***
В тот день ещё с самого утра было так жарко, что Ди решил не выходить на улицу. В коридоре мансарды прохладнее всего, потому парень решил улечься на софе, а не возвращаться в комнату. Подложив под голову небольшую подушку, он лёг и надел наушники. Песня играла впустую уже минуту, Ди решил не перематывать к началу. Юноша потянулся и вновь прижал руки к телу, спустя время ощутив запах собственного пота вперемешку с остатками дезодоранта. Идти в душ было так лениво. Подождёт до вечера, а там можно и окончательно проснуться, найдя силы на важные дела. Слишком часто его забирает сон, при том без усталости, просто скучающий. Даже отдыха в этом никакого не было, а затёкшие конечности и боль по всему телу только подкрепляли мысль о сопротивлении надоевшей привычке. Ди не позволял себе смыкать глаз. Оставив плеер на полу, он повернул голову в сторону лестницы и наблюдал, как луч от окна полз до двери комнаты. Свет уже добрался к перилам, когда на лестнице появился он. Приподнявшись, Ди притянул плеер за провод от наушников, убавил громкость музыки. Переглянулись. Парень первым отвёл взгляд, Глэм смотрел чуть дольше, не ожидал встретить главный образ своих мыслей именно сейчас. Напротив комнаты Ди был склад всякого мебельного и вещевого хлама. Уже и забыв, что ему там понадобилось, мужчина минул недавно нужную дверь и подошёл к сыну. — Что слушаешь? — Прислонившись спиной к стене, спросил он. Ди вытащил один наушник и ответил, когда старший повторил вопрос. — Слейр. — Решил перейти на музыку потяжелее? — Пока просто слушаю. Юноша закусил губу, стараясь не выдавать настроения. Папа как всегда не видит его интересы просто увлечениями, которые можно и принять и отказаться. Ди цокнул и увёл взгляд в сторону, но тут же проклял свою несдержанность. Медленно повернувшись, парень глянул на отца и, не заметив явной реакции, успокоился. Папа бы точно не стал молчать, если б правда заметил. Либо ещё припомнит в подходящий момент, но на злопамятность Ди всегда было плевать, пусть и, порой, именно Глэм делал это так уместно, что заставляло стыдиться и восхищаться одновременно. Решив, на всякий случай, сгладить углы, Ди подогнул под себя ноги, освободив место рядом с собой. В их молчании, Глэм не мог думать ни о чём другом, кроме убеждений отстраниться, но этот жест прогнал все мысли вмиг. Встав, как визави, с решением остаться, та идея в последний раз мелькнула, даже почти убедив выбрать её, но исчезла не дав больше возможности цепляться. Тихо отказаться и уйти. Зная, что точно будет презирать себя за сделанное под самым разрушительным из штормов наваждения, Глэм таки поступил наперекор. Сел рядом, сощурился, подумав, что ещё не поздно, но круг выбора сузился по прихоти извне. Ди поставил одну ногу на пол, другую так же, как и раньше на подлокотник софы. Босиком, всё в той же домашней маечке с голыми плечиками, а рубашка закинута на подоконник и согрета палящим солнцем. Следуя за изгибом согнутой в колене ноги, Глэм добрался взглядом до шортиков, наблюдая, как опускался и поднимался втянутый живот, резко, отдавая в основание бёдер крупной дрожью. Ди зыркнул на отца и подогнул пальцы. Вышло солнце, и лицо мужчины засияло мазками бликов на носу и скулах. Внутри вмиг посветлевших век те же глаза с поволокой, разрезают пространство бесплотным взглядом. Младший давно не смотрел отцу в глаза, но точно мог сказать, что этот взгляд какой-то другой: смягчился, помолодел, стал неродным и чрезмерно живым. Глэм заметил заинтересованность сына и отвернулся, прикрыв ладонью рот. В голове лишь образ, утопающий в тени от света не только солнца, всего знойного дня. И в этом свете виден каждый сивый волос, каждая веснушка на плечиках. В этом налитом золотом лучике Ди точь-в-точь ангел. Мужчина придвинулся, касаясь рукой колена. Теперь не спрятаться, не понаблюдать украдкой. Это время закончилось, Глэм понимал, что должен жалеть, но не мог. Он обхватил ногу сына, плавно, медленно, словно змея, перекрывавшая артерии добыче. Ди вздрогнул, заставив отца тоже дёрнутся. Они застыли на секунду. С груди парня скатился плеер и упал на пол, вслед за ним сполз провод наушников. Нужно было сделать хоть что-то, но Ди не мог пошевелиться, ощущая покалывания мурашек. То была реакция тела на поцелуи. Множество поцелуев, шедших от пятки, до колена. Оставшееся сознательное запрещало Глэму идти дальше, но не во всём оно могло его остановить. Он подхватил вскинутые руки за запястья и прижал к дивану; левая соскользнула, болезненно заныл сустав. Ошеломлённый юноша вяло сопротивлялся тяжести, что постепенно обволакивала его. Резкий жар, обжигающий, словно разъедавший плоть, опустился на молодое тело, выпытывая стоны. Силы отступили от конечностей, в испуге бились где-то у основания шеи. Старший прижался глабеллой к выпирающей ключице, тяжело дышал под ткань майки. Наконец, Ди так рядом. Кожа — мякоть самого алого в мире яблока. Глэм сам его сделал. Половина его крови течёт в нём. Наполовину он этот пышущий жаром юноша. Жаль, удовольствие ускользает с каждой попыткой поймать, убегает, не оборачиваясь, так игриво и просто. Освободив одну из ладоней, мужчина грубо взял голое плечо сына, залезая пальцами под лямку одежды. Будто саму юность собрал в пригоршню, поймал и запер маленькую птичку, что неустанно билась крыльями, пытаясь выбраться. Рука, которую он держал, тут же тянулась следом, но лишь чтобы отлепить, избавиться от болезненного касания. Во рту пересохло, Ди на пике смущения и ярости вдохнул ставший таким горячим воздух и что-то успел промычать прежде, чем оказаться заточённым в глубоком поцелуе. Глэм целовал его жадно, чувствуя, нет, проживая это так точно, как первый аккорд на гитаре, первый километр на байке. Он здесь и теперь, в жжении окаменевших мышц, зубах, вцепившихся в чужой язык так крепко, словно намеревался соединить их друг с другом навсегда. Остановился после оглушившего на секунду крика и то из несознательного стремления сохранить произошедшее в тайне от остальных членов семьи. Ди не мог успокоить пульсацию разбухшего языка. Эта боль заняла весь разум, метавшийся в глубинах вязких вод. Выплыть удалось слишком поздно и глоток воздуха лишь продлил время страданий. Приподнявшись, парень упёрся в плечи отца основанием ладоней. Глэм отстранился, но лишь чтобы обхватить пальцами запястья в присборенной ткани напульсников и притянуть Ди к себе. Тот действительно потянулся за ним, сел, выпрямился. Теперь его не касались совсем и, отметя мысль о нереальности всего произошедшего, юноша понял, что передышка не будет длится долго. С носка он встал на полную стопу, почти слез с софы, но резко опустился обратно. Глэм сомкнул его ноги и забросил себе на колени, голову же прижав к подоконнику. Сколько он представлял это ощущение, клал на колени разные вещи, пытаясь подобрать что-то схожее с приятной тяжестью чужого тела. Ничего общего с прохладной у бёдер и тёплой между ними мягкой кожей, с крупной родинкой у самого интимного места, о которой Глэм и не знал до этого дня. Ди приподнял подбородок, когда отец вновь прижался губами к его шее, боролся с настойчивыми касаниями под майкой и шортами. Парень наклонился на бок, почти лёг снова, но быстро схватился свободной рукой за подлокотник и подтянулся, упав с софы. Под коленом хрустнул пластик. Музыка, всё это время трещавшая в наушниках, стихла. Ди пересел на корточки и, взяв сломанную вещицу, обернулся на отца. Парень мог не спешить, понимал, что разбитый плеер обоих привёл в чувства, и всё равно встал, едва удержав равновесие и ушёл к себе. Лишь перед самой дверью, услышав папино: «стой», почему-то замер, но быстро опомнился, так и не успев услышать… Что? Объяснение? Оправдание? Ди не представлял, какое слово могло помочь сгладить последствия произошедшего. Он стоял у двери и держал ручку на случай, если отец захочет продолжить разговор. Не сейчас, просто позже, никогда. Уже спустя минуту парень почувствовал, что ему нужно сесть. Руку не отпускал долго, но всё равно сдался, теперь просто прижимаясь к двери так сильно, как мог. В коридоре тихо. Ди не слышал даже отцовских шагов, не видел тень в просвете между полом и дверью. По запаху дешёвого пластика осознал, что всё это время держал в другой руке раскрошенный плеер, теперь чуть влажный от пота. Ди вытер руки о майку, кинув остатки устройства на кровать. Наушники со сломанным штекером полетели в отдельную коробку. Что-то парень планировал сделать с этой кучей проводов, вроде украшения или фигурки. Ставя коробку на место, он заметил, как со стола слетела засушенная веточка белой акации, опечаленно притянувшая все бутоны к полу. Ди взял её в руки. Отрывая цветок за цветком, он крошил каждый на лепестки. Потускневшее растение кололо пальцы, ломалось под актом бессильной агрессии. — Платоническая любовь, как же! Ди надрывно взвыл, опёршись о стену. Юноша помнил не много случаев, когда сквозь собственный сиплый голос пробивался и расцветал яркий крик или плач. Даже смеялся он сдержанно. Возникло желание заткнуть себя. Зажать рот двумя ладонями или бить по щекам. Крошки не отряхивались от влажных ладоней, оставались на полу, шортах, застревали в волосках на коже. Самое время всё это смыть.***
Как бы Глэм не старался оправдаться за счёт объекта обожания, не мог. Слишком любил или просто было не важно, плох он сам или хорош. Никто всё равно этого не узнает. Ди действительно молчал о произошедшем, но не только с другими, но и с отцом, которого избегал. Виделись они лишь на семейных ужинах и то, парень всячески старался расформировать небольшую традицию, ссылаясь на то, что каждый мог поесть, когда ему удобно. А недавно, пытаясь что-то приготовить, едва не спалил весь дом и стоял в стороне, пока Хэви и Глэм тушили огонь. Взглянув в сторону старшего сына, музыкант вряд ли мог разобрать его чувства в тот момент. Свои тоже. Наваждение исчезло, пусть виделись они реже. Глэм не понимал, в чём дело. Раскаяние всё ещё не находило места в его сердце, но он жалел Ди и всё думал о том, как об этом сказать. Младший, в свою очередь, не знал, почему продолжал молчать. Случившееся словно открыло в нём нечто, что он долго задвигал в сторону. Он всегда думал о себе, как о неправильном ребёнке в необычной, но точно идеальной с виду семье и просто радовался появлению большего зла внутри их дома. Пусть даже об этом знали только двое. Именно идеал отца он так боялся разрушить, теперь же об этом можно не беспокоиться. Всё распалось с основания, выпустив что-то неудержимее огня. Этому событию посвящены и пожар на кухне и небольшой костёр из старых тетрадей у подошв берц. Перекатывая по нёбу язык с тёмно-красным пятном чуть левее центра, юноша сорвал пластырь с колена и бросил в горевшие страницы. Когда пламя затухло под набиравшей силу моросью, Ди разбросал ногой остатки и наплевать, что кусок идеального газона на заднем дворе теперь выжжен. Укрытый пеплом клочок земли виден с окна кухни. Свет ламп из помещения окрашивает его в рыжий и если мельком глянуть, кажется горсткой сухой листвы, словно уже наступила осень. Ди покатал апельсин по блюдцу и принялся разрезать напополам. Выдавив сок в остывший кофе, он потянулся за полотенцем, чтобы убрать разлетевшиеся по всему столу капли. — Намочи тряпку и протри, а то липкие пятна останутся. Ди вздрогнул и придвинулся к самому краю стула. Звякнула чайная ложка, ударившись о бортик чашки. Парень вынул её из напитка и бросил в сторону блюдца, звук повторился, на этот раз звонче. Глэм стоял у входа в кухню, но видя, что сын не собирался исполнять его просьбу, подошёл ближе. Конечно, Ди бы убрал за собой без напоминания, оба это знали, только вот старший по-родительски не сдержался. Всё, как до того утра и противных поцелуев от мысли о которых парня до сих пор подташнивало, лишь с одной разницей, что их семейная роль сломалась, а на месте её — пустота. Ди глотнул кофе, поглядывая за отцом. Тот принялся мыть посуду с таким невозмутимым видом, словно это он пришёл первым. В комнате стало тесно. Людей всего двое, но взаимные обиды и недосказанности, накаляли стены. Осталось полчашки, юноша не мог допить. Встав, он привычно подошёл к раковине, даже на мгновение забыв о ссорах. — Поставь, я помою. — Не отвлекаясь, произнёс Глэм. — Но стол прибери. Мужчина протянул ему тряпку. Проигнорировав это, Ди поставил чашку на край и будто случайно задел её. Шум воды на секунду стих за звоном упавших в раковине тарелок. Минув отца, парень поправил напульсники и остановился. Ждал он чего-то или сам хотел сказать, сам не знал. Может, вопреки его поведению, внутри осталось желание понять отца. Надежда, что за ужасными выходками и словами осталось хоть что-то, что они вместе назовут любовью. — Я же хочу извиниться, Ди. — Голос старшего звучал расстроенно, но надеяться на искренность пока не получалось. — Ах, извинится, за что же? — Ди выдвинул ближайший стул и сел, скрестив ноги. Подняв на отца заинтересованный взгляд, он увидел, что тот повернул голову в сторону входа в кухню, парень глянул туда тоже и заметил маму, кравшуюся к холодильнику. Её присутствие перевернуло всё с ног на голову и тот факт, что сама Вики этого не знала, добавляло интереса. Теперь Ди с двойным усилием внимал словам отца, которые тот, несмотря на заметную растерянность, подобрал быстро. — За тот случай с лаком. — Глэм почувствовал, как давил чокер на шею, когда он нервно сглотнул. Решение о его судьбе лишь второй раз в жизни принималось не им, и так же всё, что он мог контролировать происходило за спиной. На этот раз буквально. — Хорошо. — Ди сложил руки в замок и улыбнулся. — За тот случай извинения приняты. Он встал и подошёл к отцу, так близко, что задел плечом, когда поворачивался. В тот же момент мужчина закрыл кран и поправил полотенце, на котором сохла посуда. Виктория даже забыла, зачем пришла, уже собираясь сказать об этом, обвинив в шутку, кого-то из участников ссоры. Странное ощущение в груди остановило её. Напряжение или беспокойство не часто настигали Вики и предавать этому значение она не видела смысла. Связать это с произошедшим между блондинами тоже не получалось, хоть и мрачным казался этот разговор. Очень мрачным. — Мальчишки мои, что ж вы всё грызётесь, а? — Спросила Вики, протянув руку обнять сына. — Уже помирились. — Он с охотой зашёл в объятие и так же быстро собирался выйти, но увидел, что мама потянулась и к отцу. Заметив этот жест, Глэм покачал головой и вернулся к делам. — Руки мокрые. — Фраза эта почти слилась с шумом воды, как и ругань Вики. — А ну иди сюда. — Женщина сама подошла к мужу, волоча за собой ещё и Ди. — Вот, обнялись, подружились, свободны. Парень отстранился и вышел из кухни, кружась через каждый шаг. Спрятать в этих движениях боль получилось, дальше её скрыла от всех темнота коридора. Наощупь добравшись до своей мансарды, Ди лёг на кровать и впервые после того утра разрыдался.