Мера за меру

      В начале… в конце, в замкнутом на себя времени-уроборосе его ждало отнюдь не Слово, и не Отчаяние, не Страдание, а Привычка и Ожидание.       Морфей закрыл глаза, вслушиваясь в шум дождя за стенами его тюрьмы. Крупные капли барабанили по крышам и стёклам, оставляя после себя, он это представил, почти увидел, разводы и брызги. Этот дождь — тридцать третий за это лето. Морфей привык вот так считать дожди. Привычка спасала его бедный разум от ярости, бунта и истерики — этого протеста бессильных. В первый же день он своего заключения он решил, что не подарит своим тюремщикам удовольствия видеть его боль, и со всей отпущенной ему исполнительностью принялся привыкать, как привыкает дерево к ране от молнии, а человек — к боли от сломанной руки.       Искусство это далось ему нелегко.       К некоторым вещам он приспособился очень быстро, к чувству собственной открытости, например. Или к завыванию ветра в каминных трубах. Морфей привык слушать этот шум и говорить себе, что вот она, жизнь, жизнь бесконечна и продолжается, а не проходит сквозь него и мимо него. Это естественно, как восход солнца, как радость полёта, как объятия той, кого любишь. Нет, нет, это слишком хорошее, к этому нельзя привыкать. А к некоторым вещам… к некоторым вещам привыкать не стоило вовсе.       Вот с чувством, что на нём ничего нет, что он сидит голый не то в аквариуме, не то в стеклянном кубе, он сросся быстро. Хотя, конечно, стыд это ложный, он — для людей, это их последняя защита, даром, что они все рождаются на свет беспомощные и голые, а эта стеклянная сфера, намеренно или нет, так похожа на материнскую утробу!       Впрочем, откуда об этом знать Морфею. Это его младшие сестры и брат родились естественным путем, а вот его, старшую сестру и брата родители думали, писали и воплощали, дав им возможность выбирать из тысячи лиц и имен. Нет, об этом думать не стоит, иначе можно сойти с ума, а ему надо продержаться, надо! Лучше думать об одежде. Да, именно о ней.       Ирония в том, Морфей отстраненно посмотрел на свою руку, что он всё же одет. Это тело, сильное, выносливое, ладно сшитое и тренированное — словно нижний слой шелков для восточной красавицы. Истинный его облик: тысяча глаз, тысяча щупалец, черные крылья — мгновенно довел бы Алекса Бёрджесса и охранников до безумия чуждостью людям. И не связывай Морфея старое обещание, древняя клятва, запечатанная в саму его суть, он бы давно показал свое настоящее лицо.       Но, во-первых, Морфей терпеть не мог нарушать правила и не выполнять свои же обещания, а во-вторых, даже после всего ему было жалко людей. Да что там, от своего настоящего Древнего лица он бы в детстве сбежал с криком, а потом бы пришел жаловаться старшей сестре на отвратительное нечто в колодце со звёздами. Она, конечно, для порядка бы достала кочергу и выдала этакой страхолюдине по заднице, и сказала бы что-то вроде:       — Ты совсем дурак, или только в этом тысячелетии? Сейчас же смени интерфейс на более человеческий! Не позорь семью! И щупальца убери, нелепый дурак! Стой, почему они то бирюзовые, то лиловые?! Ты когда пугать прилично научишься?! Что значит, не могу, у меня щупальца?! Ты как кошмарами повелевать будешь?!       Конечно, сестра бы рассмеялась.       Здесь Морфей тяжело бы вздохнул: в ранней юности он был той ещё сияющей нелепостью, и с трудом сходился с себе подобными.       Задница бы после этого болела, но явно меньше, чем спина в последние восемьдесят с лишним лет. Вот привыкнуть к постоянной боли в спине он так и не смог.       Морфей подобрался. Аквариум все же сконструировали безобразно, а может, наоборот, с расчётом на неизбежное мучение узника, или быструю сговорчивость. Только, кажется, он со своим молчанием перепутал все карты.       Если бы это ещё не стоило так дорого! Когда тебе плохо, когда ты заперт один на один с собой, в чертогах собственного ума, время воистину бесконечно и невыносимо.       Примерно как его отец.       Тысячелетия тысячелетий назад, когда деревья были большими, человеческая история ещё и не думала начинаться, а по земле ходили так не похожие на современных животные: первые млекопитающие, последние динозавры, летали мухи размером с пол-ладони, Морфей в школе узнал одну паршивую истину.        Время как физическая величина — штука до безобразия субъективная и зависимая от того, чью оболочку ты носишь. Иными словами: носишь личину протокота — и сутки для тебя равны семи дням. Решишь побыть первообезьяной (через множество эпох Единосущный создаст из них по своему образу и подобию людей и начнет невиданный эксперимент длиной в триста тысяч лет), здесь уже не все так печально: один к одному. И упаси тебя Создатель пытаться изобразить звезду: некоему Саммаэлю, он же Денница, этот опыт непоправимо повредил мозги.       Морфей и не рвался. Из всех своих братьев и сестер он был самый младший и тихий, больше всего на свете любил кодить на священном первоязыке и возиться с растениями.       — Да ты ботаник! — шутила старшая сестра, возвращаясь с работы.       — Ещё какой! — с гордостью отвечал он. — И могу вырастить что угодно из чего угодно!       — Что, даже затюканный жизнью кошмар?       — И его тоже. Все можно вырастить и выходить, если не мешать растению жить.       Под его рукой и впрямь все расцветало. Хвощи, папоротники, а затем и цветущие растения стали отличной формой эскапизма. Дело в том, что у отца… у всемогущего Времени завелась интрижка на стороне и вторая семья. Мать этого не оценила и потребовала развод.       Она бы, может, и простила отца, но не выносила вранья. Тем более, такого глупого.       Старший брат и сестра к тому времени уже исполняли свои обязанности перед миром, но Морфей…. Морфей пришел в ужас и, как любой эгоцентричный дурень, попытался родителей помирить, и во всем винил себя. Ну, знаете, эта ужасная подростковая гордыня, которая отлично помогает справиться с тем, что на самом-то ты ничего не можешь сделать. Только вот до нормальной психологии оставались ещё эоны лет, а так в их семье придерживались политики: у детей, как и рыб, голоса нет.       Дело кончилось тем, что на семейный ужин отец привел свою пассию: пышнотелую, золотоволосую женщину из рода титанид, известную крайне вольным нравом. Вместе с женщиной пришли двое: очень грустная девочка и до невозможности наглый, манерный мальчишка с прищуренными глазами цвета расплавленного золота.       — Это твои брат и сестра, — сказал отец, которому не было ни капли не стыдно, — люби их. Мы одна семья.       Это сразу все испортило. Мать Морфея стояла с нечитаемо вежливым лицом, а после с интересом рассматривала складки своего химатиона. Морфей сразу, со всей остротой почувствовал ее унижение. Скандалить матери не позволяло хорошее воспитание, даже когда эта… женщина начала задавать в высшей степени бестактные вопросы.       Отца он так и не простил. Младшую сестру признал, потому что происходящее на неё давило, как и на него, но брата не полюбил.       Из чувства протеста, из глубочайшего отвращения он забросил то, что прежде очень любил: все свои растения он раздал слугам, а сам с головой ушел в языки программирования.       Мать этого не одобрила.       — Ты это зря. Ты ничего отцу не докажешь.       — Мам, я имею право злиться.       Много воды утекло с тех пор: родители развелись, отец взял вторую жену и сбежал в отставку, заведя часы Солнца на эоны лет вперёд, до будильника, мать заснула, каждому из них семи раздали свои царства, а Единосущный тоже развелся с женой и после большого скандала с Денницей устроил массовое вымирание. Все его дети выросли, и большущие динозавры-игрушки разом стали не нужны.       Он сам же дал себе слово, что если однажды у него вдруг будет семья и дети, то он никогда, никогда не поведет себя так чудовищно безответственно и уж тем более, не станет унижать жену ложью. Ну, в ту пору он ещё надеялся.       У него… у них с Каллиопой даже получилось стать вполне приличными родителями, только вот сын их оказался слишком хорош для этого мира и, понятное дело, этого не пережил. Вернее, не пережил он дядиных интриг, Страсть просто не умел слышать слово «нет» и не думал отстать от человека в горе. Ни он, ни его опьянённые вином прислужницы.       Надо ли говорить, что хоронить, кроме головы, было нечего?       Признаться, Морфей тогда чуть не понял отца и не ушел в отставку, хлопнув дверью, но, во-первых, он не мог поступить безответственно, а во-вторых, старший брат и сестра уговорили.       Твой сын сам виноват.       Потерял берега, забыл учтивость.       Не в его природе отказываться от даров младшего дяди.       Ты что же, ставишь личное выше долга?       …Морфей, конечно, хлопнул дверью, но вернулся к своим обязанностям. С Кэлл они с тех пор не говорили и не виделись.       С чего он вообще вспомнил и свою дурацкую (не стоило даже начинать) личную историю и субъективность времени?       С того, что в аквариуме Берджесса, в одеждах из смертной (ах, если бы!) плоти время для него текло, как для человека.       Восемьдесят лет сидения голышом в темноте, в полном одиночестве, очень способствуют развитию отчаяния и переосмысления всего, что в твоей жизни было.       Впору развлечь себя задачей, вот как, например, должен выглядеть сон нейтронной звезды или черной дыры? Жаль, такие многоуровневые вещи в уме не порешаешь, а сам он теперь слабее двухдневного котенка. Заснуть бы, только Сну не положено снов. Можно вспоминать хорошее, например, как сын притащил домой щенка Цербера и пытался научить его быть обычной собакой.       Лучше не надо. Вспоминать хорошее и свои ошибки слишком тяжело. Но смотреть очередной сериал охранников?.. Хотя «Светлячок» и «Мертвая зона» оказались хороши, но все остальное заслуживало определения «ужас, летящий на крыльях ночи».       Пропади пропадом трусость Алекса Бёрджесса! Он мог закончить все ещё семьдесят лет назад, но после двух обманов испугался возмездия, дурак.       Старшая сестра приходила сюда за отцом этого труса, за мышами, пауками, за охранниками и слугами… и ни разу не посмотрела в его сторону.       Сам того не желая, Морфей себе же стал тюремщиком. Его присутствие продлевало жизнь здешним обитателям. Ну, и сколько ему сидеть ещё, сколько ждать, прежде чем хоть кто-нибудь совершит ошибку?! Страшно подумать, во что превратилась Грёза, ведь его земля — все равно что он сам, они отражают и поддерживают друг друга, а когда ты отрезан от собственного царства и силы… Нет! Вина это плохо, вина — это очень плохо, отчаяние — ещё хуже. Его задача освободиться и выжить. Гнев — гнев куда лучше.       Как же жаль, как чудовищно жаль, что господа католики и протестанты истребили почти всех сколько-нибудь талантливых к искусству ночи и луны людей. «Ворожеи не оставляй в живых». Но разве не сказано в той проклятой книге: «Кто против врагов наших, тот с нами»?       Будь в этом доме, в этом селении хоть один талантливый к волшебству человек, Морфей… Морфей нашел бы, что предложить ему или ей.       Рассчитывать на наличие у людей совести глупо, но настоящий волшебник всегда стремится к знаниям, разве нет? Толковых учителей почти всех сожгли и повесили, книги утопили, таинства и мистерии забыли. Римская Католическая церковь не учла одного: создание заклинаний очень похоже на написание кода или решение технической задачи, а до объявления программирования и математики ересью не додумался даже Жан Кальвин.       Все упиралось в отсутствие подходящего человека.       И сидеть Морфею здесь пока из Алекса Бёрджесса и его великой любови песок не высыпется. Какая ирония, какая дурацкая ирония!       А что могли натворить с его рубином? Шлем ещё ладно, но рубин меняет вероятности и воплощает мечты, а человека слабого так и вовсе сломает. Если же рубин попадет не в те руки, а одному из нынешних властолюбцев, любителей величия… Как скоро в небо взмоет ядерный гриб, и Хиросима с Нагасаки, о которых Морфей слышал лишь по радио, покажутся чешуей на змеином выползке?       «Это не случится, — успокаивал себя Морфей, глядя в зарешеченное окно, — Разрушение сбежал, у человечества просто не хватит технических мощностей сотворить такое с целой планетой».       Да, их всего лишь хватило на две мировые войны.       Что же, если мир взлетит на воздух, его пленение кончится, разве нет?       Не такой ценой, не такой чудовищной ценой, что угодно, но только не это!       Жаль, нельзя встать и как следует размяться, прогнать муть из разума и того, что заменяет ему чувства и душу.       Прошлого нет, оно никого не волнует, как не волнуют спящие в своих гробах мертвецы.       Будущее ещё не пришло, и радуйся, что тебе не дали дара пророчества, иначе бы ты сошел с ума, как вторая твоя младшая сестра.       У тебя есть сейчас. Думай об этом «сейчас».       Сегодня, например, очень красивый огненный восход. Такие бывают только в августе, когда природа начинает засыпать, а световой день уменьшается вместе с луной. Жаль, из окна виден только край, ну что же, надо сказать спасибо и за такую малость. В доме ещё спят, охрана не пришла, можно порадоваться этому призраку свободы и послушать птиц. Сегодня они поют особенно звонко. Скоро им лететь на юг, в Африку, по вечным птичьим тропам, а он… Стой!       Морфей сроду не нуждался в воздухе, но сейчас ему пришлось десять раз глубоко вздохнуть, чтобы не поддаваться засасывающей черноте.       Ничего в своей огромной жизни он не жаждал так, как свободы.       Солнечный луч тихо и упорно полз по стенам подвала, пока, наконец ликующий огненный рассвет не растворился в обычной утренней английской серости. Пришла охрана, и потянулся день, до отвращения похожий на предыдущие.       У дверей звякнул колокольчик: это молочник оставил свежие сливки. Ах, нет, какой молочник в девять часов, да и зачем он в богатом поместье, где все есть? Но кто же пришел так рано?       Морфей жалел, что не может слышать голоса, это хоть как-то бы утихомирили его тоску и скуку.       Дворецкий открыл дверь и впустил гостя. Гость переступил через порог… и по серому болоту дома Бёрджесса точно снопы искр пробежали.       Морфею стало неуютно. Когда твоя сила идёт от ночи, воды и сонного песка, дающего отдохновение всему живому, то такую огненную колючесть начнёшь воспринимать как невежливость и неучивость.       Кто же ты?       Братьев или сестер он бы узнал сразу, как и старых богов.       Вошедший совершенно точно не принадлежал к их числу.       По лестнице раздались шаги и скрип колеса: то Под МакГвайар привез своего престарелого любовника.       — Здравствуйте, юная леди. Вы не опоздали.       — Здравствуйте, мистер Бёрджесс. Я же обещала приехать к девяти.       — И это похвально. Точность и следование обещаниям — вежливость королей и всех воспитанных людей.       Ах ты, малодушный сукин сын, кто бы говорил, кто бы говорил!       Лучше сосредоточиться на хороших вещах. Голос у этой юной особы, судя по всему, совсем девчонки, был очень приятный. Но как эти снобы пустили в свой рассадник барышню, говорящую на кокни? Неужели мир так изменился?       — Спасибо сэр, — девчонка тараторила очень быстро, будто рапортовала, — что разрешили воспользоваться своей библиотекой и архивом. У меня в сентябре защита проекта в школе.       — Вот как? А по какой дисциплине?       — Смежный по истории повседневности и основам критического мышления. Я делаю доклад по истории магических обществ Британии в период Интер… да черт, между мировыми войнами. Ну, вы знаете, Орден Золотой Зари, Теософское общество, Союз Медиумов, Орден Древних Тайн, который возглавлял ваш отец.       Младший Бёрджесс засмеялся.       — Надо же… но мой отец был шарлатаном. Как и его заклятый друг Кроули.       — Именно это я собираюсь доказать! Магии не существует, а в ту эпоху все только и занимались столоверчением!       Девчонка отвечала так бодро и лихо, что сам Морфей невольно улыбнулся.       До чего складная ложь!       Эта школярка была магом, и магом, судя по тому, что он чувствовал, весьма неплохим и обученным. Зачем тебе, бестолковое ты дитя, понадобилось лгать?       — Что же хочет от нас мисс… как ваша фамилия, юная леди?       — Константин.       Ещё один! То есть, ещё одна!       Морфей жалел об одном: что не может превратиться в ворона и удариться головой о стекло. Вот же неугомонное семейство! Если они появились в деле, жди того, что впереди будет все разбегаться, а позади — пылать.       — Ваша бабушка же…       — Ну что вы! Ба приличная женщина и ветеран Ми-6, а не вся эта мистическая чепуха!       Прекрасный, прекрасный ответ!       Сразу понятно, что бабушка — очень опытная ведьма, а дурь ей, то есть чары, нужны для запаха.       — Я про леди Джоанну, юная мисс.       — Сэр, вы меня простите, но прапра всего лишь поддерживала вигов и цапалась с герцогиней Девонширской за то, какие корабли в причёске носить в этом сезоне.       Ну да, конечно, конечно! Про толпу изловленных демонов и шлейф разбитых сердец воздыхателей этой во всех отношениях достойной дамы лучше минуту помолчим. Как и своих делах с ней.       Между тем, школярка кашлянула и пошла в наступление:       — Сэр, мне девочки в старшей школе говорили… а это правда, что вы с мистером МакГвайером начали жить, ещё когда действовала поправка Лабушера?       И Алекс Бёрджесс, и его великая любовь трагически замолчали.       — Юная леди, это очень личный вопрос…       — А по мне это ужасно смело и романтично!       Школярка, ты танк, нельзя же так беспардонно льстить! Хотя нет, с этими двумя только так и можно. Молодец. Отличный марш-бросок. Ты ещё улыбнись, как твоя прапра умела, так, чтобы ямочки на щеках играли, и два этих старых козла сдадутся тебе со всеми потрохами.       Что, в общем, и произошло.       — Библиотека на втором этаже. Грейс, проводите гостью.       Приличная часть библиотеки. Магическую Алекс Бёрджесс либо упрятал под замок, либо распродал после смерти отца.       Вновь заскрипела коляска, раздались шаркающие старческие и молодые энергичные шаги.       Морфей остался один на один с сотней мыслей и надежд поднявшихся в его голове. Вот и верь, что случайности случайны.       Ах, если бы получилось дозваться! Он так слаб, так бесполезен, а проклятый защитный круг не даёт ему даже до тупиц-охранников дотянуться, не даёт освободиться и уйти.       … Любопытно, а на кого из своих многочисленных и надоедливых предков она похожа?       Обычно константиновскую породу не могли перешибить никто и ничто. Мужчины этого семейства получались, как на подбор, высокие голубоглазые блондины, а женщины — изящные невысокие шатенки с карими глазами. Законы генетики Единосущный явно писал не для них, впору уже спорить сам с собой: возможны ли у Константинов голубоглазые шатены? А если один из родителей окажется не европеоид? Что в итоге победит: железные доминантные гены или тихие мыши рецессивные?       Ладно, какой бы ни был результат, перед человеком с фамилией Константин обязательно падали все: женщины, мужчины, верблюды, существа особой моральной прочности…       Способности к магии у них стабильно передавались из поколения в поколение, а половина политико-магических бед в этом полушарии случалась ровно потому, что очередному Константину становилось скучно.       Спасибо тебе, школярка. Хоть за призрачную надежду, а спасибо.       Морфей откинулся спиной на холодное стекло, закрыл глаза, сосредоточился, вслушиваясь в биение сердец всех жителей и гостей этого дома.       Нет, ему не показалось.       Школярка достаточно сильна, чтобы его услышать и увидеть, что время в этом доме для людей течет медленнее. Не может не заметить, она же научена такое распознавать. Только бы дозваться, только бы дозваться и суметь договориться, остальное все обсуждаемо.       Морфей собрался, потянулся разумом… и…       Ничего.       Глухая стена.       Защитный круг намертво отрезал его от самой возможности спастись.       Он пробовал снова, и снова, и снова, и каждым разом терял надежду.       Если бы он мог, то размозжил бы себе голову, так велико было его отчаяние, его дно без солнца.       Мучительно, второй за все заключение, хотелось плакать от разочарования, от понимания, что никто не придет и не услышит. Все так. После смерти Джессами (до чего страшно и нелепо она погибла), никто ему не поможет. Никто не найдет дороги сюда.       Только и остаётся, что греться у чужого огня.       — Что это с нашим сегодня?       — Такой грустный. Как кот моей тещи перед усыплением.       — С чего бы это?       — Меньше думай, нам не за это платят! Лучше включи телек, Манчестер сегодня играет с Барселоной.       — Не люблю испанцев…       — Ты не люби, ты футбол смотри!       Опять! Да сколько уже можно!       Когда охранники включали футбол, Морфей жалел лишь об одном: что не может уснуть. Смотреть на бастарда римского гарпастума было невыносимо.       Спорт — паршивая замена человеческим жертвоприношениям и войне, хотя бы потому, что ни убийства, ни война никуда не деваются.       Вот, сейчас эти двое начнут вопить. И точно, не прошло и десяти минут.       Морфей постарался отстраниться. Думай об этом как о зубной боли, а не как о пытке.       На излёте второго тайма он ощутил…       Это было очень похоже на касание или стук.       «Ты кто?» — прозвучал в его голове мягкий голос той самой школярки.       «Зачем ты меня звал? Не делай вид, что тебя нет».       Он не мог говорить первым, но… мог отвечать.       «Я в подвале. Мне нужна помощь».       Он почти почувствовал, как школярка выронила ручку.       «За мной наблюдают. Я не могу спуститься прямо сейчас, но я что-нибудь придумаю».       Морфей бы порадовался, но был слишком сильно измучен.       Ждать пришлось ещё три дня.       Школярка легко и непринужденно морочила головы Бёрджессу и его любовнику, всеми силами играя на их чувстве собственной значимости, а те охотно велись на подкупающую искренность и пускались в воспоминания.       Иногда, в обеденный перерыв она звала Морфея:       «Как ты там?»       «Как и прежде».       «Тебе нужно что-нибудь? Ну…кроме свободы?»       Умная девочка. Только доверчивая до ужаса.       «Я ведь могу быть князем Ада».       «А я лавкрафтианская тварь с депривацией сна, очень приятно. Приятель, прости, но от демонов воняет серой и тухлыми яйцами. В метафизическом плане воняет».       «А от меня — нет?»       «Нет. Но ты стрёмный».       «Зачем тогда хочешь помочь?»       «Ээээ…. Бабушка учила меня, что в подвалах не должны сидеть даже стрёмные чуваки. Так что тебе надо?»       Морфей задумался.       «Книга. Найди книгу».       «Какую книгу?»       «Девятнадцатого века. Рукописную. Вульгарная латынь. Она должна быть посвящена призыву и пленению сверхъестественных существ».       «С ее помощью поймали тебя? Тебе не проще сбежать, когда появится возможность? Алекс Бёрджесс — полный бездарь».       «Поймали один раз — поймают и другой. Есть вторая часть библиотеки, в тайнике. Ключ «Лунные капли во флаконе» Кроули, подарочное издание».       Спустя три дня в деревне произошел теракт.       Кто-то (Морфей подозревал школярку) взорвал мусорные баки и расписал здание ратуши ирландской националистической символикой.       Хозяева перепугались и заперлись в комнатах, охранников, как имевших боевой опыт и соответствующую фамилию, забрали на разговор в полицию.       Морфей весь превратился в ожидание.       Ровно через семьсот ударов человеческого сердца прозвучали уже такие знакомые, упруго лёгкие шаги.       Школярка все же выполнила обещание, и как же Морфей был ей рад!       Она, правда, почему-то смутилась и уставилась в стену:       — Сэр, вы могли бы сказать, что вы голый!       …. Она оказалась полной копией своей прапрабабки.       Тот же рост, то же телосложение, то же лицо с нежным ртом и широко распахнутыми оленьими глазами.       Только леди Джоанна, доброй ей вечности за хорошую работу и образцово выполненный контракт, была той ещё пройдохой, а внучка в силу крайней юности ещё только училась.       — Тебя это как-то смущает?       — Нет. То есть да. То есть Бёрджесс мудак, и так нельзя ни с кем! Я пока не нашла книгу, но я сегодня ночую здесь. Я вас выпущу.       — Ты не хочешь спросить, кто я такой?       — А какая, к черту, разница? Вы все ещё не воняете, как демон, и на том спасибо.       Это обнадеживало.       Школярка убежала. В отличие от бабки, она, опять же в силу юности и идеализма, не думала ставить условий.       И она же сама заговорила с ним через несколько часов.       «Не понимаю… Неужели за столько лет никто не донес в полицию, не насплетничал жене?.. Это же незаконно, держать человека в плену. Это фашисты какие-то! Ну… мне так бабушка говорила».       «Кто такие фашисты?»       «Редкие мудаки, сэр. Хуже демонов».       «Не могу себе такого представить. А тебя как занесло в это поместье? Только ли летнее задание?»       Школярка, он мог поклясться в чем угодно, покраснела.       «Эммм, отчасти. У нас в школе действительно есть такой предмет, а по нему очень красивая учительница. Я весь прошлый год еле тащилась, но теперь хочу доказать, что не пустое место».       А так, во всем виноваты дела романтические! Как ужасно предсказуемо.       Девочка-девочка, что же все твое семейство в лет шестнадцать-семнадцать такие хорошие, а затем, монтаж, экстерменатус, а перед тобой очередной Константин, мы режем ваши подмётки прямо на ходу, все последствия и неустойки контракта за ваш счёт.       «Вторая причина».       «Мой отец. Он цапается с бабушкой за опеку, и в этом году мы не поехали в Форт-Огастес, а почти все лето проторчали в Лондоне, только неделю как в соседний городок отсюда выбрались. А там пьяница на половину улицы орал, что у Бёрджесса в подвале оргии и голый мужик в аквариуме сидит. Сэр, здесь много хороших книжек. Вы не будете возражать, если я часть из них уведу в качестве гонорара?»       «Воровать — плохо».       «Сэр, ну я же не прошу вашего первенца!»       «Это наглость».       «Я знаю, но если я помогу вам совсем бесплатно, то мне прапра на том свете закатит пощечину за то, что семью опозорила. Даром, что ещё мой дедушка все просадил в карты, а мне стыдно обирать того, у кого даже трусов нет. До такого бы даже прапра не опустилась. Вы, кстати, какой размер носите?»       «А тебе зачем?»       «А вы поставьте себя на место полиции. Ночь, луна, по шоссе топает красивый голый мужик. Или вы по этой части?»       Где-то здесь должны были начинаться вопли про безнравственную современную молодежь, но Морфей к этой юной недоросли не чувствовал ничего, кроме самой искренней благодарности.       «Не знаю».       «Тогда прикину на глаз и возьму ремень».       «Согласен».       До свободы, до такой желанной свободы оставалось совсем чуть-чуть.       Морфей сказал себе набраться терпения.       На следующий день Джоанна Константин исчезла.       Никогда прежде, никогда за все свое существование Морфей не чувствовал себя до такой степени обманутым и разочарованным.       Последние искорки симпатии и доверия к людям, что тёрлись внутри, погасли, и настала непроглядная тьма.