***
Утро следующего дня
— Прозвучит ужасно, но часть меня хочет верить, что Хоукс тоже… мертв, — Мируко, никогда не отличавшаяся тактом и субординацией, падает на землю, совершенно не беспокоясь о черных брюках, купленных наспех. Девушка опирается здоровой рукой о голую землю и смотрит наверх. Небо пустое, безжизненное, статичное и лишенное цвета — наверное оттого Руми так отчаянно ждет дождя. Чтобы хоть какое-то действие. Хоть что-то. Неизвестный мужчина из оставшихся людей (без пяти минут упраздненной) Комиссии заканчивает свою речь и оборачивается. Он замирает от вида статичной картины — несколько сотен пустых гробов. Настоящее поле смерти. — Да уж, до него только доперло, — намеренно громко шепчет Руми Усагияма, указывая пальцем на мужчину, отчего тот вздрагивает. «Неужто стыдно стало?» — Руми скрещивает ноги в подобие позы лотоса и ищет взглядом Цунагу Хакамата. Если бы она была до конца честна с собой, она бы призналась, что ей нет никакого дела до Номера три, — Руми отдаст все, чтобы обменяться парой реплик со своим лучшим другом. Но другом ли? Разве друг бы оставил ее так? Ничего не сказав? Предал бы их общие идеалы? Хотя… кто сказал, что у них были «общие» идеалы? Что Хоукс не врал ей через слово, как делал — абсолютно со всеми. Такое уж воспитание: сначала извращенная версия семьи, потом — Комиссия (и неизвестно, что било по психике юного Таками сильнее). Моэ Камиджи стоит по правую руку от Энджи Тодороки и мрачно смотрит перед собой. «Ну и потрепало тебя», — констатирует Усагияма и нащупывает в кармане жвачку. Моэ выглядит так, будто вот-вот схватит своего босса за руку, потому что случившееся… Кто бы мог подумать, что ее это сломает? Точно не она сама. Кто угодно на ее месте — пожалуйста, но Жжение должна всегда быть веселой, бодрой, дерзкой и своенравной. Ни намека на грусть, усталость и выгорание. Она всегда полна сил и позитива. Да. Всегда… По крайней мере, так было до первой настоящей трагедии в ее жизни. «А сколько таких пережил Старатель?» — проносится в ее голове и она прикусывает губу. Когда полудурок в темно-сером костюме, сильно выбивающимся из парада черных пиджаков, наконец заканчивает лепетание и удаляется к лимузину (точно такого же душного, как это назвал бы Хоукс, оттенка), Руми облегченно выдыхает. Она опирается о здоровую руку, встает и пытается отряхнуться. Толку в этом мало — от осенней земли на ее заднице остаются мокрые пятна и грязные следы. «Похер». — Захоронение уцелевших тел будет через два часа, — будничным тоном говорит Руми, подходя ближе к Камиджи и Тодороки. — Знаю, — тише обычного отвечает Энджи, явно не желая думать об этом. — А мы, как лузеры, будем послушно ждать, — цыкает Усагияма. — Есть время, — сдержанно вступает Тодороки, — помолиться за тех, чьи тела даже не уцелели. И подумать о случившемся. — А что там думать, — ядовито прыскает Руми. — Герои снова победили. Сначала Лига сделала за нас всю грязную работу, а потом мы разобрались с… — И в итоге они сбежали, — с налетом усталости и раздражения отвечает Моэ, поворачиваясь к Усагияме лицом. — От страха! У них не было шансов против нас, так еще и бонусом лишились своей зверушки, — Руми кладет здоровую руку ниже талии и ухмыляется. — Да что с тобой не так? — наконец реагирует на нее Энджи и устало выдыхает. Он опускает глаза, под которыми отпечатались последствия тяжелого боя в совокупности с бессонной ночью. От этого взгляда Усагияме становится не по себе, но не от выраженного осуждения, а от беспокойства, адресованного ей. — А что? — слегка теряется Руми. — Ты правда хочешь поговорить о «победе»? — впервые Тодороки показывает пальцами кавычки — видимо, Хоукс научил его. — Правда хочешь проанализировать тактику Лиги? Их побег? Их дальнейшие планы? Сейчас? Когда перед нами — гребанное поле пустых гробов? — мужчина протягивает руку и указывает вдаль. Он проводит кистью в воздухе, справа налево, в процессе в очередной раз осознавая масштаб трагедии. — Я… — Прекрати строить из себя неунывающую героиню, Руми, — грустно отвечает Моэ и неосознанно обнимает себя руками, будто пытаясь согреться. — Кто бы говорил! — фыркает беловолосая. — Ты слишком много на себя взяла, — обращается к героине Тодороки. — Ты… — Ой, прекрати, папаша, — отмахивается Руми. Она отворачивается от старшего мужчины, неосознанно всматриваясь в разрозненные группы людей — в очередной попытке найти среди них Кейго. — Думаю, нам всем не повредит передышка, — предлагает Цунагу. — Здесь недалеко есть неплохое кафе. Руми не решается продолжить свою мысль.***
На открытой террасе — никого. Раннее утро, шесть часов утра. Чудо, что такое заведение в принципе работает. Им владеет какой-то пожилой мужчина, обустроивший маленькую кафешку в ретро-стиле. Стены — деревянные, полы — укрыты темным паркетом, компактные столики без скатертей и куча маленьких картин в разноцветных, но сочетающихся между собой рамочках. В одной из них Руми разглядывает пожилую даму. Портрет сильно выбивается из остальных картин, на которых в разных техниках нарисованы пейзажи и животные. Героиня делает вывод, что это, возможно, жена владельца. Не нужно быть гением, чтобы догадаться — ее больше нет в живых. Под массивным зонтом блекло-персикового цвета, закрепленным тяжелой деревянной опорой, рассаживаются Руми, Энджи Тодороки, Цунагу Хакамата и Моэ. Какое-то время герои сидят в полной тишине, но потом Цунагу начинает двигать губами, смотря на Энджи, и до Руми не сразу доходит, что она не может разобрать слов. Слишком погружена в себя. Она потряхивает головой и почесывает ушко, чтобы сконцентрироваться. Наконец вакуум отпускает ее и она возвращается в здесь и сейчас. — …я переживаю за его судьбу. Мне кажется, Лига взяла его в заложники, — по контексту Руми не составляет труда понять, что речь о Кейго. — Эта причуда контролируется извне и телепортатору по ту сторону не нужно спрашивать активного согласия, — герой заканчивает одну кружку и тут же тянется к другой. — Я помню наш разговор с Хоуксом о Лиге. Он сразу предупредил меня об условии вступления. О том, как правдоподобнее сымитировать мою смерть. Он предупредил меня в том числе и о рисках для здоровья. Но по итогу у нас все получилось. Он бы… не простил себя, если бы его план провалился. Но, между нами, я был готов к любым последствиям. Это всего лишь моя жизнь. Жизнь одинокого героя… с идеальным чувством стиля, — на это Моэ горько усмехается, оценивая и шутку, и саморазрушительные нотки в речи Цунагу. — Мы снова говорим о Хоуксе? — вспыхивает Усагияма и несдержанно ударяет ладонью о стол. — В такой день? Не ты ли говорил мне, — она едва не тычет пальцем в лицо Тодороки, — что сейчас надо помолиться за ушедших и подумать о случившемся? — Да, но… — Эта беседа началась минут пять назад и ты только сейчас реагируешь? — приподнимает бровь Моэ. — Что с тобой, Руми? — А, к черту, — чтобы не отвечать, девушка целиком заталкивает макарун себе в рот. — Может, это неподходящее время и не те обстоятельства, чтобы рассуждать о Хо… Кейго, — нерешительно начинает Энджи, — но… Зеленоволосая поворачивает голову и всматривается в испещренное шрамами и морщинами лицо. Мужчина прячется от взгляда сайдкика и смотрит в окна кафешки, на мгновение встречаясь с владельцем взглядом. Тот вежливо улыбается Номеру один и даже коротко машет. На это Энджи натягивает улыбку и торопливо отворачивается. — Больше, чем копаться в мотивах Кейго, я хочу… узнать, жив ли он. — Ты переживаешь о нем? — задает почти риторически Руми. — В последнее время наши отношения… были сложными. Возможно, если бы я… был более понимающим и попытался помочь. Если бы заметил его боль… «Он мне даже не нравится», — проносится флешбэком в голове и герой поджимает губы. — Это глупо — на закате жизни влюбиться в героя, который тебе в сыновья годится? «Он сказал это, он правда это сказал?» — вопит внутренне Камиджи, сдерживая улыбку. Она не может не восхититься тем, какой путь проделал ее любимый герой: от эмоционально закрепощенной жертвы токсичной маскулинности, помешанной на абсурдной цели стать первым (во всем), до уязвимого человечного героя, который хочет во что бы то ни стало измениться и сделать все, чтобы его семья была счастлива. Даже если не с ним. Наблюдать за их гармонией издалека и поддерживать (если будет нужно). — Это не твоя вина, — вступает Цунагу и ненавязчиво кладет ладонь на плечо Энджи. — Просто Хоукс… в очередной раз выполнял приказ Комиссии. — Д-да, — неуверенно соглашается Энджи. — Прости, что скажу это, но… наверное, это очень больно — в один день столкнуться с сыном, который считался погибшим, так еще и… ситуация с Хоуксом, — говорит нерешительно Руми. — Да, — грузно отвечает мужчина, смотря куда-то за спину Цунагу. — Но самое худшее — в том, что я даже двух слов связать не смог. Я… Мне так многое нужно ему сказать. Я… за столькое должен извиниться, — голос Тодороки вновь начинает дрожать, и он с трудом сдерживает слезы. — А теперь — не факт, что у меня снова появится такая возможность. Что мы еще встретимся вновь, при каких обстоятельствах и… захочет ли Тойя говорить со мной в принципе. — Никакого катарсиса, — констатирует Усагияма и делает последний глоток остывшего чая. — Именно. Я уверен, он разочарован тем, как все прошло, — Энджи грустно улыбается и перед его глазами стоят слезы. — Но оно и неудивительно: его отец — сплошное разочарование.