Серебристый смех

— Вы можете хоть на миг вообразить, чтобы кто-то заставил вас рассмеяться таким лёгким серебристым смехом, приобнял нежно, усадил на колени… — безнадежно вопрошает Баркильфедро, глядя на портреты людей, некогда топтавших тронные залы. — Вы можете вообразить, чтобы кто-то сотворил для вас такое чудо? Конечно, портреты молчат, даже не пытаясь представить предложенный шутом бред. Поколения и поколения лордов, хохочущих над поколениями и поколениями шутов. А вот Баркильфедро может вообразить, и оттого — больнее. Оттого — желаннее. Оттого — несправедливее, что они, не представлявшие даже возможности подобного, теперь смотрят на лицо Гринпейна, и смеются — чисто, искренне, серебристо… И один только Баркильфедро не может. Он, познавший все виды смеха, кроме этого, на протяжении стольких лет смешивший господ и даже самого короля… — Баркильфедро? — Гринпейн выглядывает из покоев, уже одетый и не нуждающийся в помощи слуги. — Такая рань, а ты уже при маскараде? Баркильфедро пожимает плечами. Его ведь не разжаловали из шутов, всего лишь назначили слугой… — Ты можешь не красить лицо. — говорит Гринпейн, подходя и становясь рядом. — Мне это не нужно. Как это глупо — наивность, чудом сохранённая в борьбе со столь отвратительной судьбой. Мальчик думает, что шут красит лицо для него и из-за него… Баркильфедро мог бы объяснить ему, но нет, нет-нет-нет, он все равно этого не поймет. — Ты можешь не носить это. — отвечает шут, касаясь повязки Гринпейна. — Мне это тоже не нужно. Вот так. Двое шутов, неспособных жить без маскарада, пялятся друг на друга, как идиоты… Баркильфедро хмыкает и тянет руку к узлу повязки. Повисшее напряжение должно быть разрушено, а то недалеко и до настоящего мордобоя, а Баркильфедро не при шпаге… Однако лорд не отталкивает руки, а в отместку тянет свою, и ведёт большим пальцем по скуле, размазывая пока ещё не саму улыбку, а только белую краску, покрывающую все лицо. Баркильфедро наощупь расслабляет узел и цепенеет — от страха, но не того, что, несмотря на лекарство, Гринпейн вдруг вспомнит, кто изуродовал его в далёком детстве… Нет, этого шут сейчас страшится в последнюю очередь. Он боится серебристого смеха, который может сорваться с его губ, едва обнажится чудовищная улыбка бродячего урода. Хорош же будет тогда Баркильфедро — шут, двадцать лет прождавший титула, но так и не ставший лордом… Гринпейн стирает уголок его улыбки, и это хуже обнажения. Теперь, если уж Баркильфедро вдруг серебристо рассмеется — этого никак не спрячешь. Рука шута, все ещё придерживающая расползающийся узел, непроизвольно напрягается, откидывая голову лорда назад. Он даже не возмущается, как тогда, в камере, когда его приволокли, чтобы подвергнуть пыткам, а после — казнить, как изменника короны. Гринпейн то ли привык к побоям, то ли понятлив не по годам, и помоги ему господь, если верно второе… Упаси, господь, его грешную душу от Баркильфедро. Лорд так и стоит, с беспомощно задранной головой, до ужаса хрупкий и беспомощный. Самый влиятельный человек в королевстве — с улыбкой, сводящей с ума и синими-синими глазами ангела… Пока не осознавший ещё ни власти, ни того, что он — лорд. Шут распускает узел, не глядя на ужасное лицо Гринпейна, берет в руки повязку… Ах, если бы одно то, что Баркильфедро держит ее в руках, сделало бы его лордом… Но без королевского титула — это всего лишь бесполезный кусок дорогого бархата. Шут поднимает его на ладони, и вдруг с остервенением принимается стирать свою улыбку. Нет, он не засмеётся над этой пустышкой, которому сам подарил единственное ценное, что в нем есть. Пускай Гринпейн видит, что у него нет власти здесь хоть над одним человеком, что его колдовство — это бред для тех кто ни разу не хотел рассмеяться чистым и лёгким смехом… А если Баркильфедро всё-таки рассмеется, так пускай уж Гринпейн смотрит и видит его позор. Баркильфедро поднимает взгляд, и смотрит прямо на ужасающую улыбку. Комнату заполняет серебристый смех… Смех человека, который смеётся… Кошмар, который будет сниться шуту еще долго: и без того мерзкие черты, ещё и сотрясающиеся, будто в агонии. Баркильфедро смотрит на него с отвращением и завистью. А после — все-таки приобнимает нежно и, присев прямо на бархатный ковер, утаскивает смеющегося лорда к себе на колени… Раз уж Гринпейн сумел получить титул лорда, только лишь одним своим даром серебристого смеха, то чего стоит Баркильфедро повторить этот успех?