Isn't rational, it's physical

— Ар, — он чувствует, как запломбированные семёрки клацают друг о друга от этой картавой «р». — Кин, — мистер Питерс по привычке проглатывает гулкую «эн» во втором слоге и проделывает тоже самое с фамилией. — О’Брайен.       Аркин терпеть не может учителя анатомии и перекличку. Хуже, собственно говоря, может быть только учитель анатомии, устроивший в начале своего урока обязательную перекличку. Прямо как сейчас. Три минуты позора бегущей озвученной строкой вниз по печатному списку. Отведенные ему четыре с половиной секунды общего внимания истекают. Предсказуемо без «эн» в конце. — Здесь, — он вяло вскидывает руку. Длинные тонкие пальцы наполовину выскальзывают из растянувшейся резинки чёрного рукава, обозначив присутствие.       Маркус, пользуясь удачным моментом, прицельно выплевывает пожеванную бумагу через трубочку разобранной шариковой ручки, и Лиз, дернувшись вправо, звучно хлопает себя по щеке рукой. Ее губы, яркие от малинового тинта, на мгновение сжимаются в тонкую подрагивающую линию.       «Козел», — Аркин, съехав копчиком на край сидения, мстительно подбивает стул под Маркусом ногой. От резкого удара подошвой встряхивает ощутимо. Стальная ножка с противным скрежетом чешет по полу. Маркус, не успевший снова «выстрелить», хрюкнув носом, давится набранным воздухом и новой вылизанной до округлости «пулей». «Правильно, жри бумагу». Два обиженных глаза, как шуруповерты, с визгливым протестом сверлят в нем дыры, но непроснувшиеся муки совести отзываются разве что выразительно приподнятыми бровями, мол сам виноват. Аркин за Лиз горой.       Последние дни учебной четверти осени приходятся на конец октября. Дважды за месяц по телику объявляют штормовое предупреждение и просят не выходить из дома. Ветер яростными шквалами гонит по улицам мутные ливневые потоки, патрает до лысины соседские кусты родо-чего-то-там-на и с грохотом швыряет на забор тяжелые ветки старого расчахнувшегося персика. Он наблюдает сквозь плачущие стекла, как у четы Кларк с верхним слоем земли под вымытым наклоном съезжает треть дорогущего искусственного газона на проезжую часть. Откуда-то сверху, кувыркаясь, несётся надувной единорог, обмоткой на проводах мелькают оборванные радужные флажки из магазина «Всё по девяносто девять центов» и несколько прибившихся к электрическому столбу картонных трафаретов привидений расплываются коричневой бумажной жижей. Набухшие доски чердака проседают и сочатся влагой в расставленную по всему дому посуду и банки из-под консервированной фасоли. Мать, зажав в губах гвозди, пытается забить резиновую дверцу для домашних животных, через которую в прихожей набегает большая лужа, пока телик шумит помехами «нет сигнала» под монотонный бубнеж Кристофа. Аркин отлипает от окна и уныло шаркает в ванную за тазиком и тряпкой, когда мать в четвертый раз включает громкость на всю и орёт, что нужно вымочить воду… Ничего не значащие воспоминания, но какие есть.       К вечеру тоже обещают ухудшение погодных условий. В переводе на нормальный язык, жителей Литлтона ждёт технический прорыв небесных труб в виде гигантского фонтана диаметром в двадцать две, а то и больше мили. — Чем сегодня порадуете, мистер О’Брайен? — мистер Питерс упирается костяшками одной руки в первую парту его ряда, а второй подцепляет ремень с разношенным отверстием у пряжки — растрескавшаяся темно-коричневая кожа вокруг стального язычка выворачивается наизнанку. Синди-рот-полный-железа не упускает возможности впрячься в учительскую травлю, вполоборота смиряя Аркина презрительным взглядом. Он неуверенно дёргает плечом. — Ваши результаты теста, мистер О’Брайен. Даже не знаю, как мягко сказать… У вас закончилась ручка и вы не смогли заполнить бланк?       Горло под подбородком прихватывает спазмом. Пересохшие губы нервно мнутся, глаза лихорадочно пробегаются по разномастным лицам одноклассников, осмысливая, в какой заднице Аркин очутился и по чьей вине. Маркус пристыженно куксится, значит вспомнил, что подтереть-то резинкой неправильные карандашные галочки он подтер, а проставить новые не успел — Синди выдернула оба бланка сразу же, зажав пару лишних минут, чтобы они не успели провести махинацию века. Ну и что ему теперь делать?       Мистер Питерс, кажется, отчаивается добиться от него хоть какого-то, не то что вразумительного, ответа. — В следующий четверг жду вас на пересдачу. Вы поняли меня? — Да, сэр.       Пронесло. Вздох облегчения выходит откровенно заметным и по-своему наглым, учитывая, что куриных задатков его мозга не хватило, чтобы открыть рот и попросить возможность пересдать тест. Мистер Питерс, неоднозначно причмокнув, отворачивается к доске и с писком маркера по белому пластику громко озвучивает тему урока, но Аркин уже не слушает. Записанное в тетради число напоминает, что сегодня двадцать восьмое октября. Среда. Ровно половина дурацкой недели. — Что там? — Патрик — его сосед — отрывает лоб от сложенных на парте рук и сонно таращится в спинку стоящего впереди стула. На его щеке красуются бордовые полосы, а под глазами пролегают тени под названием «будни кофеинового наркомана». Вечерняя смена на нем плохо сказывается, однако от дилеммы низшего класса: «учиться, чтобы работать или работать, чтобы учиться», никуда не деться. У Аркина такой нет. Мать говорит, что из него ничего толкового не выйдет, сколько не старайся. Ему не то, чтобы обидно, но на приземленные мечты, вроде нового телефона, нужны деньги, а деньги… как он успел понять со своими незаконными «подработками», ничем не пахнут. — Спи. Он не смотрит. — А? Ага. Разбудишь меня в конце урока. — Ладно.       До самого звонка Аркин старается создавать видимость, что его очень интересует строение человеческого тела в разрезе, а костная система затасканного старины Марка вообще приводит в экстаз. И все это под незаметным — едва ли — надзором. Мистер Питерс не отстанет от провинившегося, пока не удостоверится, что он полон раскаяния и желания взяться за ум. Так думают другие, но это не так… Совсем не так.       На перемене Аркин нагло прихлебывает горячий кофе из стакана Лиз под тот самый презрительный взгляд Синди, с грациозностью голодной белки обтачивающей свой многослойный сэндвич из Мака. Он собирается убраться до того, как она начнёт выколупывать ногтем помидорную кожицу из-под проволоки в своём рту. Аркин на её злобное лицо лишний раз смотреть не может, не то что на подобную мерзость. — Опять этот козел к тебе цепляется? — А то ты Маркуса не знаешь. Забей. — Я с ним разберусь.       Лиз мило дергает уголком пухлых губ и заправляет за ухо с проколотым хрящом прядь волос, изначально бирюзовую, но с каждой мойкой шампунем все сильнее линяющую в невнятную зелень. На верхнем веке угадываются небольшие отпечатанные точки от туши, а в уголке её набирается многовато, из-за чего ресницы кажутся неестественными и слипшимися. Всё равно самая красивая. Аркин вмещает за щёки половинку предложенного батончика с арахисом и благодарно целует Лиз в висок: — Не скучай. — Уходишь? — Да. Нужно заскочить кое-куда, — Аркин знает, что Лиз не будет допрашиваться. Никогда так не делает, что добавляет ещё плюс сто в копилку её офигенности. — Не успел прийти, а уже уходишь, Ар-кин, — ехидно бросает Синди, сминая бумажный пакет в ладони и откладывая его на край парты. — Лиз, ты могла бы выбрать кого-то получше, а не этого отброса, — продолжает в том же духе, медленно пробивая пластиковой трубочкой фольгу на уголке пакетика сока. Зараза. Светящаяся от самодовольства Синди преспокойно попивает сок, наблюдая за ним.       Зря, он не собирается оставлять последнее слово за ней. Могла бы за столько лет и запомнить. — Не твой, вот ты и бесишься, — хмыкает Аркин, упираясь руками по обе стороны и нарочито близко склоняясь над Синди. Выглядит двусмысленно и интимно. За спиной начинают шептаться впечатлительные девчонки. — Меч-тай, — пользуясь её замешательством, он поворачивает к себе край трубочки и, обхватив его губами, с бульканьем сжимающейся картонки отхлебывает апельсиновый сок. Кисло, будет изжога. Но вид ошарашенных на всю орбиту от его беспардонности глазищ стоит того. — Так и быть, оставляю тебе возможность не напрямую поцеловаться со мной, Железка. — О’Брайен, ты…       Очередное сравнение не с лучшими представителями мира животных остается за закрытой дверью кабинета. Перебесится и успокоится. Дура.       На улице темно и промозгло. Неуютно. Небо, нарастившее холодными свинцовыми тучами жирок, давит всем внушительным тоннажем на землю.       Аркин добирается к Пиквью-авеню без происшествий, стрельнув у прогуливающих на детской площадке старшеклассников сигарету. От тлеющего фитиля становится как-то теплее, а дым окутывает приятным смолянистым запахом, наполняет собой лёгкие. Телефон с треснувшим экраном при нажатии высвечивает половину второго, но в условленном месте ни-ко-го. Опять пришел рано. Бесцельно шататься по округе в ожидании желания нет и он, не придумав занятия получше, подцепляет ногой шлифованный кругляш гравия. Аркин улыбается и ловко перебрасывает его на пятку. На носок. Спускает на ребро — «щечку» — кеда. Повторить. Ещё. Вот так. Аркин сосредоточен только на том, чтобы не дать камню упасть и оборвать новый рекорд из тех турнирных таблиц, которые не войдут в историю большого спорта. Максимальное набитое число переваливает за тридцать, а азарт разгорается сильнее прежнего. Ему всегда нужно больше, всегда хочется быть заметным. Хорошая физическая форма позволяет заигрываться без сбитой дыхалки и замедленной от усталости реакции — он без проблем подстраивает своё тело под обстоятельства. Кристоф говорит, что в нем много упрямства, только не в том русле. В какой-то момент камень, резво задетый носаком, берет слишком косую траекторию, чтобы он в выпаде успел подставить другую ногу и, отлетев скачками по асфальту, тонет в мелких лужах. Аркин, низко гаркнув от досады, уныло запрокидывает голову вверх. Дурацкий камень и небо дурацкое. Вовремя вспоминается, что жизнь вообще отстой. «Ты могла бы выбрать кого-то получше, а не этого отброса». Ещё отстойней.       Внезапное липкое отвратное ощущение слежки толкается в спину с чьим-то пристальным взглядом.       Отборная смесь мата готова поместиться в ведро и вылиться на голову излишне любопытного, попавшего под горячую руку ершистого настроения, но… На него палевно выкупает пацан. На вид, вроде, ровесник. Аркин ставит пять к одному, что из новых жильцов — на прошлой неделе грузовик службы доставки, мигая фарами, трижды сдавал задом на Спенсер-стрит. Население Литлтон тысяч тридцать, в лучшие времена — сорок. Когда прожил здесь всю жизнь, то не заметить новые лица сложно. Они словно обозначены красной подсветкой и голосовым оповещением «обратите внимание, инородное тело в энергосистеме». Пацан, по ходу, от природы был заметно «инородным»… иначе впечатление не объяснишь.       Серые глаза, прямой нос, острые скулы, выделенные тенью пущенной по бокам длинной челки. Волосы темные и густые. Оценивающий взгляд скользит по закатанным рукавам пыльно-синей водолазки, укороченным джинсам и босым ногам с натоптанными на подошвы комками земли и листьями, забившимися между рельефными подушечками и выемками подвижных пальцев. Волна невольного удивления сменяется лёгким омерзением, когда Аркин замечает извивающееся в грязных пальцах мясистое бледно-розовое тельце выковырянного дождевого червя, которого затем медленно, не с явным, но угадываемым наслаждением, помещают в небольшую стеклянную банку. В ней по вертикали скользких стенок уже копошится что-то помимо него.       Ситуация отливает сюрром. На телефон один за другим приходят уведомления, а он стоит и выкупает, как пацан играется с грязью в стоячей луже. Но отвести взгляд не может. Парализовано столбенеет на негнущихся ногах, как олень, выскочивший на дорогу и попавший под свет фар не успевающего затормозить грузовика. Заметив, что Аркин не уходит, пацан крипово склоняет в сторону голову. Почему-то припоминается хоррор из девяностых, где какая-то хренотень под видом человека гонялась за полярниками и немножечко убивала их. Ощущение точь-в-точь. Зябкое. — Эй, чувак, ты чего там застыл? Тащи свою тощую задницу сюда, — с присвистом подзывает его Майки, раскачиваясь на волосатых руках между широкими прутьями ограды, как всклочный гамадрил в брачный период. Странное наваждение отпускает его. В укромной тени парка Редстон собравшихся не видно, но Аркин знает, что явка на сходку стопроцентная; тут все свои. Ной приветливо вскидывает руку и он отвечает ему кивком. С остальными потом языками почешет, если всё выгорит. И так времени в обрез. — По отработанной схеме, парни, — рыжий Ларри приземляет потушенный окурок в мусорный бак. — Аркин, идешь с Чадом. Бейзил — страхуешь, — указания разлетаются налево и направо. — Майки, поддерживаешь связь. Мы с Ноем притормозим в квартале от вас.       В обитель Уортонов он пробирается через открытое нулевое окно подвала, преодолев пространство от забора до дома ползком. Вопрос с подозрительным оконным фартом отпадает, когда Аркин проворно втискивает туловище внутрь: выбитая в стене вентиляция со свежей бетонной стяжкой не справлялась, хозяевам потребовался дополнительный источник воздуха для сушки. Геморрно, но лучше так, чем дёргать подъемную раму, которую в лучшем случае смазывали в прошлом столетии, когда всё это строилось. Аркин ловко балансирует по брошенным рабочими деревянным брускам к лестнице выхода, чтобы ни во что не вляпаться. В конце концов он не звезда мирового масштаба, а это не аллея славы — обойдутся без памятных отпечатков. Добирается Аркин быстро — планировка полароидным снимком закрепляется на подкорке мозгов — и, повернув защёлку, расправляется с замком на двойном входном препятствии, впуская Чада и Майки, поджидающих за декорацией пухлого Зефирного человека в белой матросской кепке на улице. Бейзил, оставшийся за ним на стрёме, большим пальцем вверх даёт знать, что всё идёт гладко. — Чад, на тебе кабинет, моя спальня. Аркин, твоя гостиная.       Пятнадцать минут на все про все. На первый взгляд ничего стоящего. Сувениры из путешествий, репродукции картин и громоздкая плазма на стене — не его формат. Места для сбыта техники Ларри не подыскал, да и слишком шумный подобный промысел. Они действуют тоньше. Аркин снова проходится взглядом по гостиной и разворачивается к двери. «Ищи. Ну же, давай! Не может быть так просто». Возможно… Он скользит пальцами по шпонированному полотну, пока не нащупывает сверху подозрительный металлический круг, врезанный прямиком в дерево. Вот это уже поинтересней. Кусок магнита перекочевывает из потайного кармана в руку и с его помощью он подтягивает небольшой цилиндр, чтобы можно было за него ухватиться. Какой-то длинный. Чуйка не подводит — все-таки новомодный тайник. Он мысленно начисляет себе баллы за смекалку и скручивает колпачок, чтобы добраться до содержимого. — Ар, ты закончил? — Да, — отзывается Аркин, по-быстрому вытряхивая с тайника свернутые купюры. — Здесь ловить больше нечего, — цилиндр с первого раза становится на место и дверь спокойно, без помех проходит под коробом. Здесь пропажу заметят в последнюю очередь, а им пора делать ноги.       Когда он возвращается с ходки с двадцатью баксами быстрой доли в кармане, пацан все еще колдует над лужей. «Похрен», — настроение слишком «во», чтобы быковать на придурка. Аркин уже подымается на бордюр, но, ударившись в торг с самим собой, спрыгивает и уверенным шагом сворачивает в обратную от первоначально выбранной сторону. Некстати вспоминается причмокивание мистера Питерса, ухмылка Синди и злосчастный червь, которого он успел прозвать «Форестом». Так вот, настроение слишком «во», чтобы не спасти бедолагу Фореста. — Слышь, тебе делать нефиг? Ты знаешь, что ты похож на свинью, роющуюся пятаком в куче дерьма?       Аркин не выглядит ни пугающе, ни брутально — пацан даже не удивляется его наезду. В серых глазах, обращенных к нему, процентов десять интереса и девяносто снисхождения. Словно он тявкающая без дела шавка размером с хот-дог. Аркин думает, что это плохая затея, но дрейфить и тушеваться поздно. Он, насмешливо клацнув языком, толкает банку носком и она красиво падает. «Упс!» Червяк вываливается из неё вместе с мхом, мокрицами и троицей упитанных слизней, не спешивших в отличии от остальных утащить свои склизкие туши подальше. «Беги, Форест!» — мысленно ликует он и совсем не ожидает, что его челюсть с хрустом подправит впечатанный кулак. Значит что, словесных разборок не будет?       Аркин от неожиданности валится прямо задницей в лужу, нелепо взметая вокруг брызги, а пацан наседает сверху, прикладываясь рукой к его напряженному горлу. Перед глазами плывёт, в ушах противно вибрирует, словно через них проложены рельсы, по которым пустили скоростной поезд. Он подтягивает сползающий одеялом контроль назад к мозгам и подвязывает к прояснившемуся сознанию узлами. Сдаваться так просто, без боя, не в его стиле. «Не стесняйся — позорься до конца!» Аркин вскидывает руку и с силой надавливает основанием ладони под челюсть противника до того момента, пока на горле не ослабевает болезненная хватка. Он пользуется своей худой верткой комплекцией и, вжимаясь сильнее в углубление лужи, выскальзывает боком из-под пацана, мстительно со всей дурью стукнув его локтем между лопаток. Лужа взбалтывается под двойным весом, со дна поднимается вся отстоявшаяся муть, а в нос бьёт запах самого настоящего болота. Угораздило же. Они оба расползаются пришибленные и вывалянные по уши в отстойнике. Аркин упирается локтями в колени, оставляя руки спокойно свисать перед собой. В мокрые пальцы холодит поднявшийся ветер, но ему как-то не до того. Его ожидает большая стирка и полтора часа мольбы на чихающий движок раритетного фена, но хуже всего то, что по улице он будет идти как последний чмошник. Мокрый куренышь. «Думать надо было, Аркин, думать». — Охренеть.       Пацан, ровно сидевший на заднице напротив, достает из кармана лежавшей неподалеку куртки пластиковую коробочку «тик-так» и, отщелкнув из пазов большим пальцем край оранжевой крышки, вытряхивает на ладонь два беленьких драже. Аркин делает вид, что не замечает этого. Ну да, ему совсем не хочется. Язык оглаживает верхний ряд зубов, задерживаясь у кровившей щели между двумя передними. Хорошо хоть не выбил. — Охренеть, — зачем-то повторяет Аркин и трет рукавом зачесавшийся подбородок.       Пацан, приподняв бровь, тянется и отсыпает и ему в ладонь. Две — не больше. «Жмот», — констатирует он, закидывая в рот конфеты. Синтетический кислый слой сползает со слюной за два-три оборота языком, открывая доступ к рыхлому апельсиновому центру. В его желудке ничего кроме сто лет как переварившегося сладкого кофе и калорийного батончика, которые были потрачены на мозговой штурм в доме Уортнов. О соке он вообще молчит… Спокойно мог бы травануться им. — Аркин, — ляпает без задней мысли, прислушиваясь, чтобы собственное имя не звучало так же уебищно, как у мистера Питерса. — Рэндолл.       Вот и познакомились. Аркин уверен, что до вечера и не вспомнит, как зовут пацана. Язык, вопреки всему, беззвучно толкается в край зубов, пробуя прощупать двойную «эл». — Ладно, мне пора, — когда он встаёт, то вся отсыревшая ткань штанов с хляпаньем прилипает к ногам. Прямоугольник трусов кажется изобретением дьявола, от которого никуда не деться. «Закрой глаза и думай об Англии, Аркин». — Там по телику шторм обещали. — Знаю.       «Ну и зашибись», — он низко нахлобучивает капюшон и по привычке втягивает ладони в рукава толстовки. Хочется верить, что никто из знакомых по пути не встретится, а Кристоф не заложит матери, когда увидит его. Мечтать не вредно. «Не собираюсь я оборачиваться», — мысленно огрызается Аркин, осторожно отодвигая закрывавший обзор край капюшона. Пара деревьев, впитавшая лишнюю влагу земля, обмельчавшая лужа, перевернутая банка… и пацан, все также смотрящий ему вслед.       Аркин ежится и ускоряет шаг, пересекая улицу. Парк Редстон остаётся позади. Когда он добирается до дома, вовсю льёт дождь.