Red is for love

Есть несколько правил, которые вам следует соблюдать, чтобы мирно жить в тур-автобусе. 1. Личные границы – это новое Слово Божье. Это включает в себя регулярное и неукоснительное соблюдение гигиены и контроль над уровнем производимого тобой шума. 2. Расписание, чувак. Если ты, конечно, не хочешь быть убитым собственным менеджером. 3. Никакой личной жизни. Типа, вообще. Автобус – это их офис. Без дресс-кода, правда. С третьим пунктом у Фрэнка некоторые проблемы. Потому что его партнёр постоянно рядом и, ровно как и он сам, проходит через чёртову эмоциональную мясорубку три или четыре раза в неделю, а потом у них нет никакой нормальной возможности разделить друг с другом (физически, понимаете?) эти эмоции. Потому что одно дело – обняться и сказать: «Охренительный был концерт, чувак», и совсем другое – засунуть язык ему в горло и довести друг друга до состояния блаженного бессилия, когда все чересчур яркие эмоции покидают тело, и на их место приходит примитивная физика. Вроде тепла чужой кожи и ощущения, будто ты паришь в невесомости. Так что да, третий пункт – это проблема. Фрэнк посмотрел бы на Майки или Рэя, будь они на его месте (фу). Ему нужна какая-то компенсация, понимаете? Поэтому у него бронь в отеле на одну ночь и два авиабилета на почте. Он правда уважает правила автобуса. В конце концов, он не хочет, чтобы их с Джерардом выселили. Или забыли на заправке. Ну, знаете. *** Айеро ловит солиста сразу после последней песни (у Джерарда влажные волосы и раскрасневшееся лицо, и он очаровательный). – Не смей переодеваться, – шипит Фрэнк, цепляя ладонь мужчины и вкладывая в неё бумажку с адресом и номером апартаментов. Это их фишка: собирать во время тура всякий хлам, чтобы потом, дома, хохотать до упаду, вспоминая всё это. Джерард отвечает ему неотрывно-долгим взглядом и едва сдерживает улыбку. В уголках его глаз залегают морщинки. И Фрэнка, как и каждый чёртов раз, снова резко окатывает смертельно огромной и горячей волной, созданной из концентрированного «Я люблю тебя». Он ничего не может поделать, он улыбается в ответ, как придурок. Каждый раз, когда Джерард делает что-то очаровательное (Джерард всегда делает что-то очаровательное), Фрэнк лыбится как идиот или покатывается со смеху прямо на сцене, потому что чувствует слишком много. Он в туре с любимой группой, у него охренительный новый проект, и он безгранично обожает людей, находящихся с ним рядом. Поэтому он будет либо покатываться, либо просто лопнет. Джерард уходит, и на его месте практически сразу же материализуется Майки. Уэи взаимозаменяемы. Вы не можете быть в туре и не находиться в радиусе кого-то из Уэев. Это типа аксиома. Фрэнк иногда подозревает, что они что-то против него замышляют. Майки глядит на него подозрительно. Фрэнка жутко веселят фотографии, на которых они с Джерардом переглядываются, а на заднем плане Майки стоит со сложным выражением. – Рэй предлагает киновечер, – говорит Майки. – Не хочешь присоединиться? Киновечер – это маленькая часть той обычной жизни, которая нужна, чтобы поставить реальность на паузу и замереть на пару часов. Реальность в туре восхитительная, но паузы – это важно. Фрэнк чувствует, как губы снова бесконтрольно разъезжаются в улыбке. Это такая странная штука. Все в курсе их с Джи… Ну, что у них там. И ни у кого нет с этим проблем, до тех пор, пока не нарушаются правила автобуса. Но одно дело – просто знать это и быть уверенным, что они двое спят на своих собственных полках (Фрэнк бы так уверен не был, только тсс), и совсем другое – понимать, что они не присоединятся к киновечеру, потому что поедут в отель, чтобы там потрахаться. Ну, вы понимаете. Именно поэтому Фрэнку всегда искренне жаль их менеджера, которую он должен поставить в известность, что «Мы, ээ… Полетим на самолёте, ладно?». Так вот, Фрэнк намекает Майклу, что на киновечер они не явятся, и тот делает лицо «Вы влюбленные идиоты и бесите». Это такое особое лицо. Рэй тоже его увидит, когда вечером спросит у Майки про них с Джерардом. Фрэнк не осуждает. Если бы его лучший друг сох по его старшему брату и постоянно хотел с ним уединиться, он бы, блин, запатентовал такое лицо. *** Они едут на разных машинах с перерывом почти в час. Джерард уезжает сразу же, а Фрэнк шатается по площадке, помогая с инструментами, и перед глазами проносятся картинки. Джерард на каждой из них. Джерард в юбке и тёмных капроновых колготках. Джерард, падающий на колени в этой юбке и запрокидывающий назад голову. Джерард, улыбающийся ему. Фрэнк приводит себя в порядок и делает все эти штуки для руки и плеча. Иногда, после относительно спокойных концертов, вместо него это делает Джерард, и тогда Фрэнку хочется плакать. Писать музыку. И целовать его. Он чертовски счастливый человек, на самом деле. Рэй машет ему на прощанье, когда Фрэнк уходит. Рэй вообще ведёт себя очень спокойно, иногда расхаживает по сцене с бокалом вина и трогает Джерарда за задницу. Засранец. Фрэнк представляет, что случилось бы с Интернетом, будь он тогда на месте Рэя. Впрочем, Интернет и без того неплохо справляется (ребята стабильно показывают им с Джи новые рисунки). Когда машина, шурша, мягко останавливается у отеля, Айеро чувствует себя уже чертовски уставшим. Размытые образы мелькали перед его глазами всю дорогу. Джерард, сидящий на кресле, ждущий его, закинув ногу на ногу. Джерард, лежащий под ним на кровати. Вокруг густой тёмно-синий вечер. Поднимаясь на этаж, он прислоняется затылком к зеркальной стенке лифта и думает о том, что ему хорошо. Сейчас всё правильно, всё так, как и должно быть. Джерард открывает почти сразу же после кодового стука, и первое, что Фрэнк делает, захлопывая за собой дверь и бросая на пол спортивную сумку, это целует его. Он мечтал об этом с самого начала концерта. Притянуть его к себе и поцеловать. А потом долго блуждать руками по его телу, наслаждаясь тем, как татуированные пальцы смотрятся на белой рубашке, и залезая этими же пальцами под юбку. И он наконец делает это. Целует. Губы Джерарда такие охренительно мягкие, и сам он весь такой: тёплый, мягкий, свой. Он пахнет домом. Фрэнк чувствует какое-то невероятное облегчение и запускает руку в его волосы. Пушистые. Он отстраняется. – Ты уже принял душ? Джи довольно кивает, слегка закусывая губу и улыбаясь. И весь воздух от этой улыбки тут же вылетает из лёгких. – И надел это снова? – И надел это снова. Фрэнку кажется, что весь он куда-то падает. Он чуть слышно стонет и снова жадно тянет мужчину к себе. Они оказываются на кровати в следующую же минуту. Фрэнк устраивается у Джерарда на бедрах и, замирая, просто смотрит. Он слишком много всего в своей жизни чувствовал из-за этого человека. Ядерную смесь из влюбленности, желания, смелости, отчаяния, надежды. Ненависти, одиночества, любви, вдохновения, страха, жизни. Он чувствовал себя живым и тогда, когда жизнь казалась ему самым прекрасным, что только может случиться, и тогда, когда больше всего на свете хотелось умереть. Джерард был человеком, который заставлял его чувствовать жизнь, какой бы упоительно сладкой или невыносимо тяжелой она ни была. И этот человек лежит сейчас перед ним, разрешая всё, что Фрэнк только захочет, и это неизменно сродни магии. Они молчат. Джерард смотрит на него и улыбается. Мягко и по-настоящему. Он может быть кем угодно на сцене, надевать хоть самое короткое в мире платье и строить из себя диву, но Фрэнк прекрасно знает, что настоящий Джи здесь, в этой постели, улыбается своей маленькой улыбкой, и взгляд его тёплый. – Я соскучился, Фрэнки. Фрэнку так хочется запомнить его и это ощущение. Когда такой настоящий, уютный Джерард лежит перед ним в этом образе, в этой одежде. Она невероятно идёт ему, придаёт что-то неуловимо прекрасное. Делает его ещё нежнее, ещё желаннее, и Фрэнк даже слегка ревнует, потому что другие – фанаты, фотографы, команда – тоже видели его такого. Ему хочется спрятать Джерарда ото всех, чтобы вся эта красота была эгоистично только его. Ему ведь можно, правда? Он осознаёт, что завис, только когда Джерард убирает руки с его плеч и тянется к собственному горлу, медленно развязывая лёгкий красный шарф. Он так подходит этому образу, как и все маленькие детали, которые Джи так любит. Вроде брошки на костюме медсестры или браслета, который всё ещё надет на его запястье. Он аккуратно стягивает шарф и оборачивает его вокруг шеи Фрэнка, завязывая на один слабый узел. Потом хихикает, потому что тот совсем не сочетается с кардиганом мужчины. – Я мог бы и сам продолжить, – мурлычет он, касаясь тёплой ладонью щеки Фрэнка (тот на секунду прикрывает глаза и радостно тает, исчезает в этом прикосновении). – Но, я думаю, у тебя лучше получится. Он тянет его за собственный шарф, и Фрэнк, выдыхая и будто всем телом подключаясь к реальности вместе с новым вдохом, целует его. Джерард расслаблен. И Фрэнк радостно и добровольно тонет в этом ощущении, в этой мягкости, неторопливости. Перенимает у партнёра это чувство. Он целует медленно, наслаждаясь губами, наслаждаясь тем, какие они мягкие, наслаждаясь маленькими и слишком интимными звуками поцелуев. Он хочет раствориться в этой близости. Водит свободной рукой по бедру Джи, чувствуя чуть шершавую ткань колготок, и вся эта нежность сводит его с ума не хуже страсти. В этом вечере хочется остаться. Фрэнк трогает его бедра, заставляя ткань юбки сползать выше, и Джерард, на секунду отрываясь, жадно хватает воздух. Такой прекрасный. Такой настоящий он сейчас. Открытый. Полный жизни. – Ты не представляешь, как мне сейчас хочется и не хочется тебя раздеть, – хрипит Фрэнк не своим голосом. – Ты такой красивый. Джерард, заинтересованно склоняя голову, кокетливо улыбается и ничего не отвечает. Фрэнку жарко. Кардиган летит в сторону. Шарф тоже хочется снять, но нет. Это его. И Джерард более чем доволен таким решением. Он сгибает одну ногу, и край юбки съезжает ещё выше. Фрэнк устраивается между его ног и тянет за бедра ближе к себе. Джерард кладёт руки ему на плечи. Чёртовы пуговицы слишком маленькие. Джи хихикает, наблюдая за попытками расстегнуть собственную рубашку, и даже не собирается помочь. Фрэнк рычит и заставляет себя сконцентрироваться на этом процессе. На том, что они наконец-то одни, и он наконец-то раздевает Джерарда, и ещё на том, как красиво наконец-то расстегнутая на одну пуговицу рубашка оголяет его кожу. Ему нравится это. Эта кожа. Иногда он ловит себя на мысли, что хочет укусить Джерарда, потому что он чересчур… невероятный. Он нереальный. Человек не может быть настолько великолепным. Настолько красивым и телом, и душой, и всем своим существом. Ради него стоит мир перевернуть с ног на голову. И Фрэнк делает это со своим миром, кажется, всю жизнь. Он не может удержаться и вновь наклоняется, чтобы прижаться к коже Джи губами. Его сводят с ума эти женские образы и мужское тело. У него буквально сносит крышу, потому что Джерард сочетает в себе всё, что Фрэнк так любит. Он хотел бы полностью раздеть его и снова, в тысячный, кажется, раз рассматривать его обнаженное тело, но… не сейчас, не сегодня. Сейчас у него другие планы. Он останавливается после нескольких расстегнутых пуговиц, оголяющих шею и верх груди и придающих образу Джерарда этой распущенности, которую они оба иногда так любят. Ему хочется впиться в открытую, такую доступную шею, оставить на ней засос, след от зубов, хоть что-нибудь. Но нельзя. Не сегодня. Вместо этого он почти кусает губы Джерарда, и тот издает этот маленький удивленный звук, заставляющий Фрэнка довольно улыбнуться. Джи ненавидит, когда Айеро кусается, зато с удовольствием делает это сам. Такой кот. Фрэнк едва ли может оторваться от его губ. Он так сильно хочет уже снять с Джерарда эти колготки и добраться наконец до него, но он просто не может перестать целовать. Поэтому жадно сжимает пальцами бёдра, задевая мозолистыми подушечками капрон и сходя с ума от того, насколько нравится ему эта фигура. Он обожает Джерарда любым, но думает, что именно сейчас он идеален. Потому что в нём достаточно уверенности и любви, чтобы не бояться камер и при этом больше не позволять никому определять то, как ему выглядеть. Фрэнк слышит собственный приглушённый стон, и это, кажется, уже крайняя точка. – Фрэнки… – тихо, просяще. Воздух щекочет влажные от поцелуев губы. – Да, да, чёрт побери, Джи, я знаю, просто… «Я просто чертовски люблю твои губы и всё твое тело, и я просто не могу перестать целовать тебя, понимаешь?» Он не может сказать это вслух, не сейчас, поэтому отпускает Джерарда наконец и спускается вниз, к изножью кровати, расстегивает молнию на чёрных сапогах и изо всех сил запоминает, как каблуки упираются в матрас. Джерард смотрит на него затуманенным взглядом, и Фрэнк знает, как сильно тот соскучился. Он блаженно улыбается от этой мысли и скользит ладонями под юбку. Белья нет. Фрэнк шумно втягивает воздух сквозь зубы и гладит член через колготки. – Я же просил не раздеваться, – он пьяно смотрит на Джерарда. Тот очаровательно-хитро улыбается. – Ну, так же лучше, да? Специальное издание. – Придурок, – господи, это так… Трогать его через капроновые колготки, почему, чёрт, они не делали этого раньше? – Фрэнки, сними их, – выдыхает Джерард, и Фрэнк подчиняется. Почти сразу. Медлит перед этим лишь секунду, запоминая пальцами эти ощущения и мокрое пятнышко от выступившей смазки. Они просто обязаны будут это повторить. Пальцы хватают за край и тянут ткань вниз. Джерард приподнимает бёдра, помогая ему, кокетливо (как, чёрт возьми, у него остаются силы на кокетство?) сгибает ноги, чтобы Фрэнк снял наконец эту тряпку окончательно. Айеро, прикрывая на секунду глаза, с наслаждением проводит руками по гладкой коже. Слишком давно они не прикасались друг к другу так: размеренно, неспешно, не боясь быть прерванными. И Джерарда до сих пор кроет от того, что эти пальцы, так самозабвенно тонущие в тактильных ощущениях, потом зажимают струны и вытягивают из воздуха музыку, и держат ручку, пока Фрэнк пишет для него, для Джерарда песни. – Фрэнки, – просит, смотря на него так умоляюще, и Фрэнк всё понимает. – Я знаю, детка, – он улыбается и ложится рядом на бок, оставляя одну руку гулять по обнажённой коже. Джерард прерывисто дышит. Закрывает глаза, поворачивает к нему голову, и Фрэнк чувствует щекочущее кожу дыхание. Он наконец кладет руку на член и начинает медленно, почти дразняще ласкать его. Джи чуть зажмуривается и тихонько стонет в ответ. Юбка окончательно сбивается на талии. Сегодня нет ни сил, ни желания на что-то долгое, громкое. Сегодня они просто хотят доставить друг другу удовольствие и насладиться тем, что находятся только вдвоем. Фрэнк смотрит на Джерарда пристально, запоминает. Взгляд скользит от очаровательно сведённых бровей к подрагивающим ресницам, к обнажённой шее и расстёгнутым пуговицам и обратно. Ему так нравится видеть его в такие минуты. Знать, что это он, Фрэнк, является причиной такого удовольствия. Знать, что фанаты, фотографы и команда тоже видят Джерарда во всех его сногсшибательных образах, но никому из них не позволено увидеть его таким: прерывисто дышащим, теряющимся в собственном наслаждении и едва слышно шепчущим его, Фрэнка, имя. Джерард тянется ладонью вниз и накрывает татуированную руку. Он сжимает пальцы и одним лишь телом просит двигаться быстрее. У него восхитительно покраснели щеки, и тёмные волосы разметаны по подушке. У него нет сил на большее, и он просит Фрэнка разрешить ему удовольствие. Их руки совершают вместе ещё несколько быстрых движений, и Джерард, чуть вскидывая бедра и выпуская облегчённый стон из приоткрытых губ, кончает, пачкая юбку и их пальцы. Они позволяют себе несколько мгновений неподвижности и дыхания. Потом Джерард тянет руку к молнии на джинсах Фрэнка. Тому хватает нескольких движений его руки на своём члене, чтобы кончить следом. На душ сил нет. Обходятся салфетками. Фрэнк стягивает с Джерарда юбку и рубашку. Тот помогает ему с футболкой, попутно зачарованно проводя пальцами по татуированной груди. Покрывало отправляется на пол вслед за одеждой. Самолет завтра в четыре. У них впереди ещё целое утро.