***
— Ань, я дома, — раздается из коридора. Вторник. Среда. Может быть это был четверг. Щербакова не помнит точно, не помнит ничего толком с того дня. Не чувствует ничего. Не понимает. Ей просто хочется забыть эту неделю, очень хочется сделать тоже самое, что она делала много раз до этого, пытаясь уйти от негативных эмоций. Но она ведь сильная, она может справиться со всем сама. Может сама подумать, побить кулаками о стену, поплакать в подушку. Зачем ей кто-то или что-то в помощь. Она ведь и так прекрасно справляется с задачей — загнать себя в эмоциональную ловушку. Не в первой уже. Она ходила в школу после этого как ни в чем не бывало, иногда ловя на себе подозрительно жалостливый взгляд учителя географии, усердно, на собственное удивление, выполняла все домашние задания, решала огромное количество пробников, только бы не оставаться на едине с тем вечером, лучше думать о политических режимах и экономике, чем вспоминать тот голос, что все равно ее донимает во время бессонных ночей. Аня помогала Яне, кормила ту, решала задачки по математике, наверное единственные, задачки, которые она в силах решить самостоятельно. Делала все, что нужно, чтобы получить звание порядочной сестры. Ане куда легче было вспоминать в такие моменты подзатыльники бабушки, нежели мерзки касания того человека. Ведь жаловаться кому-либо — страшно. Жутко проходить рядом с Савелием, зная, что он может неожиданно начать этот диалог. А ей, даже вспоминать об этом противно. После того момента ей жить противно в принципе. Она ведь наверняка могла быть сильнее, так ведь пишут на форумах в интернете. Не нужно было одеваться вызывающе, нужно было больше сопротивляться, больше кричать, привлекать внимание. По мнение большинства «экспертов» вообще следовало получать удовольствие, она ведь сама наверняка этого хотела, даже если не брать в учет, то, что мужчины в романтическом плане ее никогда не привлекали. И ведь поделиться абсолютно не с кем, будто. Сашу отвлекать не хотелось да и говорить о таком как-то стыдно. Друзей здесь у нее нет. Яна об этом никогда не узнает. Так круг тех, с кем можно обсудить и сузился до собственной рефлексии. Аня медленно передвигается в сторону коридора, боится собственной реакции сейчас на Сашу. Прекрасно понимает, что не сможет смотреть ей в глаза, прекрасно понимает, что не сможет ей врать. От этого больнее — от собственной слабости. Рыжая макушка, спортивная сумка брошенная у порога, та же очаровательная улыбка. Глаза, взгляд цепляется за радостный изумрудный напротив. Аня кусает нижнюю губу почти до крови, подходит к Саше ближе, и так и не посмотрев на нее, прижимается ближе в объятья. Саша не придает этому жесту особого значения, они достаточно часто обнимаются при встречах, потому лишь притягивает ближе обвивая талию Ани рукой, на что уже получает более странную секундную попытку высвободиться из этих объятий. Но то, что происходит дальше начинает удивлять Трусову еще сильнее, она медленно замечает, как намокает ткань ее кофты, как Аня рыдает ей в плечо. — Ты что, малыш, так соскучилась? — с теплой улыбкой пытается спросить Трусова, чуть отодвигая Аню от себя за плечи. Однако даже не смотря на слабый кивок-ответ от Ани, ничего особо «скучающего» в лице Ани Саша не нашла. Что-то случилось. Она вновь прижимает Щербакову к себе, тянет настолько близко насколько вообще может, аккуратно гладит по спине. — Анюта, солнце, что случилось? — шепчет Трусова, пытаясь сказать это как можно спокойнее, пытаясь не выдавать собственное беспокойство, что так и рвется наружу. А Аня знает, что Саша будет злиться и переживать абсолютно в любом случае. Если она скажет и если замолчит. Саша очень любит ее, но говорить о таком сложно, даже самому близкому и родному человеку. Хочется, чтоб тебя знали только с позитивной стороны. Она ведь и так принесла Трусовой столько неприятностей. Сколько раз она вытаскивала из дерьма, которым бы по сути должны были заниматься ее родители, да что уж там, Саша помогла ей выйти из наркотической зависимости и по сей день очень внимательно контролирует ежедневный прием таблеток.А это — снова ее оплошность, доказывающая лишний раз, что она балласт. Ане так хотелось быть полезной в отношениях, ей тоже хочется помогать Саше, чтобы та не стала ее воспринимать как ребенка, который только и нуждается в заботе, а сам ее дать не может. Трусова ведь не обязана бегать за ней, слушать и жалеть, а делает это на регулярной основе. И это так раздражает — ее ничтожность. Аня правда не понимает за что ее любить. За постоянные проблемы, зависимости, явно недетский образ жизни? За вечный запах сигарет, которые Трусова на дух не переносит, за нервные срывы и слезы? Она ведь буквально будильник в пять утра, остывший кофе, слякоть после дождя. Но Саша наоборот наверняка знает, что для того, чтобы любить особые причины не нужны. Она любит в Ане все — небольшие недостатки и огромные преимущества, перекрывающие Трусовой полностью доступ к кислороду. Саше голову сносит запах Ани, отпечатавшийся уже где-то на подкорке сознания, Саше всегда в радость помогать Ане, знать, что с ней все хорошо. Для Трусовой Аня — это кто-то чуть больше, чем просто человек, Аня слишком неземная и волшебная. Щербакова — это любимая песня, от которой никогда не устанешь, это любовь. навсегда. Аня щекой жмется к сашиной, хочется быть к ней еще ближе. Затеряться в кармане безразмерной кофты Трусовой, затеряться с ней где-нибудь в Париже. Чтоб их уже не нашли никогда. Она чувствует эту любовь, любовь Саши, которой хочется открываться все больше и больше. Рассказывать о своих проблемах, не бояться осуждения, не взирая на свои внутренние барьеры, хочется с Сашей бесконечно говорить, бесконечно молчать, только бы с Сашей. — Случилось, — все, что в силах выдать Аня и снова поток слез заполоняет ее глаза. Она не может перестать плакать, вспоминая тот вечер, тот голос, что эхом отдает в голове, кажется, что вот-вот Саша, такая родная и любимая Саша пропадет и Щербакова снова окажется в том кошмаре мерзостных клешень рук и противных слов. А Саша места себе найти не может, что же заставляет так плакать ее любимую девочку. Очень хочется думать о лучшем из всех худших вариантов, может быть неаттестация по какому-либо предмету или обозвали ее как-то не так. С этим всем легко можно разобраться, наказать всех обидчиков. О плохом думать не хочется, очень не хочется. Неделя с Фроловой, которая только что закончилась тоже была не лучшей инициативой в их жизнях. Последнее, что хочется слышать сейчас, что ее Анечке было не лучше всю эту чертову неделю, что возможно даже было хуже. Когда Трусова слышит это пугающее слово на «и» внутри все мгновенно сжимается. Она не может сдвинуться с места, руками лишь аккуратно водит пальцами по телу Ани, дабы убедиться, что все на месте, Аня сейчас перед ней на месте, плачущая еще сильнее, задыхающаяся в слезах от истерики, но тут. Рядом. Сейчас ей ничего не угрожает. Но ведь будь тогда Саша рядом, Анечке тоже ничего бы не угрожало, зачем она вообще потащилась в эту командировку, изначально хотела отказаться, изначально чувствовала, что ничего хорошего не будет. Она не смогла сберечь самое ценное в ее жизни. Она, может и косвенная, но причина слез Ани. Так много вопросов и одновременно их будто совсем нет, все будто не к месту, чтобы она сейчас не сказала. В голове бардак, хочется вырвать руки тому ублюдку, растоптать, испепелить, сделать хоть что-нибудь, хоть как-то отомстить подонку. У самой слезы на глазах наворачиваются от осознания ужаса всей этой ситуации, от ее бесполезности. Пальцы пропускают темные локоны, она сама пытается успокоиться, не сделать каких-либо импульсивных действий на эмоций, носом касается макушки Ани, вдыхает уже родной аромат, что моментально приводит все мысли в трезвое состояние. Она очень сильно любит Аню. Аня стала для нее новым смыслом к существованию, Аня мотивация для того, чтобы не стоять на месте, а развиваться, прорабатывать собственные недостатки. Сердце Саши не может перенести того, что самого ценного, самого дорогого человека в ее жизни кто-то посмел обидеть. Невыносимо. Невыносимо, когда любимый человек плачет тебе в плечо, а ты просто стоишь и не знаешь, что делать в такой, кажется безвыходной, ситуации, когда хочется рвать и метать, а из всей поддержки получается только хлюпать носом в унисон. Можно даже сказать, что не получается ничего у нее. Саша никогда не блистала красноречием, если это конечно не касалось язвительных фразочек и подколов. Слова просто не идут в голову, сколько бы Трусова не пыталась собрать весь свой поток мысли во что-то единое и желательно связное. Саша чуть отодвигает Аню от себя, заглядывает в глаза, пустые опухшие от слез, ведет пальцем по скуле, убирает влагу. Ей нужно быть сильной, очень нужно, но когда она видит Аню в таком состоянии, когда она прекрасно понимает, что с Аней произошло, держать все эмоции в себе становится все сложнее и сложнее. — Такого больше не повторится, Анют, — дрожащим голосом произносит Саша, чувствуя, как по собственным щекам скатываются слезы, — Прости меня, прости пожалуйста, — от беспомощности Трусова опускается на колени, боится поднять голову, посмотреть снова в эти глаза, наполненные болью, прижимается к ногам Ани, устремляет взгляд ввысь, — Все обязательно будет хорошо. я рядом***
Темное пальто развевается на ветру, каблуки отбивают незатейливый ритм об асфальт. Командировка вышла крайне неудачной, зачем ей в пару вообще поставили Трусову. Ольга аккуратно поправляет прядки, разлетающиеся на холодном ветру. Хочется только закурить, очень жаль, что она уже находится на территории школы, а идти за гаражи как-то совсем не респектабельно. Дети как всегда шумные и назойливые. Она никогда не хотела быть педагогам, как ее угораздило попасть в такую ситуацию приходится только гадать, почему же она уже который месяц заменяет учителя физики. Так раздражает вся этта атмосфера, она совсем не создана для прилипчивых детей и противных подростков, ей куда больше нравится отъезжать в свой офис и раздавать указания работникам там, нежели писать что-то мелом на доске, после чего тысячу раз на дню мыть руки. Почему дети орут? Это мог бы быть самый часто-задаваемый вопрос в поисковике, если бы ответы на форумах помогали. Однако там советовали купить ребенку соску и погремушку, а лучше сдать дите куда подальше. Честно, Фролова бы и рада была, да только тратить свои кровные на каких-то недалеких отбросов она не собирается. Не для того мама ягодку растила. Вообще школа эта так бесит. Этим недоросткам слова лишнего не скажешь, ведь иначе жаловаться побегут к мамкам своим под юбку или вообще Министерство Образования. Не-не-не ей таких жизненных проблем не нужно от слова совсем. А вот желание закурить нарастает все больше и больше с каждым проведенным уроком. Как назло даже Трусова сегодня на глаза не попадалась — пособачиться не с кем. Терпение кончается ровно за третьим уроком. Весь коридор в ужасе застывает, когда мимо них проходит пара стучащих каблуков. В учительской к радости никого нет. Поэтому без зазрения совести Ольга лишь приоткрывает окно на проветривание, садится поближе и зажигает сверток сигары. Наконец-то она может посидеть в тишине и спокойно перекурить. Школа — это слишком нервное место для работы. Вдох-выдох. Как же приятно ощущать никотин в легких после трех уроков с этими кричащими головастиками. Она рукой опирается на подоконник, взгляд устремляется вдаль. Да уж, погода полное дерьмо. Дождь, ветер, качающий деревья в разные стороны. Хочется куда-то, где хоть немного потеплее. Хоть немного получше. Поток мысли прерывает внезапно открывшаяся дверь. Окурок быстро тушится и моментально летит вниз, плевать на всякую технику безопасности, репутация подороже будет. Однако быстро поворачиваясь к источнику шума и выдыхает с облегчением, когда в проходе видит единственного человека, которого рада видеть в этой школе. Софу. — Ой, я кажется прервала сеанс тайного курения, — ухмыляется будущий педагог начальных классов, — Плохой пример подаете детям, Ольга Евгеньевна, ай-ай-ай, — пытается насколько может серьезнее произнести. Но это Ольга уже пропускает мимо ушей, лишь кивает, подыгрывая этим нравоучениям. В руках поджигается новая сигарета и когда София Максимовна приближается, пар изо рта летит в лицо молодой преподавательнице. Та не морщит лицо, а лишь закатывает глаза, усаживаясь рядышком на диван. Признаться честно, это немного даже смешит Фролову. Тишина. Ольга собственным плечом чувствуем тепло чужого тела и это так на удивление комфортно. Очень давно подобного не было. Она бы даже сказала, что не чувствовала подобного с того злосчастного вечера на крыше с Трусовой. Ну вот она снова лезет в голову. Снова эта рыжая макушка лезет в голову, когда рядом находится другая рыжая, более располагающая к себе, макушка. — Ты очень громко думаешь, — режет тишину София, — Как командировка? — ей не отвечают, чуть истерично ухмыляются и вновь затягиваются, пытаясь принять в свои легкие все больше и больше никотина. — Отвратно, — коротко и ясно, — Ты и сама об этом прекрасно знаешь, — и вот она вновь не может спокойно курить, приходится постоянно думать. С какого момента эта особа и правда стала знать все о ней. Когда они успели перейти эту черту доверия. Они ведь просто разговаривали, обсуждали погоду и надоедливых детей, но в какой-то момент контакт Софии Максимовны стал все чаще высвечиваться на дисплее, а со временем и вовсе переименовался в достаточно теплое «Софа», что раньше совершенно не было нормой для Ольги. Когда все пошло не так? Когда Софа стала знать почти все подробности когда-то отношений с Трусовой, когда она позвонила ей из Москвы ночью в истерике или сейчас, когда Софа уже буднично перелетает их пальцы и это совершенно не смущает ни одну из них. Почему-то это кажется очень нормальным. Нормальным, что к ней относятся нежно и бережно, а не безразлично и язвительно. Когда она очередной раз выдыхает дым в сторону окна и поворачивает голову в сторону Софы, замечает то, что никогда не замечала ранее или просто пыталась закрывать на то глаза. Пыталась не замечать насколько та прекрасно выглядит и то, как она завороженно смотрит на нее. Ольга была готова ко всему в своей жизни, но кажется не к тому, что ее губы осторожно и в какой-то мере даже боязливо накроют чужие. Она вроде как понимала, что все ведет к этому, но почему-то глупо надеялась, что это она сама себе все надумала, что все что между ними было — это лишь очень крепкая дружба. И как же это до чертиков приятно — чувствовать ее губы на своих. Понимать, что вы чувствуете одно и тоже. Что вы обе будто два подростка так глупо отдаетесь чувствам. Касаетесь друг друга, прижимаетесь ближе, чувствуете на собственных губах что-то между никотином и облепиховой гигиеничкой. И отстраняться честно не хочется друг от друга. Приходится, чтоб посмотреть друг другу в глаза и нелепо улыбнуться. Сигарета почти до основания стлела, обжигая пальцы Ольги. Возможно это и к лучшему. — У меня кстати есть муж, — облизывая нижнюю губу, тихо выдает Фролова. Лицо напротив выражает только недоумение. Глаза Софии взволновано бегают из стороны в сторону, она уже хочет встать, чтобы поскорее удалиться из этого помещения, но крепкая хватка на запястье не позволяет этого сделать. Ольга тянет девушку на себя, заставляя сесть на колени и вновь впивается в чужие губы своими. — Успокойся, — отстраняясь шепчет Фролова, поглаживая девушку по прикрытому темной джинсой бедру, — Наш брак фиктивный, я даже кольцо не ношу. Считай это шуткой, как и я. Просто мой отец снова все решил за меня. И София и правда успокаивается, утопая во всепоглощающей синеве глаз Оли. Хочется вновь стать ближе, почувствовать чужие губы. Она тянется в сторону таких манящих губ, как дверь неожиданно открывается. Девушки как ошпаренные отлетают друг от друга. И правда как подростки, застуканные родителями. Пытаются не смотреть друга друга и отдышаться, как в помещении появляются о чем-то весело болтающие Трусова с Савелием. Как всегда не вовремя. — О вы тоже тут, — восклицает Савелий, когда замечает двух дам, рассевшихся по разным сторонам дивана, — Вы тут что просто молча сидели? Не похоже на вас. Саша быстро проходится взглядом сначала по одной особе, а после и по другой, решая не отмечать того, что у Фроловой помада немного смазалась в углу, а у Софии на шее виднеются еле заметные полосы от явно чужих длинных ногтей. Но Трусова решает промолчать, не ее же это дело. Просто ухмыляется и отправляется в сторону чайника, чтобы восполнить жизненные силы любимым 3в1. Когда Савелий присаживается к преподавательницам на диван, девушки вновь оказываются в неловкой близости. Фролова безучастно рассматривает что-то в окне, пока София пытается поддержать казалось бы совершенно бессмысленный диалог с Сашей и Савелием. Мысли сейчас совсем о другом. — Потом продолжим, — тихо раздается около уха. И София даже уверена, что никто кроме них двоих не заметил, что Оля что-то сказала ей. — Погода просто отвратная, — резко начинает Трусова, — Ни погулять, ни в бар сходить — А ты прям любительница ходить по барам я смотрю, — отшучивается Савелий, — Даже Петр Первый пил, пожалуй меньше чем ты, — и кабинет заполняет смех, давно такого не было. — Так может соберемся сегодня, ребят? — предлагает София, — Можно у меня. Приглашаю всех, думаю никто не откажется выпить в хорошей компании. Саша с Фроловой одновременно переводят на ту недоверчивый взгляд. Но София не выдает ни одной лишней эмоции. Все идет по плану, даже чуть лучше, чем по плану, что был запланирован на сегодняшний день очень и очень давно. Все соглашаются. Это ей на руку, видимо Оля решила отпустить свое общее и не очень приятное прошлое с Трусовой, а той, судя по мрачному виду с которым она ходит уже не первый день нужно отвлечься. А главная ее цель — Савелий, просто не может не согласиться прийти туда, где в случае чего будет несколько свидетелей покушения на его свободу. Как жаль, что он совсем не понимает, что там их долгожданная встреча и случится. Сегодня вечером вскроются абсолютно все карты.