитель уже и забыл, какой нетронутой, нежной и фарфоровой она была почти месяц назад. Проводит руками по тощему телу, слишком сильно сжимая тонкую аккуратную талию. Тигр тихонько вскрикивает, тут же начиная молиться о том, чтобы это не разозлило садиста. Но нет, он лишь ухмыляется и вновь приближается губами к теплой коже, по которой идут мурашки, то ли от страха, то ли от холода сырого подвала. Если бы мафиози было не все равно, то он бы предпочел первый вариант. Он целует ключицу, заставляя нижнего тянуться за его губами, а потом кусает, ощущая на языке теплый металлический привкус.       Ацуши стонет, пока короткая и неуверенная красная дорожка ползет по его рвано вздымающейся груди. Без стыда захлебывается в новых чувствах и ощущениях, о которых даже не позволял себе мечтать, наслаждаясь минутной слабостью.       А Акутагава продолжает томно целовать, иногда дополняя сине-фиолетовую картину из синяков красными грубыми мазками. Пальцы блуждают по телу его котенка, и ему абсолютно все равно на сломанные ребра, каждое касание к которым причиняло невыносимую боль жертве. Его умелые касания доводят до исступления, переплетая боль и наслаждение в такой крепкий узел, что блондин не может отличить одного от другого.       Мысли, тело и затуманенное сознание полностью выходят из-под контроля. Кажется невозможным перестать льнуть к его рукам. Невозможно перестать хотеть еще, хотеть больше и хотеть ближе. Рубашка, которой уже никогда не быть белой, съехала до локтей, мелкий песок и стеклянная крошка на полу впивалась в спину, добавляя царапин, помимо тех, что оставлял его мучитель. На бедрах под тонкой одеждой расцветали синяки, ведь с каждым разом, когда он пробовал хоть немного унять такое болезненное и нежеланное сейчас чувство, Акутагава с силой прижимал его к полу, не давая сдвинуться даже на миллиметр. А его колено надавливало на пах, заставляя жалобно скулить и закусывать обветренную губу. Было больно. Больно от собственного возбуждения и удручающей беспомощности. Тигр мог только выгибаться на полу, глотая слезы боли и отчаянья, пока Акутагава сжимал его запястья оставляя там не просто синяки и царапины, а новые гематомы.       Слезы скатываются с щек, раздражая мелкие ранки на губах, а дыхание сбивается настолько, что Акутагаве даже не приходилось сжимать его горло, чтобы наслаждаться картиной его бешеной одышки. Скулить, терпеть и крупно дрожать – все что может мальчишка. Отдавать себя в руки садисту и отпускать контроль, полностью принимать то, что с ним делают совершенно не сопротивляясь.       Рюноске этим пользуется. Издевается, каждый раз проверяя как далеко в непроглядную тьму он может его завести. Этот способ был таким до одури простым, но самым изящным. Следуя за ним Ацуши легко проходил ту точку невозврата, не понимая лишь одного: Рюноске уйдет, вновь оставив его одного. Оставит в этом подвале в кромешном одиночестве сходить с ума, наивно надеясь, что он вернется.       Брюнет в последний раз целует где-то под кадыком, а после, не удержавшись от сладкого соблазна, заменяет свои губы рукой, снова сдавливая его шею, перекрывая воздух, будто вырывая жертву из нереальных грез, показывая ему его место. Ацуши только подается навстречу жестокой руке, упирается в пол лопатками, а боль в ребрах ему уже почти не мешает. Он успел привыкнуть, переплести ее с наслаждением как острые шипы роз переплетаются с такими нежными цветами. Легкие горят огнем от нехватки кислорода, будто где-то под кожей оказалось раскаленное железо. И без того мутная картинка перед глазами теряется в сплошном тумане. Две секунды, и долгожданный воздух проникает в легкие, нещадно царапая горло. Тигр вновь пытается научиться дышать, не задыхаясь и не срываясь на кошмарный кашель. Воздуха кажется слишком мало, а его пильный запах таким привычным, почти как боль, что вновь сдавила лёгкие железными оковами. Акутагава как заворожённый смотрел на эту картину: мальчик жадно глотает воздух, из его фиолетово-янтарных глаз текут слезы, губы двигаются, не издавая ни звука, а все его тело покрыто его следами. Мальчишка дрожит, лежа прямо перед ним, весь в его власти.       – Такой хороший мой мальчик, – он осторожно, почти нежно, проводит кончиками пальцев возле плотно закрытых глаз и по щеке, на которой остались неровные соленые дорожки, хватает за сбитый подбородок поворачивая его лицо к себе. – Смотри на меня, – его голос превращается почти в рык.       Ацуши испуганно смотрит в глаза своего мучителя. В его взгляде аметистовых глаз смешалось абсолютно все, как в причудливом коктейле, и его "вкус" нравится Акутагаве, наполняет неописуемой сладостью его ощущение власти. Даже в таком темном помещении видно, как глаза Рюноске стали на тон светлее. Он поглаживает щеку мальчишки и наклоняется ближе, медленно, словно заклинатель. В комнате слышится шорох одежды, кажется, даже Ацуши задержал дыхание. Но нет, Акутагава ощутил его короткий выдох на своих губах, прежде чем, не коснувшись ими чужих, приблизиться к уху парня.       – До встречи, котенок.       Блондин не был уверен в том, что услышал, уж слишком громко билось его сердце, а почувствовал он лишь горячие дыхание на коже. А потом оно пропало, как и рука с подбородка, как и успевшее полюбиться ощущение, что Акутагава рядом.       Брюнет встал и теперь привычно смотрел на мальчишку сверху вниз. Он поправил рукава плаща и развернувшись на каблуках дорогих лакированных туфель отошел от парня, оставив того также бессильно лежать на сыром полу.       Сквозь навязчивый, непонятно откуда взявшийся, шум в ушах пробились звуки шагов, усиленные противным эхом. Ацуши, привстал, отчаянно потянулся, пытаясь в последний раз схватить плащ Рюноске, не дать ему уйти. Но его пальцы прошли в миллиметре от ткани, даже не коснувшись ее. Акутагава ушел, вновь оставив его одного.