Жамевю

Следующий день принес бушующее море и штормовое предупреждение. Для людей на Возрождении это не грозило чем-то катастрофическим. Наоборот, многие радовались возможности отложить повседневные обязанности по уважительной причине. Наблюдая, как ливень стучит в окно, Белл безынтересно перебирает книги. Каждую он определенно точно читал когда-то. Стоило пролистать пару глав, и концовка смутно вырисовывалась на задворках памяти. Даже печать на корке Булгакова, где красовалась солидная цена в четыре рубля, заставила заново испытать негодование при покупке. Во всем этом таился явный замысел Стича. Очередь доходит до томика Грозового перевала, и Белл стыдливо прячет роман в самый низ стопки. Из коридора вновь раздается шум разговора. Почти каждый офицерский сапог останавливался у его комнаты, неразборчиво басил и, по всей видимости, получив ответ, удалялся прочь. Когда Белл выходит, под дверью караулит солдат. Уже знакомый, ранее подкормленный, ефрейтор встает по стойке смирно. Первым отдав честь, как велело младшее звание, он передает просьбу (не приказ) «товарища Кузьмина» прийти к нему. Это немного необычно, ведь тот всегда встречал лично. – Никак не могу знать! – На вопрос в чем дело, чеканит юноша. Ему уже дважды «повезло» попасться Стичу под руку. Когда разговор кажется исчерпанным, Белл благодарит, тоже приставив пальцы к виску, а затем спешно удаляется. По пути он увлеченно гадает о том, зачем Стич мог вызвать его причем таким официальным способом. Со своей астенической комплекцией Белл легко лавировал среди потока широкоплечих солдат. Те сонными мухами – подъем никто не отменял – плелись по холлу на завтрак. Некоторые уставно приветствовали его. Из буфета, завлекая, веяло пшенной кашей с молоком. И хоть желудок сводило от запаха, у Белла не было никакого желания есть. Только изредка он впихивал в себя еду, лишь бы заглушить голод. Под урчание в своем животе Белл сбегает из коридора на лестницу. Административный корпус занимал не больше половины второго этажа. Всего пара кабинетов и один зал для совещаний – вот и вся Ставка. Белл нерешительно стучит сгибом пальца в безымянную дверь. На грозное «Войдите» он, улыбнувшись своей интуиции, уверенно делает шаг вперед. Завидев званого гостя, Виктор откладывает документы и отодвигает пепельницу, утыканную окурками. – Белов ломился к тебе? – С порога ругается Кузьмин. – Я же четко сказал, не будить. – Все нормально. Я не спал. – Несходящие круги под глазами не дают усомниться в правдивости этих слов. Сегодня ефрейтор обойдется без нагоняя. Белл присаживается перед громоздким командирским столом и невольно озирается вокруг. Забавно осознать, но за все время он ни разу не был в здесь. Все их встречи происходили сначала в лазарете, а потом на территории части. Побуревший щучий хвост в углу, старая карта на стене, пыльный бюст Ленина на полке – похоже сам командир Возрождения нечасто бывал в собственном кабинете. То, как Белл ютится на крохотном стуле, словно провинившийся подчиненный, не устраивает Виктора. Кузьмин выходит из-за заваленного бумагами рабочего места и встает перед ним, скрестив руки на груди и добавляя больше неформальности. - Так что случилось? – В тоне Белла читается неподдельное любопытство и готовность, а ладони по-школьному сжимают коленки. Он вытягивает шею, стараясь заглянуть за спину мужчине, где разбросаны приказы. Виктор молчит. И только он собирается качнуть головой, как его перебивают: - Что происходит в мире, Стич? – Белл использует именно это обращение. Личное, почти на «ты», оно подходило больше всего их тесным взаимоотношениям нежели безликое, обиходное для всех «Товарищ Кузьмин». И само сорвалось с языка. Соловки изменили все: в этом не могло быть сомнений. Не раз, коротая очередную бессонную ночь, Белл думал о новом положении сил и о возможных сценариях. Об ответе Европы, об оправданиях США, о реакции СССР. Впрочем, без Персея или Стича, это были домики, рисованные палкой на песке. - О, ты даже представить себе не можешь, - хрипло смакует Виктор. Отчетливо слышно, как он самодовольно улыбается под респиратором. Впервые Белл так открыто и решительно интересуется новостями извне. Кажется, к будущему Персею возвращается прежняя хватка. – Но я позвал тебя не за этим. Скажи… Виктор подманивает пальцем к столу и достает из папки черно-белую фотографию бритого мужчины. – Во время вашей заварушки на Лубянке, – Кузьмина до сих пор веселило случившееся в штаб-квартире КГБ, примерно, как курица, беспорядочно бегающая с отрубленной головой. – Ты случайно не всадил пулю этой суке? Со всей внимательностью Белл разглядывает снимок: немного оттопыренные уши, широкий нос, мелкие глаза и выдающаяся челюсть – это лицо больше походило на неотесанную каменную глыбу. Однако сколько бы он ни всматривался, ни одна черта не показалась знакомой. – Жаль, – цыкает Виктор, продолжая с наигранным разочарованием. – Я-то уж было понадеялся, что ты стал моим ангелом мести. Без сомнения, когда началась стрельба, человек, который выписал Кузьмину волчий билет до сибирских лагерей, трусливо забился в нору своего кабинета. Попытаться все равно стоило. С раздражением Стич комкает фотографию Кравченко и швыряет куда подальше. Белл не спрашивает, лишь понуро опускает голову, то ли извиняясь, что не смог помочь, то ли сожалея, что иссяк последний повод оставаться здесь. Он ждет, пока заваленный делами руководитель Новы-6 выпроводит его. Но Стич не проронил ни слова. Даже не двинулся, чтобы отстранится. А на хмуром, больше, чем обычно, лице мужчины залегла глубокая морщина от раздумий. Кузьмин выглядел чрезвычайно серьезно и сосредоточенно. Его глаза косились на Белла. В воцарившейся тишине монотонно тикают часы. Каждый щелчок секундной стрелки подчеркивает неловкость затянувшейся между ними паузы. Внезапно отмерев, Стич резко подрывается с места. В два шага крупный мужчина добирается до двери и проворачивает замок, запирая кабинет изнутри. Даже в таком рутинном действии ощущается его напряжение и нетерпение. Напоследок дернув ручку, он возвращается грузной поступью. – Расскажи, что сегодня тебе снилось. – Виктор обходит Белла со спины, будто оценивая и примеряясь. В их разговорах это было обычной темой. Уже долгое время Белл делился тем, что исторгал из себя воспаленный разум по ночам. Только с недавних пор картинки начали блекнуть, и Беллу стало легче обособлять собственную личность от перекроенных воспоминаний. Ведь разница между снами и фальшивым прошлым для него почти отсутствовала. – Мы вернулись откуда-то из джунглей. В лагерь прилетал вертолет, и мы принимали груз. Вечером Адлер принес мне пиво. – Ни стрельбы, ни напалма, подобный мирный эпизод был специально внедрен, чтобы привить безмерную дружбу с Расселом. От упоминания об американце Виктор скрипит зубами. Он уже не обращает внимания на то, как коротко и бедно описывает Белл, хотя раньше сыпал красочными подробностями. В каком-то агрессивно-доминантном порыве мужчина вплотную обступает Белла. – Что еще Адлер делал с тобой? – Не совсем понятно, к чему конкретно относилась столь расплывчатая формулировка вопроса. От того, с каким нажимом говорит Стич, Белл кривится, но сохраняет хладнокровие: – Я дал причины усомниться в моей верности? В памяти всплывают взгляды и улыбки, адресованные ему от Парк и Адлера. Они умели отлично управлять эмоциями, возможно, это их и сгубило. Как бы они ни старались играть свои роли, Белл чувствовал холод и подозрение, сквозившие в каждом движении губ, глаз или рук. Сложно поверить, что здесь его, спасенного из лап врага, в конечном итоге, ждало то же самое. С грохотом Виктор опускает свои ладони на стол. Его руки тесно прижимаются к Беллу по бокам, отрезая любые пути к отступлению. Впрочем, ослабленный Белл даже при желании не смог бы оказать должного сопротивления. - Разве я сказал, что не доверяю тебе? – Нависает над ним Стич. Впервые их лица находились так близко. Чтобы сохранить хоть немного защитного пространства между ними, Белл выгибается в пояснице, слегка заваливаясь на край стола. Мужчина неотрывно наблюдает. Казалось, что даже его белый, как у мертвой рыбы, глаз вдруг прозрел и теперь хищно следил. До борозд Виктор скребет ногтями по лакированной поверхности дерева. Боже, как ему хочется уткнуться в открывшийся изгиб шеи и вдохнуть маслянистый запах тела, почти выветрившийся из памяти. Но он сдерживается. Ведь, в конечном итоге, Белл так ничего и не вспомнил. Поэтому не обуздай сейчас Виктор свою тягу, его попросту оттолкнут, заклеймя мужеложцем. Единственное, что было у Кузьмина, это приближенность к Персею и хорошее отношение за время, проведенное Беллом на Возрождении. Жалкая кроха, в сравнении с прошлым. Из-под маски Стича отчетливо слышен шумный, почти страдальческий, вздох. Он чуть отстраняется, на пару сантиметров, не более. Будто в замедленной съемке его пальцы тянутся к затылку. Не моргая, Белл смотрит, как извечный противогаз покидает лицо мужчины. Буря снаружи набирает силу. Радио на подоконнике трещит неразборчивыми строками песен, доносящихся с большой земли. «Верю…кх…будет шуметь прибой, цвести сирень…» - Ободзинский не иначе. Разорванный рот, выпуклые рубцы на щеке, распоротая ноздря – вместе с жуткими глазами он выглядел пугающе, под стать своему жесткому характеру. Однако от представшей картины Белл даже не вздрогнул. Никакого удивления не зародилось внутри, точно подсознательно он уже знал, что скрывал респиратор. Неприязни не испытал тоже. Выставивший себя на показ, Виктор перебарывает мимолетное смущение: - Хочешь узнать, кто оставил шрамы на личике Адлера? Каждый раз Рассел рассказывал новую историю. И хоть американец четко дал понять, что эта тема закрыта, Белл продолжал возвращался к ней с необъяснимым упорством. И только теперь понятно почему. Инстинктивно он протягивает руку к изуродованному лицу. Осторожно, точно может поранить, прикасается к грубо сшитым губам, оголяющим левый клык. Подушечками пальцев Белл, словно слепой, проходится по следам от старых швов. Стич стоит смирно. Он похож на большого дикого зверя, который дал себя погладить. В момент, когда полутеплое прикосновение одаривает кожу, Виктор чувствует, как сердце то останавливается, то скачет галопом. Осознание чрезмерной интимности захлестывает морской волной. Будто со стороны Белл видит себя, сидящего на командирском столе, пока сам командир, вклинившись между его расставленных ног, пожирает затуманенным взором. Наваждение спадает, и Белл, еще секунду назад готовый податься вперед, спохватывается и отдергивает руку. Стич едва заметно ведет подбородком, ловя последнюю ласку. Сбитый с толку Белл выскальзывает из досягаемости и так неподвижного Кузьмина. Через плечо он, не смотря на мужчину, бросает натужное «Извини» и буквально сбегает. Виктор только глядит ему вслед, а потом берет сигарету. На автомате ноги несут по лестнице и дальше по коридорам части. В полубреду Белл добирается до своей комнаты. Голову опоясывает раскаленный венец, а внутренности сводит судорогой. Пристыженный самим собой за то, что нарушил границы дозволенного, он не может оправдать произошедшее в кабинете. Задыхаясь, он мечется из угла в угол, пока не ложится на кровать в полном упадке сил от голода, недосыпа и неожиданного стресса. Ему снится убитая чайка. Как воздушный вывороченный пулей пух пропитывается кровью. Красный на белом – отчего-то это сочетание цветов намертво въелось в мозг. Красный на белом. Клюква в сахаре – лакомство послевоенного детства. Красный на белом. Кровь на снегу – зима в дремучей тайге. ГУЛАГ и лай собак. Их первая встреча… Стук раздается посреди ночи. Время уже за отбой, и, если бы не беснующийся снаружи шторм, каждый удар по двери, сродни общей тревоге, перебудил бы всех офицеров в корпусе. Ему открывают почти сразу же. - Виктор! – с порога кричит он, изумленный сам себе. Позабытое имя медом прокатывается по языку, эхом отскакивает от стен. Из темноты, не медля, появляется забитая синими чернилами рука и, схватив за ворот, утаскивает в недра комнаты.