Комфорты.

Если начинать с начала, то стоит упомянуть, что парни давным давно немо понимали, что всё это – передружба или недоотношения, как назвать правильно, чёрт его знает. Всё это слишком, слишком. Не как у всех, оттого интереснее и волнительнее, чем у всех остальных. Но говорить об этом громко невмоготу, да и обществом порицается, поэтому и решили, встречаться несколько раз в год, обниматься, тактильничать, дарить душевные подарки по уже прошедшим праздникам, смеяться до потери голоса, и снова тосковать друг по другу, считая дни календаря, до следующего рейса в большую и необъятную, "коллеги", Марина то бишь. Пока Аркашу в собственном мире всё устраивало, ничего не колышело и не вызывало особых желаний что-то изменить, ведь хватало. Хватало мурашек, будоражищих от воспоминаний недавних, хватало ежедневной связи, хватало трофеев от Мокану, что стояли на полке гордо, привлекая взгляд ежечасно. Марин в свою очередь, был не пальцем деланный. И не надеялся никогда, чтобы не разочаровываться, а напрямую шёл с просьбой. Его рубиконом был съезд. Да, вот так просто и сложно одновременно. Река которую так сразу и не перейти, но он уже на берегу, и уходить с опущенными руками не намерен. А казалось бы, жить вместе, вести быт вместе, быть вместе. Слишком радикальная инициатива, возможно без учёта даже мнения Аркадия, который к подобному был ой как не готов, зная наперёд, что не поймут ведь, осудят и обсудят на каждой улочке, солнцем залитого города. Ну а Мокану всё сам решил и сказал себе же:"Сделаю." Будто Аркаша это приз, достижение в дурацкой видеоигре, под названием "Жизнь." Долго думал, как подойти с этим, как подобраться к парню, пока просто в один из тысячи вечеров, не сказал в микрофон заветное: —"Аркаш, а давай съедемся?" Марин был одним из приверженников рутины, но только на людях. Примерный сын, брат, работник, друг и гражданин. Но знал бы каждый встречный, как блудная душа желает сбежать, здесь и сейчас. Оставить эти надоедливые будни, изменить что-то, жить ярче чем вчера и хуже чем завтра. Но эта его черта видна была только уже наученным, зорким глазам Аркадия. Только теперь, как помочь с этим, он не знал, выпал из реальности на парочку секунд, дабы найти ответ, на такую шалость от приятеля, это ведь не серьёзно, инфантильно до безумия, не пойдёт Мокану на это. Ошибался Аркаша тогда в нём, сильно ошибался. Ожидать этого – Аркадий мог разве что в мечтах, настолько скрытых и пиздованильных, что блевать тянет. Сейчас, хотел оттянуть время дабы подумать, но говорить нужно уже сейчас, да повеселее, чтобы не испортить столь важный момент: —"Ну, идея конечно, пиздец. Давай попробуем." Расстраивать приятеля не хочется, портить отношения – соответственно тоже. Он не знал только, как же больно, будет выслушивать это позже. Ах, переезд. Пара коробок, рюкзак и в добрый путь. За спиной Марин оставил дом, семью и немногочисленных знакомых. Романтично, самоотверженно, местами глупо. Любовь слепа, прям вот вообще нихрена не видит. Аэропорт, томительное ожидание и наконец, высокая и худощавая фигура. Обвивает своими длинными руками, отстраняется быстро и бегает глазами в поисках наблюдавших. Не слишком долго? Не слишком по-гейски? Уже походит на расстройство шизофринического спектра, и Мокану обращает на это внимание, но упрекать не смеет, отмалчивается не впервые. Красивое авто Аркаши, такая же любовь юноши, как и гитары, что находились в многоэтажке – обыкновенной для города, возможно только, чуть подороже арендой. Квартира практически не изменилась с последнего визита, Черри всё так же рада гостю с хозяином, жизнерадостно бегает у порога, в ожидании похвалы и вкусности. Рубикон перейдён, стоило ли оно того? Сейчас проверим. Аркаша вешает куртку, кидает сумку на пол, заключая: —"Вот я и дома." Такие мелочи коробят Марина, заставляют поднимать глаза на говорящего, всматриваясь искать, хоть каплю тепла к себе и этим отношениям. Барсуков не ожидал всего этого, верно? Он свыкнется, нужно всего-навсего, дать им время. Время лечит? Пиздёж чистой воды, по-моему. Месяц, два, полгода. Аркадий решается на это. Вытягивает на весенюю прогулку, уже "своего парня", хотя никогда бы так не сказал, да и мысли об этом, смешанные чувства вызывали. Фонари и лишь два силуэта в ночной тишине, Марин касается своей рукой Аркашину, холодная слегка, согреть хочется, хочется за руку идти, ведь нет никого, можно довериться. Пробует снова, настойчивее, таким образом и отдавая своё сердце, но ведь Аркаша ни в какую, смотрит под ноги и размышляет о чём-то. В конечном итоге, всё таки поднимает голову, смотрит на ладони, свои и чужие, потом на юношу в окулярах, с тонкой, шикарной оправой. Шипит строго: —"Заметят." Это добивает и без того измученное сердце Мокану. Сколько можно добиваться внимания к себе, сколько можно терпеть холод и отстранённость? Слышать:"Нет. Не надо. Давай не сейчас." Молчать, в ожидании чуда, озарения партнёра. Не произойдёт этого, давно понять стоило. Как ребёнок маленький, верил в сказку из цветного пластилина до конца. Но чаша терпения лопнула, отвергнутый в сотый раз Марин, спокойно просит: —"Скажи мне то, что ты так давно хотел." Тот лишь брови поднимает в недоумении. Как понял? Или настолько было заметно? Всё таки читают его как книгу, потрёпанную, недорогую писанину. Но способен на это, лишь этот молдаванин, что всё так же ждёт, под тёплым освещением уличного фонаря, привлекательная картина. Впрочем, важно то, что именно таилось так долго в груди и разуме Аркадия. На выдохе произносит слова походящие на смертную казнь или вывод судьи, с молоточком: —"Давай останемся друзьями." Не становится ударом, не сбивает с ног. Ожидаемо, предсказуемо, давно понятно. Тот лишь кивает, позже собирает вещи. Не хлопнув дверью, покидает квартиру, оставляя свой запах в спальне, дурацкие тарелки для завтрака с русалками, из какого-то гипермаркета и Аркашу с пустыми глазами. Который ищет хоть что-то, чем можно забыться, находит на одной из полок. Сегодня у них была бы годовщина в год, это можно отметить очередной бутылочкой джина. Но напиваться уже скучно, Аркаша пьёт даже меньше своей меры, не алкоголик ведь он, в самом деле. Руки тянутся к телефону, но звонить не будет, может после ещё одного стакана? Нет, воздержится. Только, на следующий день будет спрашивать у Олега, Кирилла, кого угодно, кто хоть немного знаком с Марином – Где он там? Как он там? С кем он там? Кто с ним? —"Пусть сидит почаще дома."— смеётся фальшиво в Дискорде, действительно беспокоясь по этому поводу. Прощается, пропадая из медиа-пространства ещё на один день. А ночами не спится, обновляя чат месенджера, умоляет по ту сторону экрана: —"Ну же, напиши хоть слово.." Аркаша: Да, я больше не буду писать. Я ведь сказал всё то, что хотел сказать.

_Просмотрено: 03:14_

И рука вновь у телефона. А Марину в своей обители не лучше. От любви до ненависти один шаг, если быть до конца прозаичным. Ненавистно всё, что напоминает о прошлом. Сообщения под утро бьют больнее с каждой буквой. Знакомое имя, что вертится в близких кругах вызывает мигрени. Но он продолжает себя добивать, просматривая все соцсети, и точно также, интересуясь у знакомых. Как отгородиться от этого ещё больше? Куда Мокану может спрятаться от собственных, неприятных чувств? Приходится принимать правила игры, и не бороться, плывя по течению. Он ненавидит также сильно, как любит. И всё это – один придурок, за тысячу километров, что заставляет дыхание задерживать при диалоге, говорить такие пошлости, что и в голову не придут, вспоминать вечно. Но то – в прошлом. А на данный момент, на дисплее высвечивается сообщение, всё той же персоны с просьбой: Аркаша: Давай встретимся и поговорим, пожалуйста. Неужели всё настолько плохо? Хотя кому Мок врёт, он сам пребывает в похожем состоянии, между вечным сном и забвением. Отказываться сейчас – подписывать себе же, смертный договор. Нужно обсудить это, наедине. Будет легче. И вновь самолёты, аэропорта и встречи. Ожидание не настолько трепещет душу, взгляды теперь не столь искромётны. Предпологать не могут, как здороваться, поэтому приобнимают друг друга несильно, но со всем чувством любви, уважения, может. Марин ехать к нему не хочет, боится вновь терять голову в этих стенах, напоминать себе снова. Снимает номер в отеле, приглашая внутрь. Снова по-гейски, Аркаш? Улыбается своему остроумию, оглядывая собеседника. Оделся по деловому, кипенно-белая рубашка, старательно глаженная, заметно. Для чего-то длинный, совсем не подходящий, синий галстук. Мокану в своей клетчатой рубахе, да джинсах, в подмётки не годится. Извините уж, не знал, что тут всё так серьёзно. В центре комнаты, параллельно кровати, стоит кресло. Ни к селу, ни к городу, но оно довольно удобное, так и манит в свои бархатные объятия. Аркадий садится осторожно, ждёт дальнейших действий со стороны, хотя затеял всё это самостоятельно. Марин же, опирается о стену, сложив руки на груди. Тишина. И у Мокану вновь срывает крышу: —"Ладно, давай я задам вопрос, для начала. Как, в твоём мировозрении, можно дружить, блять, с тем, кто из головы, не вылезает?" —"Я думал, всё будет как прежде." — это не было попыткой спора, ведь он полностью солидарен. Глаза скатываются в пол, оценивая дорогой ковролин. Аргументов нет совсем. —"О, хорошо, дружище. Давай делать вид, что ничего не было. — отходит от стены, становится напротив слушающего, в глаза заглядывает, поедая, этим самым взглядом, начинает сцену, — Давай, я звоню тебе и..Алло, Аркаш, привет, ну как дела?" Тот лишь ухмыляется. Берёт трубку, воображаемого телефона, медленно прислоняя к уху: —"Ничего не изменилось, с тех пор как ты ушёл." Глаза загораются ярким пламенем снова, не дав Аркаше даже закончить свою остроумную речь, хватает его за галстук, наматывая на руку, душит слегка и притягивает ближе. Вынуждая смотреть испуганно. Говорит прямо в тёмные глаза, прямо в поджатые губы: —"Ну и как там твоя псина? Я всё ещё люблю тебя." Может, Аркадий и был в чём-то прав. Порой, лучше оставить всё, как есть.