«Любовь — это дикое животное, Оно вдыхает твой запах, ищет тебя. Вьёт гнёздышко на разбитом сердце, А во время поцелуев при свечах выходит на охоту. Оно крепко присасывается к твоим губам, Прорывает ходы между твоими рёбрами. Любовь окутывает тебя нежно, как снег. Сначала тебе жарко, Потом холодно, А в конце больно». Rammstein, «Amour»
Сантьяга чувствует это. Он превосходно улавливает как чужие настроения, так и ход мыслей, в особенности своих соплеменников. Ортега — простая книга. Приоткрытая. Но всё же не разочаровывающая, толковая. Он сохраняет интригующий баланс: смотрит дольше, чем положено, но не вызывающе долго. Стоит ближе, чем стоило бы, но не так, чтобы мешать или казаться наглым. Сантьяге хочется столкнуть его с этого пьедестала абсолютного равновесия, отчасти потому, что это будет забавно, отчасти потому что уже нет сил и дальше притворяться слепым. — Что вы думаете об этом? — лукаво спрашивает он, поправляя белоснежные рукава. — Думаю о чём? — уточняет Ортега, сохраняя нейтральный вид. Сантьяга знает, что его решение носить белый кажется семье… Экстравагантным. Провокационным. Дерзким и неприличным. Князя это вообще приводит в неистовство, но здесь дело скорее не в нарушении традиций, а в показательном отделении себя от него. Это минимум на который он имеет право. — О том, что я ношу белый, разумеется, — Сантьяга склоняет голову набок, чуть приподнимая уголок губ. Ортега повторяет его жест в точности и это заставляет его чувствовать… Дискомфорт? Наверняка дело в том, что его помощнику не идёт такая ухмылка, она ему просто несвойственна. — Я думаю, что если кто и имеет право настолько отличаться, так это вы. Снова. Сантьяга раздражённо сжимает подлокотники. Вы талантливый канатоходец, господин первый помощник, но видит Спящий, вы выбрали не того нава. Здесь вы упадёте. — Неужели, — суховато отвечает он. — Ну, а вы Ортега? Вы считаете себя достойным отличаться?«Считаешь ли ты себя достойным меня?»
Чистая провокация, вопрос без правильного ответа. Он в любом случае найдёт за что зацепиться –Ортеге ведь известно, что ему не присуще милосердие. — Я ваш помощник, комиссар. Считаете ли вы мою работу настолько достойной, чтобы отличать меня? — спокойно спрашивает он, пронзительно глядя. Мысленно Сантьяга аплодирует. Даже ощущает некоторую гордость: мальчишка пришёл к нему превосходным воином, но гляньте, он вылепил из своего стойкого солдатика настоящего политика. — Ваша работа более чем меня удовлетворяет, — с лёгкой улыбкой отвечает он. — Будь иначе, здесь стоял бы кто-нибудь другой. — Разумеется. Ортега либо обладает поистине невероятным терпением, либо настолько привык к нему, что вывести его из себя будет трудно. — Раз уж мы с вами прояснили этот момент, — тянет он с хитрой улыбкой, — я хочу, чтобы завтра вы пришли не в чёрном. Мы с вами ведь достойны отличаться. — Как пожелаете, комиссар. Что-то ещё? — Нет, пока что вы свободны. «Кишка тонка», — считает Сантьяга. Ортега не бунтовщик, он чертовски хороший исполнитель, великолепный помощник, но не рушитель устоев. Да и незачем ему так подставляться, в самом деле. И тем не менее. Ортега появляется в его кабинете минута в минуту, в потрясающе синем и стоит как ни в чём не бывало, ожидая указаний. И немного красуясь, чего уж там. — Сочли себя недостойным белого, Ортега? — с ноткой веселья спрашивает он, не желая признавать, что впечатлен. Совсем немного. — Не хотел портить эффект. Белый на синем смотрится куда выгоднее, не считаете? Это так прекрасно и так двусмысленно, что он дарит соплеменнику вполне себе искреннюю улыбку. — Может быть. Разумеется, последствия их маленькой игры не заставляют себя ждать. Вечером в кабинете его уже ожидает один из Советников и настоящая гневная тирада о подрыве семейных устоев и моральном разложении их общества, причиной которого, разумеется, является он сам и его тлетворное влияние. Сантьяга оказывает ему должное уважение, молча выслушивая всё до последнего слова и только затем с лёгкой улыбкой отвечает: — Это был мой непосредственный приказ, Советник, а вовсе не личная инициатива. Посему, ничего возмутительного в поведении моего помощника я не вижу, а если вас не устраивает моя работа как комиссара Тёмного двора, вы всегда можете обсудить этот вопрос с Князем. Каждый раз, когда случается нечто подобное, он испытывает великое искушение рассмеяться. Ортега смотрит на него как на божество, не меньше, и, он вынужден признать, это весьма приятно. — Вы не обязаны были, — подмечает он, когда они остаются наедине. — Отнюдь. Как я и сказал, вы выполняли приказ, — Сантьяга выскальзывает из-за своего стола и подходит ближе. — Вы в этом хороши, не так ли, Ортега? — Будь иначе, здесь стоял бы кто-нибудь другой, комиссар. В этот раз он позволяет себе даже короткий смешок, едва-едва касаясь кончиками пальцев плотной ткани. Он создал прекрасное чудовище. Язвительно вежливое. Сантьяга пронзительно смотрит ему в глаза в поисках вызова, но там лишь умиротворение. От этого становится как-то… Досадно. — Приходите так почаще, Ортега, — вкрадчиво произносит он. — Вам идёт. Он тут же отстраняется, сама холодность и невозмутимость. — Свободны.***
Сантьяга ждёт когда его помощник заговорит о чувствах. Ортега, конечно, упрямец, но не более, чем он сам. Провокация за провокацией, (но без фанатизма, разумеется), и всё, что он получает это стоическое терпение, вежливые ответы на грани флирта и безупречное исполнение приказов. Кто-нибудь другой решил бы, что Ортега — настоящее сокровище, облегчённо вздохнул, сняв с себя часть нагрузки и успокоился бы. Кто-нибудь другой, но для Сантьяги это становится, своего рода, делом чести. Его до зубовного скрежета и заострившихся ушей бесит нейтральность соплеменника, столь очевидно влюблённого в него и столь упорно не желающего ему сдаваться. Ладно. Чем сложнее взять крепость, тем приятнее, когда она падёт. — Занятно, Ортега, — вздыхает он, вертя в руках кинжал. — Вы знаете обо мне так много. Мои привычки, что я люблю пить и есть, когда предпочитаю отдыхать и как… А я не знаю о вас практически ничего, сверх того, что вы хороший подчинённый и превосходный воин. Несправедливо, как вы считаете? — Если вас что-то интересует, комиссар, я готов ответить на любой ваш вопрос, дабы исправить вселенскую несправедливость, — спокойно отвечает его помощник. Сантьяга одаривает его лукавым взглядом. Ну нельзя же так руки развязывать, дорогой. Он откладывает кинжал в сторону и придвигается ближе к столу, выдавая свой интерес. Ну и пусть, внимание Ортеги сейчас и так принадлежит ему. — Люд или чуд. Кого бы вы убили? Ортега на секунду кажется удивлённым и Сантьяга мысленно триумфует, но вот помощник чуть приподнимает бровь. — Это простой вопрос. — Ну так дайте мне ответ на этот простой вопрос, — едва сдерживая раздражение, требует комиссар, грешным делом подумывая пустить кинжал в ход. Всё равно вот этой игрушкой никого сильно не травмировать. — Разумеется, я бы убил того, кого бы вы приказали мне убить, — Ортега слегка склоняет голову, потому что, видимо, Сантьяге должно быть это очевидно. –… Хороший ответ, — нехотя признаёт он. — Кажется, вы и в самом деле сосредоточены на выполнении моих приказов. Он поднимается из-за стола и кидает кинжал помощнику. — Но мне интересно, насколько? — он кружит вокруг Ортеги как хищник вокруг добычи. — Вы сделаете всё, что я прикажу? — Насколько я помню, комиссар, в этом и состоит моя работа. — Хорошо, — Сантьяга останавливается прямо напротив него с лёгкой улыбкой. — Тогда ударьте этим кинжалом в живот. Меня, разумеется, не вас. Вот теперь взгляд Ортеги выдаёт искреннее удивление. Нет, господин первый помощник, в том что вы способны пырнуть себя по приказу никаких сомнений нет. Слишком легко. — Ну же, Ортега, — вкрадчиво произносит он. — Можете представить, что я ранен в тяжёлом бою, если вам так будет легче, — милостиво (нет), подсказывает он. Чужой взгляд какой-то чересчур серьёзный, утягивающий. Сантьяга даже не скрывает от него, что это очередная проверка. Помощник делает шаг к нему невообразимо медленно, но с такой решительностью, что ему в пору прощаться с кафтаном. А вот замах выходит молниеносным, (ничего удивительного для опытного воина). Но траектория неправильная, не та, что… Лишь на мгновение Ортега вздрагивает — когда вытаскивает из себя кинжал, покрытый чёрной кровью и протягивает ему. — Я не это приказал вам сделать, — ледяным тоном произносит Сантьяга, взбешённый тем, что действительно не ожидал этого. — Вы сказали, — возражает ему помощник, — представить, что вы ранены в тяжёлом бою. Ортега делает ещё один шаг вперёд и расстояние между ними такое незначительное, такое возмутительно небольшое, что в иной ситуации Сантьяга бы обязательно высказался бы по этому поводу. — Неужели вы думаете, я бы вас не прикрыл? — не менее вкрадчиво отвечает он, вкладывая кинжал в его раскрытую ладонь. Это не смешно. Не забавно ни на секунду, это… — Извините, комиссар, — спокойно продолжает Ортега, отстраняясь. — Не могу позволить себе выполнять ваши поручения в таком виде. Я переоденусь и тотчас приступлю к исполнению своих обязанностей. Сантьяга не отвечает, разглядывая кровь на клинке. Это рождает смешанные чувства. Пока его помощник отсутствует, он убирает кинжал в ящик стола. Он не оставит всё это так просто. Наглец думает, что может сотворить что угодно без последствий! Уши всё-таки заостряются, выдавая его гнев. Ему давно так не хотелось что-нибудь разнести и, кажется, вот эта стена тут лишняя: отличный повод расширить свой кабинет.***
Ортега продолжает не делать ничего. То есть, нет, разумеется, он работает всё так же безукоризненно, как и раньше, но. Ни одного намёка. Ни словом, ни действием. Спящий, это просто выводит его из себя! Это он — тот, кто легко теряет интерес к объектам своей недолгой страсти и исчезает из чужой жизни также быстро, как и появился. Всегда был. Ортега, разумеется, исчезнуть из его жизни не может, но как будто теряет всякий к нему интерес и это не-вы-но-си-мо. И оскорбительно. «И я убью его собственными руками», — думает Сантьяга, застав двух своих помощников слишком близко друг к другу, слишком весёлых и явно получающих слишком мало поручений. — Ортега, за мной, — убийственно чеканит он, даже не оглядываясь. Бога ёжится — от чужой злости по спине холодок бежит. — Чего это он? — шёпотом спрашивает он у друга. — Давно его таким не видел. Ортега хлопает его по плечу и сочувствующе произносит: — Ну, видимо, ты, брат, что-то сделал не так. По моей-то работе ни одного замечания. Но когда он уходит на лице у него такая довольная ухмылка, что Бога хочет швырнуть в него что-нибудь. Потому что каким бы серьёзным не выглядел бы Ортега, он-то прекрасно знает, что тот самая настоящая сволочь. Просто шифруется хорошо. — Комиссар? — окликивает его помощник. Сантьяга не отвечает, скидывая лишнюю одежду. Во-первых, она будет мешать, а во-вторых боя попросту не переживёт. Он кидает Ортеге тренировочную катану и сам берёт такую же. — Комиссар, это… — Деритесь со мной, — приказывает Сантьяга, гневно глядя. — И! Если посмеете мне поддаваться, я буду воспринимать это как личное оскорбление. Это ясно? Его помощник застывает на пару мгновений, пристально глядя — пытается понять насколько он сейчас серьёзен. — Более чем. — Прекрасно. Я жалеть вас не собираюсь, так что, Ортега, сражайтесь так, словно хотите меня убить. Он видит возражение в чужом взгляде и добавляет: — Или не сражайтесь вовсе. Помощник поджимает губы, выражая своё недовольство, но на этом весь протест и заканчивается. Это не будет избиением младенцев, Ортега второй лучший боевой маг Тёмного двора и если победить его будет просто, Сантьяга сильно разочаруется как в нём, так и в системе тренировок гарок в принципе. — Только клинковый бой? — уточняет Ортега, останавливаясь напротив него. — Только клинковый бой, — кивает Сантьяга, занимая свою позицию. Он готов потерять преимущество выжидающего, потому что в его крови кипит гнев и потому что он достаточно опытен, чтобы не дать противнику в уклоне дать себя ударить. К чести Ортеги, он им и не пользуется. Он блокирует удар снизу и лезвия их катан сталкиваются с такой силой, что высекают искры. Два молниеносных удара сбоку, один в блок, один мимо. Расходятся. Пару секунд они медленно кружат, считывая движения и позы друг друга. Ортега бросается в лобовую и это слишком просто для него. Сантьяга просчитывает варианты и это позволяет ему ускользнуть, когда его помощник наносит удар туда, где ещё секунду назад была его нога. Звон стали. Вспышка. Обманный выпад, двойной удар. Блок, звон, вспышка. Расходятся. Тогда попробуем на скорость. Сантьяга последовательно наносит три удара с пугающей быстротой, наседая. Ортега движется ничуть не медленнее, не просто блокирует все три, но и умудряется из последнего положения атаковать в ответ и отбить отнятые ранее несколько сантиметров пространства. Он хорош. Хочется засунуть этот клинок ему в горло, честное слово. У Сантьяги, наконец, получается обманный манёвр. Ортеге удаётся в последний момент выставить клинок в защиту, но положение неправильное и металл издает премерзкий лязг. Два шага назад. Готовит удар сверху, от правого плеча. Он делает выпад, заставляя Ортегу уйти в оборону, не совершив цепочку. Снова. Неужели уже сдаёт позиции? Боковой удар, прямой рубящий. Оба в блок, звон, вспышка. Расходятся. Ортега рубит с правого плеча, как он и предсказывал, но блокирующего лезвия просто избегает, резко опуская его вниз и оттуда резко берёт вверх и наискось. Сантьяга успевает лишь слегка сменить позицию. В противном случае, сейчас он бы лишился руки. Да, не ведущей, но всё же. И даже так по его руке медленно стекает кровь. Он раздраженно стряхивает её, уйдя в глухую оборону: Ортега времени не теряет, нанося один мощный удар за другим. Несколько драгоценных секунд, отданных регенерации, Сантьяга ощущает, что проигрывает. Это рождает в нём не ещё большую злость, нет, а чувство азарта. Он просчитывает когда помощник совершит замах и наносит скользящий удар по его бедру. Ранение лёгкое, фактически царапина, но это позволяет ему вернуть себе инициативу. Они передвигаются так быстро, что со стороны видно скорее размытые пятна — светлое и тёмное, и был бы здесь сторонний наблюдатель, обязательно упомянул бы насколько красиво порой они сталкиваются. В какой-то момент бой превращается в чистое ребячество, потому что, видит Спящий, с равным противником, (ну или почти равным), это действительно зажигательно весело. Удары становятся хаотичными, превращаются в острейший град — только успевай отражать, так что ни на тактику, ни на манёвры времени не остаётся, только выносливость и сила, вкладываемая в атаку. Сантьяга встречает блоком очередной удар. Никто из них не обращает внимание ни на искры, ни на последующий лязг. Лезвие катаны Ортеги попросту ломается и только падение в сторону спасает его от режущего удара, нанесённого по энерции. Глаз регенерировал бы дольше. Сантьяга немедленно приставляет острие к его горлу, жадно дыша. Ортега смотрит на него снизу вверх, растрёпанный, не менее загоревшийся битвой, чем он сам. Смотрит так, словно готов его сожрать, так, будто во всём мире нет ничего и никого кроме Сантьяги. Вонзив клинок совсем рядом с его шеей, комиссар опускается на колено рядом с ним и тихо, но очень утверждающе произносит: — Вот так, Ортега, вы и должны на меня смотреть. Не забывайте об этом. Он рывком поднимается на ноги и уходит, более чем довольный и собой, и боем. Но не качеством тренировочных катан. Он поговорит с этими горе-умельцами. Что, ненастоящий бой, так и стараться не надо?***
Всё возвращается на круги своя. Сантьяга наслаждается каждым взглядом, (потому что Ортега то ли больше не хочет прятать, то ли больше не может прятать своего желания), каждым их диалогом, но теперь кажется, что этого слишком мало. — Как долго вы ещё собираетесь молчать об этом? — недовольно спрашивает он, попросту растеряв всё терпение. — Простите, комиссар, не знаю о чём вы, — отвечает Ортега, сама вежливость. Но у Сантьяги нет настроения играться. — Вы знаете о чём я. Тишина. — Вам это не нужно. — Я сам решу, что мне нужно, Ортега, — почти шипит он. — Я… Он резко замолкает, шокировано глядя на помощника. Почему… Как же… — Комиссар? — настороженно окликает его Ортега. Сантьяга заливается смехом. Громким, немного растерянным хохотом, вцепляясь в край стола. — Вы наглец, — едва отдышавшись произносит он, выходя из-за стола. — Вы не пытались добиться меня. Вы заставили меня добиваться вас, Ортега. Он снова смеётся. — Господин первый помощник, я так испортил вас, в самом деле. — Вам стоит взять на себя ответственность, — с очень серьёзным видом кивает Ортега, внимательно глядя на него. — Я возьму, — мрачно обещает Сантьяга. — Но я хочу узнать, как так вышло. Его помощник пожимает плечами. — Я желал вас с тех пор, как впервые услышал о вас от учителя. Сантьяга склоняет голову набок, заново изучая его. — Продолжайте. — Вы были моей целью, моим идеалом и моей мотивацией. Всегда. — И что вы ощутили, когда стали работать со мной? Чужие пересказы больно приукрашают. — Иногда мне хочется вас ударить. Очень сильно. Но даже от этого менее желанным вы не становитесь. Сантьяга ухмыляется. — И вы придумали всё это. Он подходит ближе, в целом, более чем удовлетворённый. — Вы думали о минусах, Ортега? Например, о том, что на первом месте для меня всегда будет Навь, а не вы или кто либо другой? — Иначе я бы в вас сильно разочаровался. Между ним и Ортегой остаётся всего ничего. — Некоторые вещи я вынужден буду держать в секрете. Даже от вас. — Я ваш помощник, комиссар. Мне известны нюансы вашей работы и они меня более чем устраивают, — спокойно отвечает он. — Я сотру в порошок любого, на кого вы ещё посмеете так покуситься, — с любезной улыбкой информирует Сантьяга. Ортега чуть приподнимает бровь, но кивает. — Принял к сведению. — Когда вы будете моим, — хладно произносит комиссар, (у Ортеги от такого тона и таких слов дыхание сбивается), — я не сделаю для вас ни одной поблажки в случае чего. — Этого я и не ждал. — И… — Вы так и продолжите болтать или поцелуете уже меня? — раздражённо шипит Ортега. К Спящему. В «уф», которое издаёт его помощник при столкновении со стеной проскакивает болезненная нотка. Сантьяга впивается в его губы голодно и жестоко, сжимая его подбородок цепкими пальцами. У него на губах самая прекрасная кровь во вселенной. Он сжимает чужие волосы, не позволяя Ортеге разорвать поцелуй, потому что ему нужно насытиться этим, своей чёртовой наградой, своим триумфом. Отстранившись, он ещё какое-то время любуется регенерирующим Ортегой и, сделав два шага назад, произносит: — На колени. Это останется его любимым зрелищем на всю оставшуюся жизнь.