***
Дадли вообще часто удивлял Гарри в последнее время. К удивлению кузена, иногда наблюдавшего его успехи только со стороны, Дадли быстро освоил практику по самым базовым заклинаниям, которые Гарри проходил несколько лет; он так же быстро научился летать на метле и периодически выходил во двор с метлой, где придумывал всевозможные фигуры высшего пилотажа. Однажды он очень удивил других учеников, когда, выглянув в окно во время урока Защиты, Фред выкрикнул: — Во дает! Это же финт Вронского! Многим казалось в тот момент, словно Дадли родился в воздухе — настолько хорош он был в полетах. Но чем лучше он летал на метле, тем меньше внимания уделял теоретическим занятиям. Он из рук вон плохо справлялся с прорицаниями, историей магии и защитой от темных искусств, не любил сдавать сочинения по различным предметам, но, когда дело доходило до практической части, тут его было сложно превзойти. Теперь же, глядя как он летает на подаренном отцом Нимбусе-2001, многие прочили ему карьеру великого игрока в квиддич и даже подготовили для него место в гриффиндорской команде на скамье запасных. Все понимали, что нынешний состав команды однажды сменится, и вот тогда на поле выйдет Дадли Дурсль, кому место не иначе как с игроками уровня Крама. Поэтому, всякий раз, когда Дадли выходил вместе с командой на тренировку, гриффиндорцы заранее знали — он их вновь поразит своим мастерством, и какую бы роль они для него не подобрали, тренировка пройдет идеально. Оставалось только дождаться, когда же пробьет его звездный час. К еще большему удивлению Гарри, Дадли резко изменился — попав в новое для него общество, он целиком перестроился под него, и перестал радоваться похвалам, поэтому сколько его не хвалили, Дадли все пропускал мимо ушей и упорно шел к цели. Теперь Гарри не удивился его реакции на похвалу друзей. Он уже привык к переменам характера Дадли. Он не знал, какие мысли крутятся в голове у кузена, но прекрасно понимал — все его достижения не могут быть абсолютной случайностью. Поэтому, всякий раз глядя на него в небе, он представлял полет фантазии своего двоюродного брата. В этом смысле Дадли виделся ему этаким художником, пишущим картину в небесах своими пируэтами на метле, изо дня в день приобретавшими все более замысловатый характер. Ему с легкостью удавалось сделать что-то, и никто не мог за ним этого повторить не потому, что другие ученики были какими-то глупыми или бесталантанными. Гарри полагал: многие из них смогли бы повторить его успехи после дополнительных тренировок, и им мог бы помочь в этом сам Дадли, но что двигало Дадли каждый раз, когда он изобретал что-нибудь новое, для него оставалось сокровенной загадкой, а Дадли никогда сам не рассказывал об этом. Зато, каждую ночь он спал как убитый, и — как думал Гарри — ему снились новые трюки на метле.***
В Выручай-комнате сегодня вечером Гарри, по обыкновению, был занят большой группой студентов. Там были его друзья — Рон и Гермиона, а также удивительное количество других знакомых и незнакомых лиц. С ними находился и Дадли, проявивший удивительную склонность к защите. Там же были Маш Кириелайт и Жанна, жаждущие учиться вместе со студентами. Гарри недавно отметил успехи нескольких ребят, кто до недавнего времени были маглами. Первым был мальчик с темными волосами и серьезным выражением лица по имени Сэм Брайтвуд. До обретения магических способностей он был футболистом, и интересовался непознанным. Другой новой ученицей была тихая девочка по имени Агата Санспарк, которая до изучения магии увлекалась астрономией. У нее был талант к трансфигурации, и она могла без труда превратить скрепку в птицу. Ее внимание к деталям и сосредоточенность позволяли ей создавать мощные, точные заклинания. Гарри был впечатлен ее способностью с легкостью трансфигурировать предметы, но еще сильнее всех поражал ее полет фантазии, когда она создавала заклинания, образующие в воздухе красивые танцующие узоры. Сегодня Гарри проводил урок по заклинанию Импедимента. Урок продолжался с новым чувством сосредоточенности, студенты неустанно работали над освоением заклинания Импедимента под руководством Гарри. Пока студенты практиковались, Гарри ходил по комнате, давая советы и подбадривая тех, кто в этом нуждался. Он был впечатлен прогрессом, которого добились магглорожденные студенты, и видел их решимость преуспеть в магии. Дадли работал особенно усердно, решив доказать, что он способный волшебник. Но Гарри и без этого прекрасно знал — маглорожденный не значит неспособный. Ему это уже доказала Гермиона, ведь училась она очень прилежно. На его глазах ребята даже из самых чистокровных волшебных семей подчас учились хуже маглорожденных. Продолжая ходить по комнате, Гарри не мог не размышлять о разном происхождении своих однокурсников. Он хорошо знал, с каким предубеждением некоторые волшебные семьи относятся к уроженцам маглов, но всегда считал, что талант и упорный труд важнее, чем происхождение. По мере продвижения урока Гарри понимал, что должен продолжать поощрять всех своих учеников, независимо от их происхождения или статуса. Он видел потенциал в каждом из них и надеялся, что они будут продолжать заниматься своими интересами и преуспевать в учебе. Возможно, в будущем кто-то из них маглорожденных учеников даже станет величайшим человеком своего времени, разрушит барьеры предрассудков и докажет раз и навсегда, что происхождение не определяет способности человека. Гарри гордился своими учениками и знал, что они способны достичь в жизни всего, чего захотят, если только будут верить в себя. Когда урок закончился, а ученики начали расходиться по Хогвартсу, он стоял с Картой Мародеров в Выручай-комнате и наблюдал за их передвижениями. Рядом стояла Жанна, и в этот момент он вспомнил недавний разговор с Гермионой. — Скажи мне, Жанна… — начал он разговор, сам не зная, как придет к желаемому направлению. — Твой боггарт… чего ты боишься? Жанна повернулась к нему. Он ожидал от нее чего угодно — любой реакции, вплоть до обычного для нее негатива — но в этот раз увидел на ее лице только смущение и какую-то… тоску? — Спасибо, что ты спрашиваешь. Когда меня судили, никто не пришел ко мне и не поддержал меня, хотя бы словом. Голос Жанны звучал спокойно, и как ему показалось — немного печально, а ее взгляд не отрывался от пола. — Я положила всю жизнь и все силы ради своей цели, и за это люди меня сожгли на костре. — она взглянула на Гарри, и ее лицо посетила легкая тень обычной самодовольной улыбки. — Но, знаешь… я думаю, за последние месяцы жизни, я устала быть хорошей во всем и смирилась, что люди видели во мне зло. — на последних словах ее улыбка проявилась наиболее отчетливо, а в глазах сверкнул недобрый огонек. — В конце концов, никто не пришел и не защитил меня перед лицом несправедливого суда. — при этих словах ее лицо исказилось словно от боли. — Но я… — в этот момент ее лицо совершенно преобразилось, и избавившись от так привычного самодовольства, стало прекрасным как никогда, и на нем заиграла светлая улыбка, а глаза ее смотрели удивительным чистым взглядом в лицо Гарри. — Я их ни в чем не винила, ведь они сами не знали, что делают. Гарри слушал слова Жанны, испытывая к ней сочувствие. Он не мог представить, каково это для нее — быть сожженной на костре за то, во что она так сильно верила. Он видел боль и печаль в ее глазах, когда она говорила об этом, но также и вновь обретенное чувство принятия и понимания. Он кивнул в знак понимания: — Я могу только представить, как тебе было тяжело. Но тебе не нужно никому доказывать свою правоту. Ты знаешь, за что ты боролась, и это главное. И я верю тебе. Тогда меня еще не было на свете, но сегодня мы вместе, и я… мы все можем тебя поддержать. Улыбка Жанны смягчилась, и она посмотрела на Гарри с благодарным выражением лица, но ничего не ответила. Она подошла к Гарри чуть ближе, и он смог рассмотреть ее лицо до мельчайших деталей, каждую ресницу на краях ее век, каждый волос в ее неаккуратной, но такой милой серебристой прическе.***
Мистер Уизли сидел на темном каменном полу, все вокруг застилал плотный туман, и чей-то насмешливый тоненький голосок — словно девчоночий — прошептал: — Ну же, скажи! Тонкий силуэт перед мистером Уизли воткнул ему в грудь два ножа с разных сторон, а тот сидел не в себе от нестерпимой боли. Глаза его закатились, и он только едва слышно стонал. — Скажи мне, скажи! — продолжал этот девчоночий голосок. Мощное гладкое тело Гарри скользило вокруг него, и высунуло язык. Шрам Гарри взорвался нестерпимой болью, и он вновь ощутил его. Волдеморт торжествовал. — Гарри! ГАРРИ! Гарри не сразу различил людей, стоящих вокруг его кровати. Он чувствовал себя как никогда плохо. Придя в себя и попрощавшись с остатками ужина, он взглянул на Рона, решительно не понимая, что тому сказать, кроме: — Твой папа… На него напали…