Катарина

— Что значит не заберут? Как переводится это слово? — я испуганно дернулась, когда девушка рухнула на кровать, горько зарыдав в подушку. — Ася, я правильно перевела? Заберут?! Каждый раз я с трудом сдерживала внутреннее раздражение, когда сталкивалась с незнакомым немецким словом или попросту плохо запоминала его. В тот момент было важно уловить каждое слово фройляйн Шульц и еще важнее правильно его трактовать.  Подруга коротко кивнула, молча вытирая слезы.  — Но зачем забирать Артура? — я подбежала к кровати Амалии и села на пол перед ее заплаканным лицом. — Кто, куда и почему забрал Китти? — Только слепой не заметит, что Артур болен… — сдавленно произнесла девушка, громко выдохнув. — Только вот чем… ни один доктор Баварии не знает. У него есть всего один признак шизофрении, но все доктора, которых мы приглашали, единогласно исключили ее.   Она в очередной раз шмыгнула носом, дрожащими тонкими пальцами размазала слезы вокруг завораживающих светло-голубых глаз и устремила пустой взгляд в потолок. Неподдающиеся контролю рыдания все еще сотрясали ее грудную клетку, но внешне она выглядела намного спокойнее, чем была пару минут назад.  — Китти тоже была… не здорова? — осторожно спросила я, сама того не заметив, перейдя на шепот.  — Ее болезнь проявляла себя намного краше и чаще, чем нам бы того хотелось, — призналась Амалия. — Соседи и прохожие с улицы задавали много вопросов, а любопытные и косые взгляды сопровождали ее всю жизнь… куда бы она не шла. Доктора разводили руками, кто-то даже настаивал на изоляции ее от «здорового» общества, кто-то чуть ли не принудительно заставлял мою тетю подписать нужные бумаги и сдать ее в психиатрическую лечебницу, чтобы облегчить себе жизнь. Она долгое время не соглашалась и настал момент, когда Китти просто забрали, и моя тетя ничего не смогла сделать, кроме как устроиться сестрой милосердия в ту же лечебницу. Но… это вовсе не лечебницы… там идет полная зачистка людей с различными психическими отклонениями, шизофреники к примеру, или просто уродцы, которые угрожают испортить арийскую кровь, — Амалия болезненно вздохнула, уселась на край кровати и обессиленно уронила лицо в ладони. — Если бы не тетя, которая работала там, мы бы никогда не узнали, что на самом деле произошло с Китти… По моей молчаливой просьбе Ася перевела мне половину из рассказа фройляйн, что я не сумела понять с первого раза.  — Господи… — невольно сорвалось с моих губ, когда я мысленно представила, каким образом в тех учреждениях погибают ни в чем неповинные люди.   Они ведь не выбирали рождаться такими, верно? Тогда в чем была их вина?! От одной мысли, что Артур мог оказаться на их месте, меня обдало холодным потом.  — Почему тебя не выдадут замуж за офицера Мюллера? — вдруг спросила Ася, с детской наивностью похлопав светлыми ресницами. Ее карие глаза растерянно блуждали по лицу Амалии. — Он же тоже вроде как… он тоже имеет высокий офицерский чин и состоит в СС… Девушка провела дрожащей ладонью по раскрасневшемуся от слез лицу.  — За Алекса? Я бы с радостью… хоть и отношусь к нему как к старшему брату, — фройляйн Шульц слабо улыбнулась, слегка пожав плечами. — Но не все члены СС состоят в правящей партии, к ним относится и Мюллер. А Кристоф… он в партии имеет огромное влияние. К тому же, его отец близок с самим Генрихом Гимлером — главой СС и одним из самых влиятельных людей после фюрера. Маменька твердит, что после свадьбы Кристоф, даже если и узнает о несуществующем диагнозе Артура, то оставит это в строгой тайне, чтобы не опозорить свою фамилию и весь будущий род… — Но зачем их убивают? Людей с отклонениями. Они же не виноваты в том, что уродились такими, — недоумевала я.  — Я не… я не знаю… Говорят, что они наводят ужас на детей и портят гены здоровых арийцев, — Амалия обессиленно всхлипнула, уронив лицо в ладони. — Кого-то лишают возможности иметь детей путем страшной операции, а кого-то сразу безжалостно уничтожают… Они умирают тихо, даже не подозревая о том, что страна, в которой они родились, их не любит, и в один миг так просто от них отказалась… — Какой ужас… бедные люди… — всхлипнула Ася. Она уселась на край кровати Амалии и молча обняла ее тонкими руками, не стесняясь слез.  Я, глядя на девушек, тоже не сдержала нахлынувшие чувства, и спустя несколько минут мы втроем жалостливо всхлипывали, вытирая слезы. Каждая из нас боялась разбудить других домочадцев, поэтому была вынуждена прикрыть губы ладонью, чтобы не взвыть. Со стороны наш плач выглядел так, словно мы оплакивали усопшего.  До того горько и мерзко я ощущала себя после откровенного рассказа Амалии, что не могла остановиться. Я представляла как беспомощных детей с внешними и внутренними недостатками, которые не вписывались в идеализированный Третий рейх, безжалостно убивали в психиатрических лечебницах… И что на месте любого из них мог оказаться мой маленький Áртур, который за столь короткий промежуток времени успел запасть в душу…

***

Я штопаю любимое белоснежное платье в черный горошек, с которым никак не желаю расставаться и намерена штопать его до последней заплатки. В воздухе раздается громкий дверной хлопок, и по твердым шагам и скрипящим половицам я сразу же догадываюсь кто вошел в дом.  — Анька! — кричит мать. — Анька, ты здесь? Я не вижу ее, сидя в комнате, но прекрасно слышу, как она открывает шкафы, а дверцы отзываются протяжным скрипом.  — Аннушка! — голос мамы теплеет, но с тяжелым дыханием она продолжает искать старшую дочь по всему дому. — Где же ты? Мне страшно. Сама не понимаю от чего, но сердце начало биться в груди как чумное, а иголка со звоном падает на пол, и на моих глазах ускользает сквозь старую половицу. Шаги матери на мгновение затихают, а я вдруг перестаю дышать.  — Анька, ты мне нужна! — разъяренно кричит мамка за дверью нашей спальни. — Пойдем со мной! Сколько можно прятаться?! Я испуганно вскакиваю со стула, а платье в горошек летит на пол, ведь ко мне пришло страшное осознание — матери нет в живых уже больше года.  — Ее здесь нет! И не пойдет она с тобой! — кричу я изо всех сил, чтобы она наверняка услышала мой надтреснутый голос.  Дверь с грохотом распахивается, и на пороге стоит мать с привычным белоснежным платком на голове, под которым спрятаны ее русые волосы. Она грозно упирает руки в бока и смотрит на меня свойственным нам всем сердитым и хмурым взглядом исподлобья, а тонкие бледные губы намертво сжаты в плотную линию.  — А ты чего орешь, Катька?! — сердито спрашивает она. — Не тебя я ищу, значит и откликаться не надо! Ишь чего, разоралась… тут и без тебя криков хватает! А Аньку я сама найду, раз ты, непутевая такая, не смогла! Я проснулась в холодной липкой ночной сорочке, с ужасом распахнув глаза в темноту.  На дворе стояло двадцать четвертое декабря 1942 года — католическое Рождество и день, когда мне впервые приснилась покойная мать.  Сон напугал меня не на шутку. Оставшийся час до подъема я молча прожигала взглядом белоснежный потолок с лепниной и размышляла. Думала о том, что мама пыталась забрать к себе Аньку — дурной знак. Возможно, это было глупо, но могло означать, что сестра была жива и как никогда нуждалась в моей помощи.  Меня трясло под одеялом, но вовсе не от того, что за окном было плюс три градуса и дом скудно отапливался. Челюсть дрожала, в ладонях скопился пот, а конечности превратились в настоящие ледышки. Сон с участием матери, впрочем, как и бабки Аглаи, давал мне мысленный пинок. Эти сны служили мне безжалостным напоминанием мне о том, что была Анька совсем одна, она была напугана и нуждалась во мне. Страшно было представить, через что она прошла за десять месяцев нашего пребывания во вражеской стране… — Гертруда обмолвилась, що фрау на обед приказала подать всем айнтопф — рождественский мясной суп, а еще сладкие булочки с корицей! — восторженно воскликнула Ольга, подперев рукой щеку с мечтательным видом.  — Ти про самое главное забула, — усмехнулась Тата, отхлебнув чай со струящимся паром. — На ужин Гертруда состряпает традиционный немецкий пирог… ой, кажется штоллене называется. Пирог из дрожжевого теста с изюмом, украшенный сахарной глазурью. Правда здорово? Эх, соскучилась я за сдобными пирогами… — Сегодня потребуется наша помощь на кухне? — невзначай поинтересовалась Ася.  — Естественно! Ведь сегодня на рождественский ужин приедет Сашка! — радостно воскликнула Лëлька, томно улыбаясь.  При первом упоминании офицера Мюллера, я вдруг вскинула взгляд в сторону довольной Оли. Он не навещал фрау Шульц и Артура больше двух недель, это означало, что вечером у меня появится шанс подробнее расспросить его про болезнь мальчика и что ему угрожает, а также осторожно спросить про прачечную, где работает Анька. После размышлений я мысленно улыбнулась. Вдруг Мюллер в честь Рождества сжалится надо мной и выложит все как на духу?.. Ведь не спроста же он знает русский… Грех было не воспользоваться этим. — А тебе паночка прям так и отчиталась, що Сашка твой наведается? — с издевкой спросила Танька, и ребята поддержали ее коротким смешком.  — Она же сказала, що гости приедут, а кто еще самый близкий у наших панов, а? — в ответ съязвила Оля.  — По-моему, тот Кристоф, що к Амальке нашей сватается, скоро будет самым близким из всех гостей, — с ноткой интриги проговорила Таня.  — Жаль мени ее… — со вздохом сожаления произнес Николай, понуро ковыряясь в тарелке с кашей. — Не любить вона його… а он ее не достоин! — А кто ее достоин? Ти чи що, Колька? — усмехнулась Лёлька. — Даже и не мечтай, ти для нее раб обыкновенный.  — А я и не!.. Я и не мечтаю! — по-детски возмутился Коля. — Просто несправедливо це замиж без любови виходити! — Не нам их судить, свои у них обычаи и правила, — отозвался Иван и тут же вскинул светло-голубые глаза в мою сторону. — Катька, не хочешь сегодня вечером по саду прогуляться?  — Да, давай, — я слегка улыбнулась и беззаботно пожала плечами. — Мы сегодня с Артуром наряжаем елку в гостиной после обеда. Как нарядим, можно прогуляться по саду… если фрау будет не против.  Оля и Таня обменялись подозрительными взглядами.  — Що-то вы вдвоем часто пропадать стали, — усмехнулась Лëлька. — То Ванька вдруг срывается Катрусе допомагати, то Катруся вызывается на допомогу в поле… Ничего не хотите нам рассказать?  — Мы просто хотим прогуляться по саду. Разве это запрещено? — спросил Ваня, с вызовом вздернув бровь. — Или ти во всем шукаэшь любовний пидтекст? — Ладно, ладно, голубки, — отозвалась Оля с довольной улыбкой на устах. — Эх, мне бы так с моим Сашкой по саду-то гулять… В доме царила предпраздничная суета, а за окном сыпали крупные хлопья снега, словно подарок на Рождество. Фрау вскользь упомянула, что подобного снегопада не было у них уже давненько. Я глядела в окошко и наблюдала, как сырая земля постепенно накрывалась снежной шапкой, и мысленно ликовала. Было дико непривычно ощущать приближение нового года без морозов, буранов и хрустящего снега под ногами.  С лица фрау Шульц не сползала добродушная улыбка, Артур весь день скакал довольный как заяц, постоянно кружась со мной в танце. И только Амалия ходила по дому бледная как приведение, вероятно, опасаясь скорого замужества, которое могло случиться со дня на день по велению Кристофа.  Парочка здоровых мужчин еще с самого утра привезли в гостиную пушистую рождественскую красавицу, высотой по самый потолок. А потолки в усадьбе были как в царских дворцах — высокие, метров по пять-шесть, не меньше. После обеда принялись мы с Артуром под рождественские немецкие песенки на радио наряжать елку красивыми стеклянными игрушками, да подарки упакованные подкладывать под нее.  Ближе к вечеру по дому витал непередаваемый аромат свежей выпечки, вперемешку с пряной корицей. Рождественская елка уже была наряжена, а Артур и профессор Шмидт приступили к очередному уроку немецкого языка в комнате мальчика. Я же успела помочь Тане и Оле на кухне под томные вздохи последней о немецком офицере, и когда до конца урока Артура оставалось около часа, я поспешила на помощь к Ивану. Ребята ухаживали и прибирали за скотом, и я вызвалась Ваньке на помощь, чтобы он поскорее освободился, и мы прогулялись по заснеженному саду.  — Тоже скучаешь за сугробами и суровыми морозами? — с улыбкой спросил он, когда мы вышли на улицу.  Парень поднял голову к хмурому небу и наслаждался крупными хлопьями снега. На лице у него осталась застывшая серая грязь, а в светлых волосах затерялись едва уловимые ниточки соломы.  — По морозам нет, а вот по снежным забавам точно, — я коротко улыбнулась, вспомнив, как мы с девчонками устраивали деревенские игрища.  — Помню, как мы с сестрами не вылезали с горок ледяных, которые сами же и заливали, — Ванька грустно улыбнулся, провалившись в детские воспоминания. — Батька загонял нас, когда мы были уже с синими губами… все мокрые, но шибко довольные. Забегали в хату, на ходу скидывали одежу, на печку забирались и грелись там до самого утра. И так каждый день до первых подснежников… — Ты не рассказывал про свою семью, — сказала я, опомнившись, что он-то, как раз и знал все о моих родных.  — А що там рассказывать? — парень как-то неопределенно пожал плечами. — Нас, как и всех война раскидала кто куда. Батька меня и три старших сестры растил один. Мамка умерла, когда мне еще и пяти годков не было… почти и не помню ее. А когда война началась, он сразу на фронт ушел, старшая сестра Олеська замужем была уже, средняя Дуська как батьку проводила на фронт, так сразу с женихом сбежала… А вот мы с Машкой в Германию поехали, — рассказывал он с тоской в голосе. — Да только не доехала она. После Польши сразу и померла от тифа… Що с моей семьей сейчас и где они, я не знаю.  — Значит ты тоже один остался в неизвестности, — заключила я, грустно улыбнувшись. — Та разве приятно говорить о грустном в праздник? Ты, кажется, упомянула, що соскучилась за снежными забавами?.. Иван широко улыбнулся, присел на корточки и собрал горсть свежего снега, придав ему форму снежка. Недолго думая, он замахнулся и кинул его в мою сторону, едва задев волосы. Я с театральным вздохом возмущения принялась в ответ собирать холодный снег с пожелтевшей травы и мастерить снежки. Ванька же, не теряя время, отбежал на несколько шагов назад и тоже принялся лепить снежки со скоростью света.  Влажный снег с легкостью поддавался лепке, поэтому бой ни на минуту не прекращался, а лишь набирал новые обороты. Наш звонкий смех разлетался по заднему двору поместья, прерываясь возмущенными возгласами, когда кто-то из нас попадал противнику за воротник. Я подбежала к белоснежной беседке, использовав ее как временное укрытие от Вани, чтобы слепить как можно больше «снарядов» и вывести из строя противника. Но парень использовал запрещенный ход и, незаметно подкравшись к беседке, атаковал меня всем своим весом, повалив наземь.  Я заверещала от неожиданности, чем только вызвала смех у Ваньки, и он продолжил нависать на до мной, тяжело дыша. Шапки наши отлетели на пару шагов, и мои волосы распластались по всему снегу, намокая с каждой секундой. Парень с интересом разглядывал мое лицо светло-голубыми глазами, а на устах его играла легкая улыбка. Его лицо находилось всего с нескольких сантиметрах от моего, но на достаточном расстоянии, чтобы я не запаниковала от столь неожиданной близости. Спустя мгновение мы затихли, осознав произошедшее. Тяжело дыша, мы боялись пошевелиться, чтобы не смутить друг друга.  — У тебя солома в волосах, — тихо произнес Ваня и тут же принялся осторожно вынимать ее.  Я смутилась, но виду не подала, и терпеливо дождалась пока он аккуратно вытащит частицу сена из спутанных влажных волос. Парень уже хотел было помочь мне подняться, как вдруг со стороны дома раздался строгий голос фрау: — Китти, почему ты еще не одета? К нам уже приехал гер Мюллер! А Артур тебя обыскался! Мы с Ванькой как по команде вскинули головы и обнаружили возмущенную фрау Шульц на заднем крыльце дома. Она выбежала на улицу в одном закрытом сером платье, а поверх наспех накинула изящный изумрудный платок. Рядом с ней стоял офицер Мюллер в непривычном парадном черном кителе со свойственным ему сосредоточенным выражением лица. У него всегда был волчий взгляд, будто в каждом кусту он искал затаившегося врага. С немым вопросом на лице офицер вскинул бровь, разглядев нас, резвящихся на снегу, и невозмутимо поправил черный кожаный ремень на кителе с серебристой пряжкой, на которой сверкал вражеский орел.  Меня в миг одолело чувство стыда. Со стороны мы казались не резвящимися подростками, а парочкой влюбленных, которые урвали долгожданные свободные минуты, чтобы провести их вместе.  — Китти, живо! — уходя в дом, вновь нетерпеливо воскликнула фрау.  Ванька быстро помог мне подняться на ноги, и я в спешке отряхнулась от липкого снега, краем глаза наблюдая, как Мюллер зашел в усадьбу вслед за немкой.  — У тебя будут проблемы? — поинтересовался Иван, когда мы вбежали в дом.  — Не думаю, — невзначай ответила я, попытавшись на ходу расчесать непослушные волосы, влажные от снега. — Завтра Генриетта влепит выговор, что мне нельзя уклоняться от расписания Артура и бросать его средь бела дня.  — В любом случае… было весело, — Ванька широко улыбнулся, наблюдая, как я в спешке поднималась по лестнице. — Спасибо тебе.  Я лишь успела обернуться и одарить его искренней улыбкой, как на него тут же набросилась Танька: — Где вы ходите? Фрау вас обыскалась и вообще… що за внешний вид? Быстро приведи себя в порядок и спускайся в гостиную, вас вдвоем все заждались. Генри объявила, що мы разделим с панами рождественский ужин! — Серьезно? Не шутишь? — раздался удивленный голос Вани с первого этажа.  — Да делать мне больше нечего! Бегом переодеваться! Мне хватило около пятнадцати минут, чтобы принарядиться в приличное платье, сделать более-менее сносную прическу и в целом привести себя в порядок на скорую руку. Как оказалось, Ваньке времени понадобилось вдвое меньше. Я вошла в гостиную в числе последних, когда парень слегка махнул мне рукой и предложил сесть между ним и Артуром. Извинившись за долгое отсутствие, я пожелала всем приятного аппетита и присела между мальчишками, мельком оглядев присутствующих.  За праздничным столом встретились все: собранная и строгая фрау, веселый Артур, Амалия с поникшим лицом и совсем не рождественским настроением; офицер Мюллер, бросавший беглые взгляды в сторону меня и Ваньки; также девчонки-горничные со счастливыми лицами, Колька им под стать и даже кухарка Гертруда почтила нас своим визитом.  Стол был усыпан различными яствами, которые в обычные дни для нас были скорее редким исключением. Меня окружали пряные булочки с корицей, сдобный пирог, украшенный сахарной глазурью, который в утреннем разговоре упомянула Тата; традиционный рождественский мясной суп, знаменитые немецкие копченые колбасы, а также тушеная картошка с жареными до золотистой корочки куриными крыльями и бедрами. От непривычного разнообразия блюд и аппетитных запахов на мгновение закружилась голова и пустой желудок завыл с удвоенной силой.  — Желаю всем приятного аппетита! — торжественно произнесла фрау Шульц, оглядев каждого присутствующего за столом.  Несмотря на то, что мы с ребятами привыкли есть и бесконечно делиться различными историями, в то Рождество мы безмолвно накинулись на еду, отдав дань немецкой традиции молчать за столом. Я мельком наблюдала за девчонками: Оля периодически косилась в сторону Мюллера с глупой влюбленной улыбкой на устах и постоянно шептала на ухо Аське что-то нечленораздельное. Та отстраненно пожимала плечами и спокойно ела, время от времени прислушиваясь к шушуканью Лëльки. А Танька и вовсе делала вид, будто не замечает неугомонную подругу и сидела с таким размеренным выражением лица, словно ела подобные блюда три раза на дню.  Когда основная часть гарниров была съедена, Артур первый подал голос: — А когда мы будем дарить друг другу подарки? — Милый, уже совсем скоро, — мягко утешила Генриетта. — Алекс, как поживает гер Нойманн? Почему же он не почтил нас визитом? — Кристоф просил извиниться. Ему необходимо было отъехать в командировку по срочному и безотлагательному делу. Но как только он вернется из Берлина, тут же сообщит вам дату свадебного торжества, — невозмутимо ответил Мюллер, бросив обеспокоенный взгляд в сторону побледневшей Амалии. — Также он упомянул, что рейхсфюрер одобрил кандидатуру Амалии. — Безусловно, дела партийные… мы понимаем, — учтиво ответила фрау. — Что ж, приятно слышать, что сам гер Гиммлер одобрил кандидатуру моей дочери, и что свадьба состоится нынче же. Я не могла смотреть на фройляйн Шульц… до того жалко мне ее было. Девушка весь вечер не поднимала взгляд выше тарелки. До негласной помолвки с Нойманном, она принимала огромное участие по хозяйству, помогала матери вести бухгалтерский учет и проводила время с Артуром. После же, из нее будто выбили дух. Весь документооборот фрау Шульц лег на хрупкие плечи Аси, а Амалия словно почувствовала, что в скором времени родная усадьба перестанет быть ее домом, и возможно, после замужества она будет редким гостем в родительском доме.  — Прошу меня извинить, — на ходу произнесла Амалия, в спешке выбежав из гостиной.  — Милая, куда же ты? — растерянно бросила фрау ей вслед. — Ты едва притронулась к еде. С тобой все в порядке? Неужели она не замечала, отчего ее Амалии было так плохо? Неужто Генриетта так сильно любила сына, что была готова пожертвовать счастьем собственной дочери?! Я устало провела рукой по лицу, укоризненно покачала головой и откинулась на спинку стула. Мое отношение к развернувшейся обстановке не осталось незамеченным Мюллером.  Ася неловко прочистила горло и встала из-за стола.  — Я приведу ее, — коротко сообщила подруга и, бросив в мою сторону последний испуганный взгляд, быстро удалилась из помещения.  Фрау Шульц нервозно убрала с воротника белоснежное бумажное полотенце и мельком оглядела всех присутствующих, натянув дежурную улыбку.  — Думаю, пора начинать дарить подарки. На протяжении получаса счастливый Артур поочередно доставал из-под елки коробки, обернутые в разноцветную упаковочную бумагу. В основном, большинство подарков были адресованы ему, но и нам достались презенты на Рождество от щедрой фрау. Девчонкам она вручила по шали цвета слоновой кости со старинными узорами. Она была сшита из тонкой шерсти, вытканной из козьего пуха. Хлопцам достались добротные белоснежные рубашки из хлопка, под стать тем, что ежедневно носили немецкие мужчины.  Мне же Генриетта подарила очаровательный белоснежный пиджак с широкими плечами и тонким поясом в тон, который безупречно подчеркивал талию. К нему в комплекте шла расклешенная черная юбка из плотной шерсти для холодной погоды, едва прикрывавшая колени. Дополнением к наряду служила белая плоская шляпка-колесо с узкими полями, на ней также красовалась черная атласная лента. Девушки тут же окружили меня, с восторгом разглядывая ткани, а Лëлька даже успела выхватить шляпку у меня из рук и примерить.  Я была благодарна фрау Шульц за столь щедрый подарок, но прекрасно понимала, что одаривала она меня приличной одеждой лишь ради сына и репутации семьи в целом… Была ли нужна мне эта модная одежа? Нет. Дарила ли мне она ее, будь я обыкновенной горничной? Опять мимо.  Артур все это время с восторгом осматривал миниатюрный фотоаппарат «Leica III» последней модели, который вручил ему офицер. Мужчина с полчаса объяснял ему принципы работы столь небольшого, я бы даже сказала карманного аппарата, и мальчик с жадностью впитывал каждое его слово. Этот агрегат прямоугольной формы действительно отличался от тех фотоаппаратов, которые я повидала за всю свою жизнь, и помещался буквально в двух руках.  — Я хочу сфотографировать вас! — вдруг заявил Артур к тому времени, когда Ася и Амалия уже вернулись в гостиную. — Маменька, ну встаньте же! — Хорошо. Давайте… ох, давайте на фоне камина, — растерялась фрау Шульц.  Мюллер тут же поставил один стул возле камина. На него присела фрау со свойственной ей строгой осанкой, а подле нее встала Амалия со сдержанным и неулыбчивым выражением лица. Она опустила левую ладонь на спинку стула и направила безучастный взор в сторону младшего брата. Мальчик аккуратно преподнес аппарат к лицу, сощурил второй глаз, и спустя мгновение в воздухе раздался едва уловимый щелчок затвора. Он значительно отличался от того громкого щелчка, который мы все привыкли слышать от массивных фотоаппаратов.  Артур радостно подпрыгнул три раза и изъявил желание, что намерен запечатлеть всех присутствующих в доме. Старушка Гертруда окрестилась от этой затеи и, под предлогом чая, тут же сбежала в кухню. Ребята же напротив, воспользовались шансом получить бесплатные памятные фотокарточки, еще и с помощью подобного современного аппарата. Следующие полчаса каждый поочередно позировал на фоне старинного камина, лишь я и Мюллер безучастно оставались в стороне. Как-то мне не прельщало развлекаться, не было желания запечатлевать тот период жизни во вражеской стране. Да и настроение для фотографирования, честно говоря, было совсем не подходящее. Присутствовала я лишь на трех фотокарточках: на групповом фото, когда Мюллер поставил фотоаппарат на треногу и нажал на парочку кнопок, чтобы аппарат запечатлел всех присутствующих; где мы стояли вчетвером с девчонками и где Артур буквально силой заставил меня сфотографироваться с ним.  Наконец, когда пленка закончилась, большинство присутствующих облегченно выдохнули. Восхищенный Артур угомонился лишь когда офицер пообещал проявить все получившиеся кадры и как можно скорее привезти их мальчику. К тому времени Гертруда уже заварила душистый чай, и Таня с Олей сновали туда-сюда, освобождая стол от пустых тарелок, чтобы наполнить его различными вкусностями.  В один момент во время всеобщих разговоров о рождественских традициях я подметила, как Мюллер коротко обмолвился с фрау парочкой слов и вышел из гостиной, направившись к крыльцу дома. Выдержав минуту, я тут же вышла из-за стола под предлогом уборной, и выскользнула в коридор. Как только убедилась, что за мной никто не наблюдал, тут же прошмыгнула в сторону выхода, предварительно накинув пальто.  Улица встретила прохладным воздухом, белоснежным паром изо рта и плотным запахом сигарет. Мюллер стоял спиной ко мне на длинном крыльце усадьбы, служившим небольшой верандой. Он не спеша потягивал сигарету, глядя в темную даль, и не заметил, как я вышла вслед за ним… или специально не обратил внимание.  Скудное освещение веранды и ниспадающий свет с окон дома помогли мне получше разглядеть его парадный китель. Он был сшит из высококачественного черного сукна и обрамлен широким кожаным ремнем вокруг талии. Еще в гостиной под ним я заметила табачно-коричневую рубашку и черный галстук. Погоны и петлицы были все те же, что и на обычном сером кителе, на левом рукаве красовался тот же черный манжет с двумя молниями и вышитой серебристой надписью «SS Polizei-Division». А с правой стороны висела уже привычная кобура с оружием, угрожающая одним своим видом.  — Так и будете молчать? — вдруг раздался его тихий голос с непривычной русской речью, отчего на мгновение я замерла то ли от страха, то ли от неожиданности. Он медленно выдохнул серый табачный дым и оглянулся через плечо, на долю секунды встретившись с моими испуганными глазами. — Или вы случайным образом вышли подышать воздухом вслед за мной? — Как вы узнали, что это я?.. Я не узнала собственный голос. Он вышел зажатым и слегка дрожащим, чем-то схожим с писком трусливого зайца, прижатого к стенке. Я тут же прочистила горло и гордо вздернула подбородок, хотя мужчина даже и не собирался смотреть в мою сторону. Отчего-то меня задевала моя уязвимость и трусливость перед ним… Я не желала показывать страх, ведь такие как он наслаждались чужой болью и упивались властью, которую имели над нами. Я наотрез отказывалась доставлять ему подобное удовольствие.  — Кому еще понадобится идти за мной? — Алекс ухмыльнулся, глядя в темную даль. Он говорил тихо, чтобы не услышали лишние уши, при этом его голос звучал с низкой тональностью и легкой хрипотцой. — Фрау Шульц и Амалии точно нет, да и друзья ваши не осмелятся… вы единственная в этом доме, кто знает, что я говорю на русском.  Меня чертовски раздражала его манера «я все знаю, я тут главный и самый умный». Поэтому я на мгновение сжала челюсть, вдохнула полной грудью и сказала то, что намеревалась сказать весь вечер: — Помогите мне… пожалуйста. Разузнайте про мою сестру, и тогда я останусь единственной, кто будет знать ваш маленький секрет.  Он тихо рассмеялся и выдохнул табачный дым, чем только вызвал нарастающее раздражение.  — Вы всерьез думаете, что на меня подействуют ваши маленькие угрозы? — Мюллер развернулся. Его синие, практические черные глаза встретились с моими уже упертыми и решительными. Его взгляд искрил забавными искорками, он все еще ухмылялся моим словам, вероятно, настолько они позабавили его. — Забыли, что не в том положении, чтобы ставить мне условия, Катарина… Я взорвалась. Меня раздражало в нем все: манера разговора, его бесконечная ухмылка, направленная в мой адрес, холодный высокомерный взгляд, непроницаемое лицо и даже то, что он говорил на моем родном языке практически без намека на акцент! Мне настолько претило иметь что-то общее с таким как он, что я была не в силах контролировать чувства, разрывавшие изнутри.  Но я знала, что он не причинит мне вреда. Этот факт был единственным спасением. Он был единственной надеждой на спасение сестры. В противном случае, я бы не простила себе, если бы не воспользовалась подобным положением.  — Какой же вы напыщенный… — сквозь зубы процедила я, но вовремя остановилась. Он с удивлением вскинул бровь, ожидая от меня дальнейших слов. — Да вам даже и пальцем шевелить не нужно, за вас и так все сделают. Я прошу просто узнать! Узнать, жива ли она, работает ли в прачечной… Она у меня одна осталась! Больше у меня нет здесь никого… И я… я не прощу себе, если с ней что-то случится. Я с силой сжала губы, как только ощутила слезы, крадущиеся по пятам. Они постепенно заполонили взор, отчего ровные черты лица Мюллера слегка расплылись. — С чего я должен помогать вам? — его голос в миг похолодел, от прежней ухмылки не осталось и следа. Он отвернулся, устремив взгляд куда-то в даль, показательно не обратив внимания на мои слезы. — Забыли о своем положении в стране? Забыли с кем разговариваете, у кого просите о помощи? Или красивые шляпки с сумочками имеют свойство стирать память? — Какие же вы, немцы, высокомерные… Жалость и сострадание вам не знакомы! Да и к чему они, когда вы привыкли изо дня в день бездушно выполнять любые приказы! — отчаяние и боль вырвались из груди и растворились в сером табачном дыме.  Меня трясло от злости и осознания собственной беспомощности. Он не произнес ни слова после моей выходки. Просто стоял спиной ко мне и продолжал как ни в чем не бывало равнодушно потягивать сигарету, словно мы вели непринужденную беседу о погоде. Я потеряла счет времени, вытирая влажные от слез щеки, и шмыгая замерзшим носом. В воздухе ощущался не только тяжелый запах сигареты, но и напряжение, нарастающее с каждой молчаливой секундой.  — Гер Мюллер, чай уже давно… — Ольга неожиданно ворвалась на веранду, распахнув входную дверь. На мгновение девушка замерла, раскрыв рот, а янтарные глаза растерянно круглились. — Катруся… а ти що здесь… То есть, э-э-э… Гер Мюллер, вас все заждались. — Мы уже идем, Хельга, — хладно бросил офицер, даже не взглянул в ее сторону.  Лëлька послушно кивнула и молча удалилась, прикрыв дверь. Только в тот момент ощутила, насколько я была напряжена при ее появлении. Как только дверь за ней захлопнулась, меня словно приковали к полу. Не пошевелиться сил не было, ни слово сказать. Я лишь растерянно раскрывала и закрывала рот словно рыба.  Мюллер докурил сигарету и направился к двери. Но остановился на пол пути и на миг развернулся в мою сторону. Между нами оставалось расстояние всего в несколько сантиметров, и он угрожающе навис надо мной из-за более высокого роста. Офицер произнес то, отчего страх с самых кончиков пальцев поднялся по всему телу, отдаваясь неприятными мурашками. Его голос прозвучал тихо, но вполне уверенно и властно, отчего на мгновение у меня перехватило дыхание: — Умейте держать боль внутри. Всем плевать на ваши чувства. Особенно сейчас.