O. Sakunosuke
У него звенит в голове, но Анго до абсолюта спокоен. Дни минуют, ледянки тают, останется ли память? Он никогда не признается, но до ужаса боится забыть. Хоть что-то. Каждая деталь важна. Анго боится, что воспоминания утратят свою точность и яркость, что силуэты затрутся. Ведь ему уже не так легко удаётся живо представить скупую улыбку, искрящиеся глаза и низкий тембр. Анго много пишет. Будь он хоть немного более прозаичен в художествах — рисовал бы. Буквы стройные, некоторые строки пропущены, где-то стоят даты, а слова не теряют каллиграфической красоты, но где-то местами поблекли — в ручке заканчивались чернила. На некоторых страницах буквы совсем дёрганные, высота их скачет, но все достаточно понятно, хоть и страница мятая, и слова не вписываются в строчки.“ Он любил тех детей. И говорил, что мне как-нибудь следует наведаться вместе с ним… “
“ Ему нравились уличные кошки, потому что их доверие надо заслужить… ”
“ Ему нравился я. Возможно, он любил меня… “
Анго больше чем уверен, будь Ода здесь, он бы перечеркнул его “возможно” и долго доказывал, что между ними все гораздо глубже — может, не словами, те никогда не были его сильной стороной, но действиями. Никто никогда не учит вас, как справляться с утратой. Анго не видел никаких техник и точных инструкций, и оно понятно — справиться с утратой невозможно. Она будет всегда отзываться. Может, чуть затрется, но лишь при условии что забудется, переживется. Но он так не хочет ничего забывать. Он так бережно, так аккуратно и педантично хранит каждое воспоминание — не только в голове, но и на бумаге — что хоть что-то из этого забыть звучит как большое преступление. Анго помнит. Помнит воодушевленные писательские амбиции за чашкой крепкого кофе, помнит немного сентиментальный подарок на свой день рождения, помнит, как пришлось покупать какой-то корм для бездомной собаки, которую волей случая нашёл Ода, помнит и вечера в баре, помнит и тот снимок, который так и оказался последним. Помнит все, но воспоминания эти чуть утрачивают свою яркость с каждым днём. И для Анго это кажется настоящим кощунством. Когда он писал про покойников Портовой Мафии, это было что-то сухое и безликое — дань памяти обычным образам людей, которых Анго и в лицо никогда-то не видел. Бумаги про Оду совсем не такие. Их гораздо больше и чувств в них тоже. И бумаги эти исключительно для личного пользования. Анго отряхивает костюмную ткань, отходя все дальше от той самой плиты, на которую даже смотреть сложно, и, уже лишь на выходе пересекается с чужим строгим взглядом — Дазай держит в руках небольшой букет белых лилий, явно направляясь туда же, откуда только вышел Сакагучи.