Желания повелителя морей

      – Сколько можно, – шипит Злат, жестко хватая Тарталью за шею. В полумраке капитанской каюты его глаза горят яростным белым огнем, и это зрелище так завораживает, что Тарталья забывает, как дышать. – Ты успокоишься когда-нибудь или нет?       Вывести из себя Злата, одного из самых опытных капитанов пиратских кораблей, очень сложно, и Тарталье пришлось по-настоящему постараться, чтобы справиться с миссией. Злат – чертова язва с ядовитым, как у морской осы, языком, а еще он вечно занят своими контрабандистскими делишками и совсем не уделяет Тарталье внимания. Чтобы заинтересовать повелителя морей, нужно быть исключительным человеком; Злат по прозвищу «Белое пламя» заинтересовал Тарталью давным-давно и его чувства вроде как даже принял, но между ними это практически ничего не изменило.       Когда Тарталья впервые предпринял попытку потопить «Заходящее солнце», флагманский корабль Злата, то впервые в жизни потерпел ошеломительное поражение: команда была готова к нападению и отбилась так же естественно, как дышала. Тогда Тарталья предпринял еще несколько попыток, вторую, пятую, седьмую, и тогда перед ним предстал сам капитан.       Увидев высокого молодого мужчину, белокожего, словно его никогда не целовало солнце, с пронзительными жемчужными глазами и забранными в косу пепельными волосами, Тарталья на мгновение подумал, что к нему снизошел ангел. Но ангел окинул Тарталью, обвившего мачту щупальцами, критичным взглядом и вкрадчиво спросил:       – Кто пустил на борт осьминога-переростка?       И так начались их отношения; впрочем, возможно, «отношениями» это считал сам Тарталья, который лип к Злату как мог, желая опутать щупальцами и никогда больше не отпускать. Тарталья никогда бы и не подумал, что он, гордый повелитель морей, потопивший сотни и тысячи суден, управляющий штормами, волнами и морскими жителями, будет жаждать внимания обыкновенного человека.       Злат плевался в его сторону ядом, не опасаясь ни на секунду, но, судя по всему, искренне не понимая, чем обязан такому отношению; Тарталья таскал ему со дна моря сундуки с сокровищами, находил самые красивые жемчужины и раковины и делал все, чтобы понравиться своенравному контрабандисту. Команда привыкла к его появлениям и перестала шарахаться и ощетиниваться оружием, а после и вовсе принялась шутить на тему межрасовых скрещиваний. Злат закатывал глаза и корчил рожи, но особо против не был.       – Эти жемчужины похожи на твои глаза, – как-то раз заявил Тарталья, устроившись на ящике рядом со Златом, работающим с какими-то картами. Тот распрямился, потер переносицу, оставив на коже чернильный след, и неверяще уставился на Тарталью, который довольно подбоченился, радуясь, что смог обратить на себя внимание. Пододвинув щупальцем две жемчужины размером с кулак поближе к Злату, Тарталья расплылся в клыкастой улыбке и добавил: – Такие же красивые.       – Это какой-то особо извращенный метод развлечения морского повелителя? – невозмутимо спросил Злат, выгибая бровь жестом «как-же-ты-меня-заколебал-почему-ты-еще-тут». Тарталья затрепетал жабрами и улыбнулся еще шире. – Хотел бы ты потопить «Солнце», давно бы уже потопил, но ты еще почему-то здесь. Почему?       – Я уже говорил: ты мне нравишься, – ответил Тарталья, пожимая плечами. Он лениво скользил щупальцами по ящику, даже не задумываясь, что делает. – И мне нравится проводить с тобой время. Ты интересный.       – Вот уж осьминоги-переростки мне комплименты не делали, – пробормотал Злат, снова склоняясь над картой. Тарталья безо всякого стеснения уставился на крепкие ноги и обтянутый штанами зад, а после, переведя взгляд чуть выше, не без довольства увидел, как заалели обычно белые шея и уши. – Но всякие там повелители морей не в моем вкусе, уж не обессудь.       Но и Злат, и Тарталья – оба знали, что Злат внаглую лгал и краснел при этом, правда, по другой причине. В первый их раз Злат импульсивно перегнул Тарталью через эти самые карты в навигационной, умудрился пробраться через все щупальца, найти анальную щель и оплодотворительный отросток – «задница и член, осьминожка, называй вещи своими именами» – и показать все прелести и разнообразие человеческого секса.       Во второй раз уже Тарталья демонстрировал, как хорошо контролировать много-много щупалец: Злат, запакованный в них как в кокон, демонстрировал такое выражение лица, которое – Тарталья был уверен! – не видел никто другой. Он с низким горловым урчанием слизывал с красных щек слезы, а с подбородка – сладкую слюну, терся всем телом о затраханного Злата и чувствовал себя как никогда удовлетворенным. Тарталья как будто удостоился особенной привилегии, раз мог лицезреть такого капитана: разморенного, потерявшего себя в наслаждении и едва соображающего, где он находится и кто он такой.       После этого из «осьминога-переростка» Тарталья стал «осьминогом-чудовищем», и Злат еще долгое время смотрел на его щупальца с эмоцией, которую Тарталья никак не мог разобрать. Но от секса не отказывался, хотя ворчал, что Тартальи слишком много, он слишком склизкий и приставучий, но все равно неизменно ласкал, целовал и позволял себя трогать.       Правда, два месяца назад «Заходящее солнце» получило какой-то особенно крупный заказ на контрабанду, и корабль мотался по всему Великому океану как пущенная из лука стрела. Тарталья, не имея возможности всегда проводить время подле Злата – а жаль, ведь у повелителя морей также есть и обязанности, – не всегда мог угнаться за скоростью суденышка и злился, когда ему не удавалось увидеть Злата и краем глаза.       Но даже когда они пересекались, Злат – занятой засранец – вечно отнекивался. «Не сейчас», «я занят», «давай потом» и тысячи вариаций, как отвертеться от компании Тартальи. Тарталья сердился, Тарталья ругался, рычал на Злата и пафосно возвращался в море, напоследок взмахнув щупальцами, иногда даже думал потопить «Солнце» и утащить Злата на дно, но не мог.       Уж больно сильно он к бледной двуногой поганке привязался.       Поэтому Тарталья стал действовать иными методами, косвенными, как бы оставляя намеки на свою причастность и одновременно нет. Он менял ветра, подначивал волны быть более буйными, иногда успокаивал океан до установления полного штиля и не позволял разгуляться даже крошечному бризу. Из-под толщи воды Тарталья видел, как ругался Злат, и был крайне доволен собой.       А затем выпустил в океан безумный шторм, с громом, молниями и ливнем, с бушующими волнами и ужасающе сильным ветром. Тарталья смотрел, как отчаянно борется «Заходящее солнце» с непогодой и как неизменно проигрывает, как гаснет воля экипажа к жизни, как все меньше и меньше у людей остается шансов на спасение…       Тогда Тарталья выпрыгнул из воды и приземлился прямо на палубу. Матросы воззрились на него с недоумением, и кто-то из них закричал:       – Капитан! Повелитель морей здесь!       Тарталья обернулся и увидел, как откуда-то сверху на него коршуном спикировал Злат, вцепился в плечи, больно наступил на щупальца, явно не заботясь о их сохранности, и буквально прорычал низким, нечеловеческим голосом:       – Останови это. Немедленно.       – А что мне за это будет? – проурчал Тарталья, томно прищурившись.       – Я не сброшу тебя с палубы к херам, – процедил Злат и с силой встряхнул Тарталью. Его глаза полыхали белым пламенем. – Прекрати сию же секунду, Тарталья.       – Ладно-ладно, – ухмыльнулся Тарталья и игриво повел плечом.       Буйный океан вдруг затих, шторм закончился, а на небе проступило солнце. Послышались ликующие крики, и люди, обессиленные и еще недавно пребывавшие на грани отчаяния, с облегчением попадали на палубу. Тарталья хмыкнул, обведя горизонт ленивым взглядом, и снова уставился Злату в глаза.       – Иногда я забываю, что ты не человек, а гадкая тварь, которой плевать на людские жизни, пока она может развлекаться за чужой счет, – прошипел Злат, практически вплотную приближаясь к лицу Тартальи. От него пахло горькой морской водой, и этот аромат, обыденный для Тартальи, начисто забивал естественный запах Злата, сандал и мороз. Было… неприятно. – Не существует ничего, кроме желания повелителя морей, так ты когда-то сказал?       Злат был зол, Злат был очень-очень зол, но по-прежнему оставался проницательной скотиной, поэтому в ответ на паскудную улыбку Тартальи жестко вцепился в его плечо и поволок в капитанскую каюту.       Так что теперь Тарталья стоит, прижатый за шею к стене, и продолжает улыбаться не менее паскудно, абсолютно довольный произведенным эффектом. Злат нависает над ним как огромная грозовая туча, он мрачен и пребывает в ярости, и Тарталья слышит, как в мощной грудной клетке громко колотится сердце. Пепельные волосы потемнели от влаги и прилипли к лицу и шее, по щекам стекают капли соленой воды, и Тарталье ужасно сильно хочется собрать их языком. Он раскрывает рот, чтобы сделать какое-то замечание, но Злат предупреждающе сжимает шею крепче, и Тарталья послушно замолкает.       – Тебе повезло, что мои люди целы и никого не смыло в океан волной, которую ты же, блядина, и призвал, иначе бы я отрезал все твои щупальца по одному, а самого тебя выпотрошил, как дохлую рыбину, – рокочет Злат, хищно щурясь, и в полумраке его глаза горят яростным белым огнем. – Ты что, забыл, как человеческую речь воспринимать? Так я тебе напомню, что нужно прислушиваться к тому, что тебе говорят!       Пальцы на шее сжимаются крепче, и Тарталья понимает, что начинает задыхаться, его улыбка вянет. Злат, кажется, не имеет ни малейшего намерения отпускать его, и механически Тарталья хватается за удерживающую руку, пережимающую и жабры тоже, но Злат вдруг с силой встряхивает его так, что Тарталья бьется затылком о стену и от неожиданности стонет. Он может сколько угодно изображать испуг, смирение, смущение и что угодно дальше по списку, но щупальца всегда выдают его: они нерешительно тянутся к ногам Злата, опутывают бедра и голени, словно спрашивая разрешения: «Можно? Пожалуйста?» Но Злат зол, ему надо выплеснуть ярость, и он не хочет прислушиваться к маленьким молчаливым просьбам, как делает обычно; кажется, в этот раз Тарталья заигрался.       – Ах да, ты же не человек, ты не понимаешь, каково это – заботиться и переживать о ком-то, все, что тебе нужно – это топить чужие корабли, утягивать людей в темные воды и вызывать шторма, способные разорвать тело на части, – шипит Злат в лицо Тарталье, и Тарталья поджимает губы, сражаясь одновременно с желанием поцеловать Злата и сломать ему руку. Воздуха становится все меньше, перед глазами начинают плыть цветные круги, и Тарталье становится откровенно некомфортно.       Он хватает Злата за предплечье, и тот снова прикладывает его затылком об стену; вероятно, скоро там появится синяк, но регенерация сделает свое дело очень быстро. Щупальца взволнованно трепещут, ластясь к ногам Злата, Тарталья чувствует, как по капле утекает сознание, но продолжает упрямо смотреть Злату в лицо, хотя зрение мутнеет.       – Непослушных морских тварей надо наказывать, только тогда они начнут понимать, где их место, – звенит голос Злата в ушах, и Тарталья почти поддается ослепительной темноте, как вдруг хватка на шее разжимается, и Тарталья оседает на пол, делая шумный захлебывающийся вздох.       Он хрипит, старается отдышаться, осторожно прикасается к гудящим от боли нежным жабрам: Злат совсем не скупился на силу, которую можно – можно! – было ожидать от такого человека, но Тарталья так привык к осторожному, внимательному Злату, что проявляемое в его сторону насилие кажется практически контрастно обжигающим в сравнении с обыденной заботой. Это… заводит: Тарталья чувствует, как внутри поднимается нетерпение, и по-настоящему восторженно ждет, что же Злат предпримет дальше.       Злат доходит до противоположной стены, затем что-то нащупывает и вдруг резким движением сдергивает непримечательный кусок ткани. Только сейчас Тарталья замечает большое ростовое зеркало в простой резной раме, на которое раньше не обращал внимание; Злата в принципе сложно представить любующимся своим отражением, поэтому можно предположить, что это наследие прошлого капитана «Солнца».       – Вставай, – приказывает Злат, и по спине Тартальи пробегает дрожь. Сейчас Злат не Злат, не меланхоличный невозмутимый мужчина, не чуткий любовник и не большая язва, а капитан целого пиратского судна; эта простая истина доходит до Тартальи впервые, потому что никогда раньше он не подвергался воздействию командного голоса. – Подойди ко мне. Руки по швам. Не смей прикасаться ни к себе, ни ко мне.       Тарталья с небольшим трудом поднимается, щупальца, на которых он перемещается, слегка подрагивают от предвкушения. Злат глядит на него через отражение, выражение его лица сложно прочитать, но когда Тарталья приближается к нему вплотную, Злат грубо хватает его за плечо и встает за спиной, а затем ловко дергает за подбородок и заставляет посмотреть в зеркало.       – Видишь эту нахальную морду? – шепчет Злат на ухо, горячо выдыхает, и Тарталья вздрагивает, желая урвать как можно больше прикосновений. – Нет, посмотри себе в глаза и скажи, что ты эгоистичная тварь, способная думать только о себе. На себя смотри. Не на меня.       Тарталья с трудом исполняет приказ, прикосновения Злата обжигают, хотя его кожа холодна как лед после пережитого шторма. Пальцы, сжимающие подбородок и плечо, практически мертвецки холодные, но дыхание на шее и ухе кажется горячим, как лава; Злат вжимается в Тарталью со спины, и поясницей Тарталья чувствует, как у Злата стоит.       Стоит, о, всемогущие моря. Злат возбужден совсем не меньше, чем Тарталья.       – Говори, – приказывает Злат стальным капитанским голосом, и Тарталья шумно сглатывает, чувствуя, как дергается член под слоем вьющихся от похоти щупалец. Они истекают полупрозрачной слизью, светящейся в полумраке, и как никогда выдают желания Тартальи.       – Я эгоистичная тварь, способная думать только о себе, – покорно хрипит Тарталья, и голос срывается на последнем слове, когда Злат в отражении снова сужает глаза.       Злат растягивает губы в мрачной, довольной ухмылке, и Тарталья едва не стонет. Ледяная ладонь ложится на живот, едва задевает кромку кожи, переходящей в щупальца, а затем снова скользит наверх, и мгновением спустя пальцы грубо стискивают напряженный сосок. Тарталья не сдерживает позорного визга, но мгновением спустя прикусывает губу и жалобно сводит брови, когда твердую бусинку начинают терзать острыми ногтями. Щупальца жалобно подрагивают, предпринимая новую попытку обвить ноги Злата.       Ему больно и сладко одновременно, и становится еще слаще, когда Злат заставляет его раскрыть рот и проскальзывает внутрь большим пальцем, давит на кончик раздвоенного языка, проходится по ряду острых клыков и щекочет небо. Тарталья послушно размыкает челюсти, и его пробирает дрожью, когда Злат резко выкручивает ноющий от боли сосок, а затем невесомо обводит основанием ладони ареолу.       – Соси, – говорит Злат, и Тарталья принимается усердно сосать большой палец. Он на вкус как морская соль, и совсем-совсем на отдалении чуется костер; Тарталья шумно дышит, посасывая и облизывая шершавую грубую кожу, и не может отвести глаз от Злата, который не менее внимательно смотрит на него в ответ.       Когда Злат перестает терзать несчастный сосок, он отправляет ладонь ниже, безжалостно царапает мышцы пресса и зарывается пальцами между щупалец. Тарталья не сдерживает невнятного стона: любое прикосновение к щупальцам заставляет его вздрагивать, а осознание того, что скоро, скоро Злат так или иначе окажется в его смазке, заставляет возбуждать еще сильнее. В памяти до сих пор свежа картина Злата, покрытого светящейся в полумраке жидкостью, такого красивого и доступного…       Но в реальности Злат грубо раздвигает щупальца и стискивает член, и Тарталью встряхивает от неожиданности: он совсем забыл, что Злат не собирается с ним церемониться.       – Учись думать мозгом, а не членом, – рокочет Злат на ухо и прикусывает мочку, и Тарталья подается назад, старается притереться как можно ближе, но Злат отстраняется, и Тарталья разочарованно стонет. – Если я сказал, что занят, это значит, я занят.       Смазки много, так много, что со щупалец практически течет на пол, и она перемешивается с морской водой, капающей с одежды и обуви Злата. Злат ведет носом по плечу Тартальи, а затем вдруг со всей силы впивается зубами в мягкую мышцу, и Тарталья ахает от неожиданности, а потом срывается на рык: это было больно, очень больно, и все плечо теперь, кажется, прошивает огнем, а когда Злат стискивает челюсти крепче, Тарталья не выдерживает и старается вывернуться из жесткой хватки, и щупальца отпускают Злата, но…       Тарталья терпит неудачу, щупальца снова приникают к ногам. Не очень-то ему и хочется освобождаться.       – Стоять, – рычит Злат, когда наконец-то расцепляет челюсти и облизывается, и у него весь рот в голубой крови, светящейся в темноте, и Тарталья замирает, как кролик перед удавом. Член предательски дергается, и Злат ухмыляется так же паскудно, как и Тарталья недавно: встает вопрос, кто кого в первую очередь копирует. – Я никуда тебя не отпускал.       И Тарталья перестает сопротивляться, особенно когда Злат вдруг подается вперед и прижимается к спине грудью, а к пояснице – напряженным членом, жар которого чувствуется даже сквозь мокрые штаны. Злат очерчивает на головке круг большим пальцем, цепляет ногтем щель, скользит по стволу вверх-вниз, пережимает у основание и снова поднимается к головке. Параллельно он давит подушечкой на местечко около зубов, и Тарталья чувствует, как рот наполняется слюной, – из-за всего и сразу.       Когда Злат убирает руку с подбородка, Тарталья давит позорный скулеж, ощущая непривычную пустоту во рту. Ледяная ладонь ложится на бок, затем следует ниже, к спине, и останавливается там, где человеческая кожа переходит в щупальца.       – Раздвигай свои тентакли, – просто говорит Злат, склоняясь к плечу Тартальи, и, не отводя взгляда от зеркала, ведет языком по гудящей от боли мышцы прямо поверх укуса, и на его губах снова собирается голубая светящаяся кровь. – Ты же этого добивался, верно?       Тарталья сглатывает, когда покорно раздвигает щупальца, и шумно выдыхает, стоит только грубой ткани штанов прижаться к чувствительной, нежной анальной щели. Злат не мелочится, когда засовывает пальцы прямо внутрь, вот так, безо всяческой подготовки, и шевелит ими туда-сюда. Это немного неприятно, но терпимо, Тарталья знает, что потом будет хорошо-хорошо; из него течет столько смазки, что можно было бы набрать целое новое море. Злат складывает пальцы по-особенному, сгибает-разгибает, давит на какую-то особенную точку, и Тарталью снова встряхивает, как от удара молнией; руки чешутся от желания прикоснуться к Злату, чьи ладони ласкают его одновременно с двух сторон.       – Пожалуйста, – бормочет Тарталья, запрокидывая голову на плечо Злата, и разочарованно стонет, когда тот останавливается. Приходится подняться и снова уставиться в отражение, прямо в горящие белым огнем глаза.       – Я не давал тебе разрешения раскрывать пасть, – холодно отвечает Злат, обе ладони пропадают, и Тарталья жалобно хнычет, не зная, куда деться. Внутри все горит огнем, щупальца подрагивают, сочатся слизью-смазкой, Тарталья дышит рвано-рвано и практически трясется от возбуждения, он так близко, так близко…       Слышится звон пряжки ремня и влажный шорох ткани, на анальную щель что-то давит, а затем вторгается внутрь во всю длину, и Тарталья не сдерживает громкого стона: к такой резкости он не был готов совершенно, как и к тому, что Злат начнет двигаться сразу же, без предупреждения и подготовки. Он чувствует абсолютную заполненность большим, крепким членом, его жар и мерную пульсацию, и все нутро сжимается от болезненного предвкушения. Когда на мокрый от смазки член снова ложится ладонь и начинает двигаться в одном темпе с грубыми рваными толчками, из горла Тартальи вырывается позорный скулеж.       – Хватит цепляться за меня, держись самостоятельно, – приказывает Злат, и сквозь пелену удовольствия Тарталья с трудом перемещает несколько щупалец так, чтобы стоять на них, но это ужасно тяжело: Тарталью буквально ведет от удовольствия, и он не знает, как долго еще сможет поддерживать себя сам. – Смотри в зеркало. Смотри в зеркало, Тарталья.       В зеркале отражается непонятная масса влажно блестящих щупалец и венчающий их человеческий торс, содрогающийся от толчков, и две головы: одна рыжая и вихрастая, другая светлая и прилизанная, с полыхающими белыми глазами. Тарталья не может не цепляться за Злата щупальцами, чтобы быть как можно ближе, глубже, теснее, и он наконец-то получает дозволение обнять крепко-крепко: Злат сам перекидывает руки Тартальи себе на плечи.       – Я больше не буду мешать твоей работе, – говорит Злат и вдруг меняет темп толчков, а вместе с ними и угол проникновения: те становятся короткими и жесткими, но зато бьют в какую-то особенную точку, от постоянной стимуляции которой внутри начинает нарастать удовольствие. – Повтори: я больше не буду мешать твоей работе.       Тарталья не отвечает, подмахивая тазом в такт толчкам, и Злат шипит сквозь сжатые зубы, когда Тарталья сжимается вокруг него. Щупальца продолжают обвивать Злата плотным коконом, прижимают все ближе и ближе, пачкают в светящейся слизи и не дают освободиться. Они ползут по бедрам и ягодицам, касаются живота и боков, скользят по груди все выше и выше, Тарталья вот-вот кончит, еще чуть-чуть, и…       – Повтори, – приказывает Злат и останавливается, когда Тарталья доходит до грани, не хватает самую капельку, которую может ему дать лишь Злат. – Повтори: я больше не буду мешать твоей работе.       – Ты не будешь обращать на меня внимания! – капризно хнычет Тарталья, сводя брови к переносице. Щупальца извиваются, пытаются заставить Злата двигаться, но тот непреклонно стоит на своем и не шевелится. – Ты всегда так делаешь!       – Повтори, иначе я не дам тебе кончить, – цедит Злат, и Тарталья не может не поддаться шантажу, поэтому скулит:       – Я больше не буду мешать твоей работе!       Злат ничего не отвечает и снова задает быстрый темп.       Тарталья смотрит в зеркало: как скользит рука по члену, как содрогается тело от толчков, как вьются щупальца, поджимаются, распрямляются и снова стягиваются, и как горят глаза Злата. Злат щурится, а затем снова кусается – в то же самое место, что и недавно, и тело прошивает волной боли, но одновременно с этим Тарталья сжимается на члене и кончает, запрокидывая голову Злату на плечо.       Он растекается лужей и оседает на пол, потому что Злат перестает его держать, равно как и щупальца, и просто отпускает. Тарталья, подрагивая, ложится в лужу воды вперемешку со слизью и прикрывает глаза, чувствуя, как вытекает из задницы обжигающе горячая сперма. Слышится шорох, Злат опускается на корточки рядом. Его взгляд уже не полыхает белым пламенем, когда он слегка стучит кончиками пальцев по травмированному дважды плечу. Тарталья морщится и старается отстраниться, размыкая веки, и Злат – заляпанный светящейся прозрачной слизью Злат – просто невозмутимо говорит:       – Я запомню эти слова.       Придурок. Это ему стоит запомнить, что нельзя заставлять ждать повелителя морей.