Шаг вперёд, и два назад.

***

Теперь, с недавних пор, одна запущенная квартира на втором этаже по Бейкер - Стрит больше не встречает его с щепитильностью, тёплой улыбкой и интересным делом. Сейчас она показала себя в совсем ином свете. Она встретила его после годового отсутствия в полном мраке пыли и страданий. Ничего не изменилось, всё на своих местах, всё так, как и должно быть. Но так не должно, всё должно было быть по-другому. Место знает, оно тоскует, страдает, и отдаёт себя на медленную погибель. Силуэт бездвижно стоит посередине комнаты, сердце его всё ещё бьётся, беспрерывно, сильно, и кажется, что каждый удар станет последним, если он сейчас не развернётся и не уйдёт. В руке его зажат несчастный костыль, всё тот же. Он не может продолжать жить с той мыслью, что его держит только прошлое. Он проходит к своему когда - то месту, и оставляет предмет своей опоры, облокачивая тот о кресло. И он отчаянно кормит себя надеждами о том, что это избавит его от жизни в прошлом. Но это не надежды, это плевок в никуда, в пустоту, туда, где упокоена его душа с времен тех событий. Руки его начинают трястись, прозрачная пелена перед глазами не помешала очередной его фантазии предстать перед глазами. Детектив живёт не только в его снах, и Джон невыразимо радуется своему окончательно поехавшему разуму, из-за которого стал видеть галлюцинации длящиеся дай бог пару секунд. Такие живые, едва уловимые, но даже их не хочется бросать, как бросили однажды его. Он не может, он любит его, он бредит по нему, и смирился с его постоянным гостем — плодом воображения, и обрывкам воспоминаний. И он спешно стал сходить с ума, он в шаге от безумных теорий Андерсона, о которых услышал с газет. Он был согласен на любое оправдание, на любой вымысел, на любую ложь, на всё, что угодно — лишь бы он был живым. Вот бы он был... Кем бы он ни был. Ему всё ещё сложно окунуться в осознание всей гнусности ситуации, всего отчаяния, с которым он далеко не знаком, с которым он не справиться, и револьвер в его кармане приобретёт совсем другое значение в его жизни. Его мир просто потух, как и эта квартира, которую он всё ещё не в состоянии покинуть, но он должен, он должен дойти туда, куда шёл изначально. Куда приходить боится — осознание. Он боится осознания и это единственное, что держит его на плаву - он не верит. Он смотрит правде в глаза и смеётся на серьёзные её убеждения. Этого быть не может, — это трюк, эксперимент, это временно. *** Это единственное рождество которое он провёл в одиночестве в компании Миссис Хадсон и Лестрейда. В этот волшебный для окружающих вечер, он словно пятилетний мальчишка, ждущий своего подарка, ради которого весь год трудился хорошим поведением, стал нетерпеливо ждать своего подарка. Его, его возвращения спустя год затишья. На плечо Джона легла тяжёлая, крепкая рука инспектора Лестрейда, что поддерживал из раза в раз понимающим молчанием. — Нам всем пришлось столкнуться с этим. — Приглушенно начинает инспектор, смотря перед собой куда-то вдаль, он старается увидеть то, куда смотрит Джон. Но он никогда не увидит этого, никогда не почувствует это, никогда не поймёт. Нам всем? Нет, нет, нет. Никто, никогда, ни за что, не поймёт его. Встречаясь со своим страхом воочию, срабатывает естественная для живых существ защитная реакция. И она, как и у всех, отличается от остальных. — Он улыбается, улыбается по другому. Словно ходячий мертвец, глухо, с тупой возгарающей болью в рёбрах. Он оставляет Грега без ответа, и тот наконец умолкает. В тот вечер что-то сломалось, чьи-то природные механизмы. *** Он всё ещё стоит там, в обездвиженном состоянии, прислушиваясь к колючему молчанию. К такому же колючему, будто проволока с шипами, что с каждым днём стягивает его сильнее, намереваясь забрать к себе, в долину полной безысходности. Но разве он всё ещё не достиг пика своего отчаяния? Пока пистолет его плотно всунут в задний карман, он всё ещё держится, он всё ещё жив. Гадкое ощущение реальности подкрадывается не спеша, И ломает ему этим кости. Спину, возможно, позвоночник, или быть может руки, или всё сразу. А может, это осколки тлеющего сердца в мраке этой комнаты разбивают все живые механизмы. Больно — ударяться раздробленным сердцем без шанса на передышку. Отчаяние скатывается по его щекам уверено, без проблем обходя все морщины, словно по начерченой линии, по маршруту, который вошёл в действие год назад. Тремор вновь вернулся к нему, с более серьёзными намерениями, в усиленной версии. Кажется, будто за все эти три года пребывания в живом состоянии, переживания лишь копились, а жизнь не подавала ни единой причины что-бы излить их. Но теперь она есть, и очень веская. И тремор вернулся, а Шерлок, нет. Ладонь сжимается, даже с усилием не вымещая и единого процента скопившейся злости, обиды, отчаяния в этот несчастно зажатый кулак. Он мотает головой, старается прогнать прочь эти бесконечные слёзы. Эти самые слёзы, что безостановочно текут ручьём, водопадом с тех пор, с тех пор как... Рейхейнбахский водопад живёт в каждом из нас, главное — не потонуть в нём, не слиться с его течением. Голова становится слишком тяжёлой, что кажется, через пару мгновений он беззащитно рухнет на пол, поверженный своей безвыходностью. Фаланги белеют, а след от ногтей, впивающихся до этого в ладонь, напоминают о колкости их боли. Он склоняет голову, и корчит лицо навстречу хлынувшим слезам, прикрывая лицо руками. И ему кажется, что плеча его касается ладонь, но в секунду иллюзия иссекает, и прозывает комнату ещё более серой, чем до этого. Его плечи содрогаются, он чувствует кошмарную горечь собравшуюся комком в горле. Он простоял бы так до конца своих дней, метафорически убивая себя всеми способами у себя в фантазиях. В фантазиях, где Шерлок всё ещё с ним, где он всё ещё приходит к нему, изредка, только тогда, когда задний карман становиться пустым. Он успокаивает его и отговаривает. Ради того, чтобы иллюзия не покинула его слишком быстро, он обещает, каждый раз, что больше не станет. Джон проглатывает комок острой проволоки, что вот - вот бы перекрыла дыхание, заставляя давиться своими же слезами. Кулаки сжимаются вновь, и он больше не думает, не видит и не слышит, он покидает дом. Холодный ветер бьёт по лицу больнее любой пощечины, оставляя алые следы на щёках, иссушая кожу до последнего. Улицы пустые, фонари едва мерцают, но Джон уверен в том направлении, по которому идёт. Закрыть ему глаза, он всё равно дойдёт туда, куда дойти не осмелился, ни разу до. Он никогда не ходил туда, но знает дорогу, и не останавливается ни на секунду, чтобы подумать в каком направлении ему двигаться дальше. Ему холодно, лёгкая куртка и свитер под ним не согревают то, что твориться внутри. И вряд ли что-то сумеет согреть. Путь его близится к концу, он касается холодной калитки, сдвигая её назад, чтобы войти. Это место точно можно позвать бездушным. Если пустующие улицы Лондона ощущались живыми, на этом месте жизни не было, и никогда не будет. Разум его чист от мыслей, они есть, и поступают в голову ужасно быстрым потоком, но не складываются ни в одну, создавая полный беспорядок в голове. Но он точно знает, зачем он здесь. Останавливается напротив плитки, и землёй в её окружении. Он смотрит долго, смотрит на буквы высеченные на ней. Неужели это правда, неужели она существует, неужели под этой землёй.. Проклятье. Раскрасневшие глаза вновь сталкиваются с солёной влагой. Он кусает губу почти до металлического вкуса во рту, резко прерывая зрительный контакт между пустой плиткой. — Знаешь.. — Голос ломается, и звучит это настолько омерзительно, что в осознании к самому себе накатывает тошнота. — Я никогда не просил у тебя ничего, — Прочищает горло, гнусный комок горечи вновь настигает его, почти ограничивая доступ к воздуху. — Теперь я хочу попросить у тебя лишь об одном, — Поджимает губы, ладони сжимаются и разжимаются сами по себе. — Просто будь, живым, — Оглушающая тишина бьёт по ушам. Таков его ответ на просьбу - неозвученный, глухой, но по самой цели - в догорающее сердце. Он подходит ближе, и карает себя за свои аморальные действия. Так не поступают, это не допустимо. Это унизительно и святотатство. Он склоняется к бездушной плитке, и прижимается губами к ней. Холод обжигает губы, но это всё, что он может сделать. Это то, что он делает, и это то, что он не успел сделать. Вытянувшись во весь рост, он в последний раз глотает проволоку застрявшую в горле, и тянется к заднему карману. В ушах отвратно звенит, и руки его неистово дрожат, и виной этому отныне не тремор. Его револьвер абсолютно заряжен, и рука перестаёт дрожать, это движение он оттачивал на протяжении всего года, в страхе лишь одном - умереть. Но сейчас он принимает смерть самым ценным даром, он не боится смерти только от нетерпения встретить своего возлюбленного. Холодный метал жжёт ладонь, в которой крепко зажат. Он чувствует тяжёлое касание на своём плече. Это он, и он снова пришёл отговорить его. Он не может позволить себе развернуться, сделай он это, не найдёт сил проглотить эту чёртову пулю. Забавно. Ладонь не растворяется в воздухе после первых пяти секунд, и Джон начинает невыразимо ценить тепло исходящее от ладони. До ужаса знакомое, тошнотворно мягкое и невесомое. — Нет, в этот раз у тебя ничего не выйдет, — Джон истерично насмехается, уже не видя никакой доли от реальности, когда оборачивается к силуэту. — Потому что ты находишься у меня тут, — Джон тычет пальцем в висок, почти судорожно качая головой. — Ты моя фантазия, и пока я окончательно не сошёл с ума, я должен завершить это, — Но ему уже не кажется, что он в шаге от полного безрассудства, он видит Шерлока перед собой некогда живым, он чувствует его касания и тяжёлый взгляд на себе. Чувствует запах сигарет, и ощущает огромную усталость в глазах напротив. Он окончательно сошёл с ума. — Джон, — Когда-то привычный баритон сейчас приводит доктора в ужас. Он пугающе реалистичен, чем заставляет Джона думать о слишком скором наступлении загробной жизни. Оружие выскальзывает с рук - его выхватывает детектив. В его действиях чувствовалась всё та же безжизненность — медленные движения, чёткость и уверенность. Джон смотрит на свои руки, но в них действительно не было пистолета. В глазах мутнеет, что происходит? — Джон, посмотри на меня, — Встревоженный голос иллюзии (?) напротив заставляет мигом оклематься. Он поднимает взгляд, встречаясь с чужим. С чужим, с чем, с кем? Его разум полыхает. — Джон, прошу тебя, это я, — Он мотает головой, делая два шага назад, пряча лицо за дрожащими ладонями. Он трёт ими глаза, точно зная, что иллюзия пропадёт как только он откроет глаза заново. Этого не случается. Твою мать. Он делает шаг вперёд, он не верит тому, что видит. Он тянет ладонь к чужому лицу, и под кончиками пальцев чувствуется человеческая кожа. Самая. Живая. И он почти задыхается, когда глотает очередной колючий ком. И почти давится слезами, когда живые, сильные, крепкие руки охватывают его дрожащее тело. Джон в спешке хватается руками за чужое тёплое пальто, боясь что он исчезнет прямо сейчас. Или через секунду, две, может ещё на три его хватит, и он останется здесь. И он согревается. — Джон, я здесь, это я, — Джон не слышит, он хватается за момент, укладывая свою голову на плечо детектива. Он дышит тяжело, его всхлипы громкие, он ощущает пульс живого человека. Живого Шерлока. Джон поднимает голову с плеча, заглядывает в живые глаза. Шерлок всё ещё здесь, он всё ещё рядом, и он всё ещё живой. Если у него шанс успеть, он воспользуется им прямо сейчас. Ладонями он цепляется за воротник чёрного пальто, заставляя детектива склониться ближе. Он долго не думает, вообще, не думает, он руководствуется только своим сердцем, которое нашло выход из тьмы отчаяния. Он всё ещё не верит, но ему хочется жить, когда его губы горят от тёплых чужих. Он всё ещё не верит, но чувствует жизнь в его касаниях. Он всё ещё не верит, но он хочет верить. И он верит. Потому что детектив отвечает, он смахивает мокрые тропинки с щёк Джона, он согревает его с ног до головы, он держит, он чувствует