***
Трусова услужливо открывает дверь, пропуская Аню вперед. Кажется, здесь совершенно ничего не изменилось с ее последнего визита. Те же обои, тот же стеллаж с черным зонтиком и осенним пальто, которое, как делилась Саша, ей было очень лень убирать. Единственное отличие, цепляющее глаз — пара детских зимних ботинок, которую она узнает из тысячи. Глаза бегают из стороны в сторону. Она наверняка не знает что чувствует сейчас. Странный комфорт покрытый, пеленой тревоги этой встречи. Страшнее, чем с Сашей. Аня уже слышит знакомы голос, детское: «Саша, это ты?» И как только ребенок вбегает от длительного ожидания коридор. Глаза Щербаковой-старшей загораются ярчайшими огнями. Яна набрасывается в объятиями, жмется к сестре, пока та, неуверенно водит ладонями по спине младшей. Как давно она этого не ощущала. Какую-никакую трезвость мысли и счастливую Яну рядом. Весь остальной мир просто уходит на второй план. Она даже на какое-то время забывает про Сашу, все еще стоящую рядом и наблюдающей за развернувшейся картиной. — Аня, мы так переживали за тебя, — отстраняется девочка, ладошками вытирая влагу, скопившуюся на щеках, — Саша особенно. Аня на мгновение оборачивается назад. Покрасневшая Трусова с раскрытыми от удивления глазами, пытается лишь натянуто улыбаться, мысленно тысячный раз проклиная тот момент, когда вместо очередной ночной пьянки, по причине маленького ребенка в квартире, она начала почти беспричинно плакать. — Я тоже переживала, — мягко улыбается Аня, ероша волосы сестре. Даже не верится, что они вновь встретились. Она очень скучала по сестре. По ее громкой манере общения и иногда излишней эмоциональности. Хочется быть здесь, хочется быть просто рядом с сестрой и Сашей. Непривычное и давно забытое тепло разливается по телу Саши. Она на самом деле так рада этой атмосфере настоящего дома. Рада тому, что Аня наконец рядом, что она сможет спать более спокойно, зная о том, что Щербакова дома и никто ее больше не докучает, кроме, конечно, самой Саши. Миниатюрный пудель подбегает на шум, начинает мельтешить около Трусовой, вилять хвостом. Саша наклоняется чтоб немного утихомирить беспокойное животное, гладит Лану по мордочке, смеясь, выдает что-то по типу: «Ну успокойся уже! Все дома, дома» — Может мы тогда в гостиную? — неуверенно вклинивается в идиллию Щербаковых Саша, — Ян, ты кормила Лану? — Ой, — внезапно озадачивается девочка и убегает в сторону кухни, как только слышится шелест упаковки корма и след собаки также простывает в прихожей. Они сколько-то еще молча смотрят друг на друга. Зареванные глаза Ани смотрят прямо в Сашины зеленые омуты, отчаянно пытаясь зацепиться там за надежду на что-то хорошее. Саша не выдерживая этого пустого молчания просто прижимает девушку к себе, чувствуя как часть ее кофты уже начала промокать от слез Ани. Трусова мягко гладит девушку по голове. Целует в макушку. Аккуратно касается плеч Щербаковой, ладонями ведет ниже останавливаясь на локтях. Шепчет что-то. Качает их стороны в сторону, только бы Аня снова была спокойна. Ее Аня. — Ну чего ты слезки льешь, все хорошо, — едва слышно проговаривает Трусова, — Все будет хорошо, — пытается убедить, кажется, и себя саму в этом педагог. Саша оглядывается. Яна осталась на кухне с Ланой. Приподнимает лицо Ани, большими пальцами аккуратно стирает скопившуюся влагу и вновь касается ее губ своими. Она никогда не целовалась так нежно, будто Аня из сахара сделана, будто лишнее движение и все это пропадет, будто она никогда и не любила до. Саша любит Аню. Как оказалось, любит ее абсолютно любую. Как оказалось, готова для нее на все. Готова бегать с ней по врачам, готова жить ее сестрой, с ранее абсолютно незнакомым ей человеком, готова, в случае чего, даже убить. Саше нравится целовать Аню. Ей нравится касаться ладонями ее щек, медленно оглаживать, дабы успокоить, нравится чувствовать дыхание Щербаковой на собственных губах. Нравится быть в этом моменте. Жить им. Поставить бы когда-нибудь его в рамочку. Удостоверившись в том, что Аня спокойна, Саша отстраняется гладит скулы Щербаковой, стирает оставшуюся влагу на щеках. Аня настолько прекрасная. Трусова, кажется, готова кричать об это везде. Сложно, очень сложно оторвать взгляд от такой красоты, сложно ей не восхищаться. — Я правда люблю тебя, Саш, — шепчет Аня, так, чтобы лишние уши не смогли уловить настолько личный для них с Трусовой момент, — Это так глупо, наверное, — слабая улыбка мелькает на лице, — Ты взрослая, — останавливается и с безобидным смешком добавляет, — Тетя, — на что Саша лишь закатывает глаза, — А я так — маленькая наркоманка, — и что-то начинает сильно жечь в груди, ее перебивают на полуслове. — Это не столь значимо, — Саша берет ладони Ани в свои, сжимая, чувствует насколько ледяные руки девушки даже не смотря на то, что они давно стоят в квартире, — Ты прежде всего — Аня, и мне этого достаточно, чтобы любить тебя, — Трусова ощущает как начинают дрожать чужие костлявые ладони в ее собственных, пытается прекратить это, оглаживая тыльную часть большим пальцем, — Я уже столько раз стояла перед выбором: ты либо жизнь без тебя, жизнь с кем-то другими, проблемы кого-то другого, но мое сердце всегда говорило идти именно за тобой, Ань, — Саша смотрит на девушку, что, кажется, стыдливо опустила глаза в пол, — Посмотри на меня, — взор карих очей вновь озаряет ее, Аня снова плачет, возможно, теперь от счастья, но выглядит прекрасно, как и всегда, — Я люблю тебя. — Я сильнее, — кривая улыбка на лице, кажется, она не врет. Кажется, они обе не врут.***
Элита. Так можно было описать это место. Двухэтажный клуб на окраине Санкт-Петербурга, пропускают в который лишь по особым пропускам, выданным вместе с подписанием договора, в случае нарушения которого исполнителя ждет только мерзлая земля. Внешне, для обычных прохожих это обычное почти заброшенное здание. Однако все чиновники и низы преступного мира знают, что это за место. Знают, где находится почти офис главы мафии, которого для телевидения ищут не первый год. Его пешек ловят каждый месяц, далеко не по разу. Бордели, наркоторговля, убийства — почти вся преступность северной столицы лежит на ответственности «invenire te», что все массмедиа прозвали простыми серийными убийцами или городскими сумасшедшими, даже не пытаясь связать одно событие с другим. Или делая это по чьей-то очень заманчивой просьбе Мир жестокости, лжи и коррупции. И всех все устраивает, все получают с этого деньги, никто не суется, куда не просят, как эти идиоты либералы, возомнившие о себе черт знает что. Они смогут поменять мир? Куда уж! Пусть научатся для начала следить за собственным языком, так может и буду доживать до шестидесяти. Беременным женщинам и старикам вообще рекомендуют обходить этот район, где базируется главное зло города. Ведь никому не выгодно резко вспоминать о собственных проступках, никому не выгодно резко потерять источник дохода, никому не выгодно рушить многолетнюю систему лжи, не выгодно становиться моралистами, для роли клоунов всегда есть оппозиция. Каждого посетителя этого клуба устраивают правила детской игры молчанки. Всех устраивают правила пряток, сидеть по углам и выжидать момента. Однако не всем нравятся догонялки, когда строящие из себя правильных менты, начинают гоняться за шестерками системы. Никому не нравится игра «третий лишний», у всех кровь в жилах стынет, когда верхи решают судьбу низов. В этот бар ходят танцевать, в этот бар ходят напиваться до беспамятства, в бар ходят даже для того, чтобы искать беспорядочные половые связи с людьми, разделяющими твою преступную идеологию, жизнь полностью зависящую от того, сколько пакетиков «мефа» ты разложишь или передашь на улицах столицы. Адреналин — смысл жизни этих людей. Они живут одним днем. Многие из них сами наркозависимы, многие из них просто конченные ублюдки, которые не смогут прожить и одного дня не избив никого, кто-то получает садистское удовольствие убийств. Но это далеко не худший расклад этого кричащего о себе хаоса. Раньше было хуже. Два года назад было хуже. Два года назад сменилась так называемая власть верхушки этого преступного мира. Многие выдохнули с облегчением, узнав об этом, узнав о том, что бесконечная тирания кончилась. Кто же знал, что месяц, два и начнется чистка собственных «кадров». Каждого с татуировкой чертового скорпиона, каждого причастного к убийствуИнны Вороновой . Каждого, кто убил мечту. Каждого, кто поспособствовал тому, что отобрал когда-то смысл жизни у молодого педагога, что изначально никак не планировал связывать собственную судьбу с криминалом. Жизнь распорядилась иначе. Будучи в кругах старых профессоров и молодых практикантов самым обычным, не выделяющимся ничем, кроме серьги в правом ухе, он стал главным страхом, причиной дрожащих ног огромных амбалов, когда-то работающих на зверя с человеческим обличием и именем Джеймс. Никто не любил этого длинноволосого старика, постоянно пропивающего все, что есть у него и убивающего любого, кто покажется легкой целью. Даже тому миру требовался герой, огромная часть преступного мира ждала этого часа. Однако большинство из них пожалели, когда их давняя мечта случилась. Когда всем пришло видео с мертвым телом в луже крови, все повсеместно выдохнули. Но когда начали странным образом умирать их приятели с злосчастными тату, всем пришлось стиснуть зубы. Всем пришлось подчиниться новым правилам: Ненависть будет губить только одного — ненависть будет губить только создателя. Первые кого отыскали и убил самолично Petitor или же в сокращении просто Petr, что название бы должно быть символичным для северной столицы, однако, такая кличка главарей берет свое начало еще с момента образования всей группировки. Амбалов повесили на деревьях, около храма, где работали их матери. Руки и ноги были связаны, подражая всем известному изображению Иисусу. Ироничность Petr нашел в том, что храм на самом деле был мечетью. Дальше пошли уже не настолько изощренные убийства, просто выстрелы прямо в сердце или перерезание глоток. Все было вполне миролюбиво. Даже те, кто пытался бежать были пойманы. Каждый, кто относился к этому чертовому Джеймсу был убит. Эта цель оправдала средства, по крайней мере, в глазах нового главы. Его власть — это собственная мораль и умение вовремя показать зубы. И ведь никто не перечит, никто слова поперек не говорит. Все просто щурят глаза, когда оглашают список смертников на неделю, все просто молчат. Вернемся ж к зданию. Первый его этаж ничем не отличается от самых обычных баров, если только танцпол чуть побольше среднего. Куча выпивки, девушки предлагающие свои услуги, мигающий свет и громкая музыка. Кожаные диваны, запах секса и куча почти обнаженных людей — ну прям золотая жила для какой-нибудь государственной проверки, не захаживая бы сюда те же государственные сотрудники. Однако уже проход на второй этаж буквально кричит о том, что это не совсем среднестатистический клуб. Туда можно подняться только на лифте по специальным карточкам, которые имеют только шесть человек, которых связывает лишь одна комната с лучшей звукоизоляцией, большим количеством алкоголя и людьми на чьих руках не одна человеческая судьба. — И все-таки, как мы закроем то дело? — полный мужчина лет пятидесяти, не торопливо выкуривает сигарету, рассматривая бумажки уголовного дела, — Незаконные производство, сбыт или пересылка наркотических средств. Сафронов Евгений Викторович, девятнадцать лет, — полицейский усмехается, дочитывая возраст обвиняемого, — Шестерка ему светит, в лучшем раскладе, ну там еще… — Сторгуйся до четверки с УДО, — возникает резко один из главных поставщиков дури, — Тебе вообще не жалко ребенка? — Дети наркоту не пихают, — фыркает мент, вдыхая никотин, — Petr ты что скажешь? — Согласен на четверку, — блондинистый мужчина, явно в своих мыслях, соглашается с тем, что кажется самым гуманным. В голове крутятся две насущные проблемы — аноним, возомнивший себя не весть чем и то, что Щербакова видевшая и знающая его, сто процентов разглядела как он убивает того чертового наркошу. Он готов волосы рвать на себе, вроде и проходил уже через подобные форс-мажоры много раз, но сейчас другое. Он не слепой и не глухой. Он знает, что Трусова любит эту чертову школьницу, а он уважает Сашу, любит ее по-дружески. Он просто не может сделать так, чтобы из-за этой Щербаковой было хуже Саше, учитывая, что здоровая и радостная одиннадцатиклассница — залог благорассудства. Он не стал в край зверьем, которое будет отбирать самое ценное у друзей. Поэтому, убийство — не вариант. Все вокруг так раздражает. Мент, зачем-то завалившийся к ним сегодня на базу, совершенно не по расписанию. Постоянно курящий какое-то дерьмо амбал рядом. Тридцатилетний поставщик дури с разрезанным языком на пополам и огромным количеством проколов и татуировок на лице. Как такую мерзость вообще можно придумать. Пепельноволосый молодой парень с растрепанной шевелюрой и зелеными линзами очков на глазах — отвечающий за всю проституцию и постоянно сидящий в окружении полуголых девушек. Нет только ее. Это выводит больше всех. — Да убери ты отсюда уже своих шлюх! — бьет кулаком по столу блондинистый мужчина, — Сколько раз говорил, что если хочешь развлекаться — иди в свои бордели! Девушки в купальниках, что до этого спокойно сидели и разговаривали с пепельноволосым, окатили презрительным взглядом главу группировки, вальяжно встали, переглянулись между собой и недовольно фыркну, не торопливо поплелись из комнаты. — Тебя что вдруг они начали не устраивать? — вопрошает парень, глотая жидкость янтарного цвета. — Хочешь развлекаться с этими, — пытается подбирать слова мужчина, — Грязными идиотками, — не очень уверенно, но хотя бы он пытается себя контролировать, пока что, — Тут, — указательным пальцем тычет в стол, — Не бордель, еще раз приведешь их сюда и я найду более достойного человека на твое место, за это можешь даже не беспокоиться. Лучше беспокойся за то, как будет чувствовать себя твоя мать, когда будет хоронить изуродованный труп. Какое же он гнилье. Хочется самому уже пустить пулю в височную область. Под землю провалиться, держа на виду этих придурков маску мужчины не боящегося уже ничего. Ему это так надоело. Надоело быть тем, кем он на на самом деле не является, надоело грубить людям, не думая. Надоело быть чудовищем. Чудовищем, ставшим куда хуже и злее Джеймса, не смотря на то, что другие пытаются замаливать это. Его власть, к сожалению — это насилие и страх, а не мораль. Это убивает похуже сигарет. Мысль о том, что его убьют скорее всего в скором времени с таким характером. Вечная паранойя. Даже этот чертов аноним, почему-то именно сейчас выводит из себя. Никто еще не начал угрожать серьезно. Возможно, простые школьники. Беспокоит именно в этой ситуации только одно «но» — его номер невозможно просто найти на просторах интернета. Его номер не простой набор цифр, его номер не знают даже некоторые «ближайшие», его номер был гарантией безопасности, грани которой стираются в голове мужчины все сильнее и сильнее. Но именно это, очевидно, только его проблема. Его личная слабость, разобраться с которой нужно как можно быстрее. — Будьте добры, — сквозь зубы шипит мужчина, — У нас есть проблема, — его снова прерывают. Входная дверь открывается, в помещении появляется рыжеволосая особа. Мужчина поднимает свой измученный взгляд и на его лице появляется что-то на подобии улыбки. Девушка машет рукой в знак приветствия и садится на место, давно ожидающее ее. Внутри и правда, будто что-то оживает вновь, когда дамочка по своей профессиональной привычке достает блокнотик и в отличии от всех остальных с прямой осанкой сидит и ждет того, что блондин продолжит свою речь. Поправляет угловатые очки, что сползли на нос. Выглядит мило. Имеет успокоительный эффект. — Я рад, то мы наконец все собрались, — будто нотки в его голосе даже смягчаются, — И все-таки, — прокашливается он, переводя взгляд на единственного действительно слушающего его человека в комнате, — Наша главная проблема сейчас — возвращение Щербаковой из больницы. И, кажется, внимание привлечь к себе все-таки удалось. Мент начал что-то шептать татуированному приятелю, объясняя кто такая эта Щербакова. Пепельноволосый сутенер лишь слегка удивленно корчит лицо, что даже осветленные прядки начинают спадать на лоб. Спокойствие и полное равнодушие наблюдается только на лице девушки с рыжей макушкой, будто ей озвучили то, что она и так слышала раз сто. — Нужно припугнуть, — твердо продолжает мужчина, — Но не в коем случае не более, чем припугнуть. Если с головы этой девочки упадет хоть один волос я лично застрелю того, кто сделает это Молчаливое согласие. Как всегда. Только на этот раз он не чувствует себя чудовищем. Он поставил морально логичное условие, которое он обязательно выполнит, если его ослушаются. Савелий более чем уверен, что поступает сейчас правильно***
Единственное, чего сейчас Ане хотелось меньше всего — возвращаться в прошлое. Возвращаться в собственную квартиру, она все равно не может навсегда оставаться в квартире Саши, хоть та особо и не против. Ане итак было сверхнеудобно, что Яна месяц жила совершенно в чужом месте, где ей не просто предоставили крышу над головой, но еще и полностью обеспечивали, давали деньги на любые нужды. Поэтому, сейчас Аня стоя перед дверью, ведущую в их семейное жилье, мнется, тысячу раз уже думая о том, что, возможно, лучше быть некультурной и наглой и уже с концами остаться у Трусовой на попечительство. Она даже специально не взяла с собой Яну, ссылаясь на то, что ей еще нужно прибраться, купить продукты, хоть как-то подготовиться к нахождению здесь ребенка. Пережить здесь ночь в одиночку, чтобы наверняка понять, смогут ли они в последствии прибывать вдвоем. Саша была против. Она долго убеждала Аню, что в обратном переезде нет совершенно никакой необходимости, что в этой квартире ей рады, а вещи никогда не поздно было перенести с места на место. К тому же, уже через две недели Аня становилась совершеннолетней и находиться она могла совершенно в любом месте планеты. Но Щербакова была непреклонна, а по совместительству еще и была параноиком. Аню постоянно пугала мысль о том, что к ним нагрянут ПДНщики или любые другие служители закона, а ее с Яной не будет на месте и они попадут в какую-нибудь передержку, по итогу которой младшая Щербакова и вовсе могла оказаться в детском доме. Только поэтому Аня тяжело выдыхает, вставляет ключи в замочную скважину, неуверенно прокручивает два раза и, слышала, что механизм сработал, толкает дверь вперед за ручку. Паника охватывает моментально. Запах пустоты и абсолютной безжизненности встречает, как только она переступает порог. Глаза бегают из стороны в сторону, кажется, здесь совершенно ничего не изменилось с последнего визита, однако, вспоминая этот визит становится совершенно не по себе. Эта квартира не ассоциируется ни с чем хорошим. Сюда не редко заходил ночевать дядя с запахом перегара, когда жена не впускала его в собственную квартиру, здесь стало плохо бабушке, в последствии чего старуха и скончалась, здесь раз в год, а может и чуть реже, прибывали ее родители. Из этой квартиры ее вытащили чуть ли не вперед ногами. Аня стискивает зубы, пытаясь перестать вспоминать все это, пытаясь вернуться в реальность. Получается ужасно. Она еще шага лишнего не сделала из коридора. На ее ногах все еще уличная обувь, она просто стоит на месте как вкопанная. Это и правда было плохой идеей — ехать сюда. Ужасной идеей. Возможно, эту жилплощадь ей уже было в разы легче продать и начать снимать другую квартиру, как можно дальше от этого района и как можно ближе к Саше. Аня как в замедленной съемке поворачивается к двери, закрывает ее, мало ли кто вдруг решит сегодня зайти. Стаскивает с себя кроссовки, от который уже остался грязный след у самого входа. Даже сквозь ткань носков она ощущает насколько холодный пол, несмотря на то, что Саша говорила о том, что оставила открытым окно на проветривание только на кухне, а такое ощущение, будто она сейчас находится в морге. Пара неуверенных шагов и вот передней уже развилка, ведущая сразу в три комнаты. Ладони непроизвольно сжимаются в кулаки, вновь тяжелый вздох. Ей слишком тяжело находиться здесь. Внутри будто содрогается все, ей будто вновь не хватает дозы. Хочется просто сесть на пол и кричать. Аня заходит в их с Яной комнату. Пустота. Серые стены. Холод. Холод проходится по всему телу. Рукой она прикасается к стене, легко ведет подушечками пальцев вверх по голым стенам, будто пытаясь забрать себе все воспоминания, что хранит эта комната. Их двухъярусная кровать. Отрывки воспоминаний о том дне напоминают о том, как они лежали здесь с Сашей. Как было плохо. Множество галлюцинаций, судорог, беспрерывный плач. Как убого. И Саша все это видела. Видела то, как Аня почти умерла, видела ее в состоянии, в котором легче, казалось бы, было просто бросить на произвол судьбы. Саша пыталась успокаивать, обнимала, шептала что-то. Саша была рядом. Саша спасла ее. Аня помнит обеспокоенный голос сестры. Она слышала, что Саша пыталась помочь прийти в себе и ей. Унизительно просто. То, до чего она довела себя, то в каком состоянии ее видели самые близкие люди — позорище. Даже садиться на этот матрас не хочется, хочется просто сжечь его, сжечь эту квартиру, этот город. Только бы этого больше не было никогда, только бы убежать от этого куда подальше, только бы навсегда отказаться от этого дерьма. Пытаясь разложить вещи, руки перестают слушаться, она просто роняет чтобы не взяла и не попыталась переложить из портфеля свои личные вещи. Ладони ничего не держат. Мысли в кучу. Она такая жалкая, ей так не хочется оставаться здесь, в этой чертовой квартире. Морально это ощущается куда тяжелее, чем любые государственные экзамены, на которые она забила еще с того момента, как переступила порог Питерской школы. Раньше было по-другому, раньше она парилась из-за учебы, сейчас единственный ее помощник — остаточные знания. Духота, резко становится душно. Аня никогда не была приверженкой асфиксии, потому легкое удушение, то ли спертым воздухом, то ли сдавшими нервами, вызывает дичайшую тревогу. Триггер на тот день, когда она в последний раз была в этой квартире. Когда ее бросало то в жар, то в холод. Она не выдерживает, бежит на кухню, шарится в кармане и когда находит такую нужную сейчас пачку сигарет, с облегчением выдыхает. Открывает окно на полную, поджигает сверток и вдыхает. Это успокаивает, хотя бы на время. Аня тяжело дышит, пытаясь прийти в себе, воздуха все равно как-будто мало, будто чего-то не хватает. Слезы скапливаются на глазах, ей снова так плохо. Снова появляется резкое желание получить облегчение в дозе. Щербакова кусает тыльную часть ладони, пытаясь показать собственному организму, что такие мысли неправильные, что она не готова к этому ужасу снова, тем более теперь есть смысл отказаться от дури. Аня смотрит в одну точку, она точно знает где в этой квартире находится белый порошок, готовый быстро привести ее в «порядок». Знает, как снять этот чертов тремор, но двигаться не торопится. Слишком много «против» для одного идиотского «за» Девушка как можно быстрее достает телефон из кармана темных джинс. Открывает мессенджер, единственный закрепленный пользователь. Диалог, закончившийся пожеланием удачи, которая, видимо, ей не помогла. Ее просто губит это место. Пишет быстро что-то по типу: «Забери меня. Я не могу быть тут» Откладывает смартфон на кухонный стол. Сигарета потухла, благо она позаботилась об этом и у нее есть еще более половины пачки. Аня поджигает вторую, прижимает к губам, вспоминая о том, что Саша, приехав, наверняка, снова будет ругаться, что Аня курит. Но сейчас другого выхода нет, по крайней мере Щербакова его усердно не замечает. Тремор не хочет уходить. Врачи говорили о таком. Говорили о том, что будет сложно, особенно в первое время. Говорили, что скорее всего снова будут ломки или что-то похожее на них, говорили о том, что ее снова будет тянуть к дури. Говорили не заниматься добровольным мазохизмом, нарочно не вызывать триггеры, которые возвращают ее к наркотикам. Но почему-то эти слова Аня вспоминает только сейчас, а не перед тем, как решила поехать в эту чертову квартиру. Кто же знал, что это помещение так действует на ее неокрепшую психику. Кто же знал, что один только вид этих стен, заставить так четко вспомнить тот день, как она еще никогда не вспоминала. Отвернуться от окна было плохой идеей. Аня опирается руками на подоконник, время от времени потягивая новые никотиновые дозы, незначительно упрощающие ее боль. Но глаза не перестают меньше метаться из стороны в сторону, слезы вновь скапливаются как только она видит эту злосчастную гарнитуру. Аня долго не решается сделать хоть один шаг вперед. Просто неподвижно стоит на месте. Просто чего-то ждет. Или кого-то. Ждет чуда, ждет, что ее отпустит это состояние просто так, по доброте душевной. На самом деле это кажется даже хуже ломки, она будто в замкнутом пространстве, лишний шаг из которого обернется чем-то страшным. Очень страшным. — Нет! Не стреляйте! — эхом раздается. Кажется, эта фраза навсегда запечатлелась в стенах этой квартиры. Снова галлюцинации. Снова она слышит то, чего не должна, чего не слышат нормальные люди. На этот раз вдобавок она еще и вспоминает, чем сопровождалась та фраза, случайно вылетевшая из уже ничего не понимающего организма. Аня снова будто в том дне. Снова будто слышит эти звуки выстрела, как отбойным молотком проезжающие по ушам. Снова она ощущает невыносимую тревогу. Снова ее трясет, снова хочется просто биться головой о стенку. И она не выдерживает. Окурок летит из окна. Аня срывается с места, на ватных ногах плетется к тому самому шкафчику. Она больше не может терпеть эту боль. Это невыносимо. Это бесчеловечно. Этот день нужно будет отметить, как один из худших в ее жизни. Дрожащими руками она открывает дверцу гарнитуры. Роется, в панике скидывая всю посуду на пол, добивая себя еще и дополнительными звуками бьющегося стекла, все это вновь ударяет по голове, заставляя искать то, что ей нужно быстрее. И она находит. Хватает пакетик. Зип-упаковка будто обжигает в моменте и Аня откидывает ег на стол. Медленно подходит ближе, смотрит на белый порошок. Ей ничего не мешает вновь вступить в эту пропасть, ей никто не мешает вновь отдаться мукам. Ей снова кажется, что она одна. Она так ужасно себя чувствует. Все тело содрогается внутри, глаза не могут сфокусироваться на чем-то одном, руки холодные, будто она она не меньше часа гуляла без перчаток в минус тридцать. Пальцы тянутся к пакетику, что в руках одиннадцатиклассницы ощущается, как березовый листик на ветру. Она не хочет. Не хочет снова, но рассыпает содержимое на стол, аккуратно ведет пальцем, внезапно чувствуя на собственных предплечьях чужие руки, которые резко отдергивают ее подальше от дури. — Ты с ума сошла? — почти злобно выдает Саша, все еще удерживая Аню рядом с собой за запястье, — Ты что-то делала, — мнется на секунду девушка, — этим, — взгляд указывает на порошок. Аня дрожит, слезы скапливаются на щеках, она отрицательно мотает головой из стороны в сторону. Ноги подкашиваются. Саша снова спасла ее. Снова вытащила из это дыры. Трусова прижимает к себе, отпускает запястье на котором обязательно в последствии останутся синяки, успокаивающе гладит по спине. Носом ведет по шее, улавливая едкий запах. — Ты курила? — риторический вопрос, — Ты знала, что от курения чл… — заминается Трусова, — детородные органы сохнут? — с некой издевкой произносит девушка, несильно щипая Аня за бок, чтобы та подняла свои глаза на нее. — Значит детей рожать будешь ты, — все еще дрожит, но даже с некой ухмылкой выдает Аня, вновь прижимаясь к Саше. Никто еще не предупреждал, что будет так сложно***
MAX — STUPID IN LOVE (feat. HUH YUNJIN of LE SSERAFIM)
Солнечный день середины марта — уже феномен для Питера. Остатки снега тают, по асфальту разливаются тонкими струйками разливаются ручейки. Воскресенье, на улицах людно, даже не смотря на то, что девушки находятся далеко не в центре города. Все куда-то спешат, все о чем-то говорят, все вновь начинают жить. Жизнь и правда будто начинает меняться. Наконец, в лучшую сторону. В воздухе веет запах свежести, мысли путаются не так часто, а улыбка на лице блистает с куда большей периодичностью, чем раньше. Они в каком-то небольшом парке. Спокойствие. Сейчас они ощущают его всеми клеточками тела. Влюбленность, когда смотрят друг другу в глаза. Счастье, просто находясь рядом друг с другом. Будто два подростка, идут, держась за руки, прикрывая это рукавами курток. Обмениваются ласковыми взглядами во время разговоров, смеются абсолютно с каждой вещи, происходящей в парке. — Ну и я короче отсиживаю третий урок в одиночестве и только когда Фролова мне позвонила я узнала, что тогда был дистант! Представляешь? — никто не видит в этом ничего смешного, хоть, может быть они еще не доросли до уровня юмора Трусовой, но Ане нравится. Щербакова с улыбкой смотрит на девушки, вглядываясь в глубину изумрудных глаз, пальцами сжимая ладонь чуть сильнее, будто стараясь так передать понятное только им послание. Послание того, что она наконец может перестать думать столько раз на дню о том, как бы оплатить счета, о том на какую смену выйти, чтобы заработать побольше, о том, о чем дети в семнадцать лет думать почти не должны. Возможно, этот поступок совершенно безрассудный, возможно, она пожалеет об этом чуть позже, но сейчас, в этот самый момент, ей хочется думать, что все хорошо, что жить и правда можно счастливо не только в слащавых романах. Аня не смотря ни на что благодарна Трусовой. Благодарна, что та почти месяц жила с Яной, с учетом того, что родители даже не желали забирать сестру, ссылаясь на важность их дел, что почему-то продлились. Как всегда. Они слепо верили Ане, в то, что она дома, готовит еду и изучает материал для экзаменов, даже когда за стенкой орал психически нездоровый человек. Родители ни разу за это не интересовались их с сестрой самочувствием, даже когда она подхватила какой-то вирус в больнице и их разговор по телефону сопровождался постоянным кашлем и тихими чихами. Ее лечила Трусова — приносила больше продуктов, постоянно в мессенджере интересовалась обстановкой вокруг, тех, кто обижает и конечно убеждала, в том, что Аня совсем скоро станет здоровой. Так и случилось. Чудо это или Саша успела овладеть магией на историческом факультете все еще остается почвой для размышлений, особенно, когда Аня представляет Трусову в черной мантии, шляпе и с палочкой в руках. Аня любит Сашу. Это так глупо, она любит собственную учительницу. Молодая учительница совратила одиннадцатиклассницу — это было бы отличным заголовком в одном из новостных пабликов, а после, в обязательном порядке обсуждение о том, какая Трусова плохая, а Щербакова тупая. Добрые пользователи интернета, что еще сказать. Она любит то, что ее наконец любят. Любят просто так. Любит то, что Саша не притворяется кем-то другим, она всегда делает именно то, что голове у одной единственной персоны — ее собственной. Саша ошибается, Саша человек, поэтому и не идеальна абсолютно всегда. У Саши может быть плохое настроение, бывают плохие дни, но у кого из нас их не бывает. За черной чертой тебя всегда ждет долгожданная белая, все плохое обязательно окупится и наступит что-то хорошее, радостное, счастливое. Такое же счастливое, когда Аня засматривается на Трусову. — Не думала в КВН пойти, Саш? — безобидно совершенно отшучивается Аня, останавливаясь на месте, — Смотри, — она указывает рукой в сторону почти оттаявшего озера, — У голубей сегодня спа-салон. Пока Аня смеется с собственной глупости, Саша обнимает ее сзади, устраивая ладони на талии девушки, жмется ближе, утыкается носом в шею, медленно вдыхая аромат чего-то приторно сладкого. Ластится, как прирученное животное. — Саш, нас сейчас кто-нибудь увидит, — смущается Аня, смех прекращается, когда Трусова губами мажет по щеке, а после, войдя во вкус и по скуле, — Александра Вячеславовна! — пытается как можно серьезней выдать Щербакова. — Да, Анна Станиславовна, Вас что-то не устраивает? — еще настойчивей продолжает Саша, как же ей иногда нравится издеваться над этой малявкой. — Определенно, — дуется Аня, начиная замечать уже приближающихся в их сторону людей, как всегда, невовремя, — Отпусти меня, — без особой силы пытается вырваться из настойчивых рук. Саша ослабляет хватку и, пользуясь замешательством Ани, разворачивает к себе лицом, вновь прижимая к себе. Поправляет прядки, холодными пальцами убирает за ухо и целует Аню. Ладонями впивается в спину девушки, пытаясь сделать еще ближе, хотя казалось бы, уже некуда. Так плевать на этих людей рядом, на общество, неодобряюще подобные отношения, просто она счастлива, она нашла свой дом в человеке. Саша никогда не испытывала такой нежности в любых взаимоотношениях. Сашу никогда не целовали с настолько явной любовью, Сашу еще никогда не обнимали настолько крепко во сне. Трусова отстраняется на секунду, когда слышит какие-то недовольные вздохи за спиной. Заглядывает в глаза Ане, так не хочется отрываться от этих идеальных черт, так не хочется отдавать свое внимание кому-то другому. — Я тебя никогда не отпущу, — шепчет Саша, — А все недовольные пошли нахуй отсюда, — громко, люди за спиной точно услышали, зато она продолжает быть в этом их вакууме любви. Они не нуждаются ни в чем так сильно, как в друг друге***
Восемнадцатилетие бывает раз в жизни. Чаще всего это запоминающееся торжество, множество гостей и подарков, однако, Ане повезло не так сильно. Она родилась в один из ужасных месяцев учебы, а если быть чуть конкретнее — двадцать восьмого марта. Одно радует — сегодня к третьему уроку, хотя бы выспаться можно. Утром ее встретили шарики, аккуратно выставленные Сашей в их спальне, однако, учительница уже отправилась на работу, наверное, это даже немного испортило настроение — она не может в свой день провести время с любимым человеком. Но выход есть вссегда. Изначально, она вообще не планировала посещать школу в свой день рождения, но уж очень хотелось ей увидеться с Сашей, потому, руководствуясь китайской мудростью, что если гора не идет к Магомету, то Магомет сам пойдет к горе, Аня уже одетая в белоснежную рубашку и слегка, если так конечно можно сказать, укороченную юбку, красила ресницы тушью. В предвкушении встречи путь до школы проходит мгновенно и как только она пересекает черту кабинета Трусовой, она сразу читает интерес к своему виду у Саши. И ей нравится, нравиться любимому человеку. — Не стучитесь, кабинет проветривается — единственное, что успевает сказать Трусова перед тем, как резко захлопнуть дверь у носа надоедливых пятиклассников. Разворачиваясь, она уже видит свою любимую одиннадцатиклассницу, сидящую на учительском столе. Без промедления подходит и впивается в её мягкие губы. Рукой медленно заползает под коротенькую юбку, оглаживая бёдра, кусает нижнюю губу девушки, а после сразу зализывает небольшую ранку. — Для Зимина так оделась? — пытаясь отдышаться спрашивает Саша и не дождавшись ответа вновь прикасается к губам любимой. Аня лишь сладко мычит в поцелуй и улыбается, делится своим вишнёвым блеском для губ с учительницей. Пальцами треплет волосы, аккуратно собранные в култышку на что Трусовой приходится отлипнуть от любимых бёдер и прижать ладони Ани к столу. — А если для него? — отстраняясь, ухмыляется девушка. Александра Вячеславовна вновь меняет положение рук, судорожно пытается расправиться с пуговицами на белой рубашке, сжимает талию Щербаковой и начинает целовать ещё напористей, теперь намеренно кусая губы той, чтобы все, особенно этот проклятый Юра, видели, что она уже занята. Что она с Сашей. Что ее любит Саша. Ане смешно. Она продолжает улыбаться и ничуть не сопротивляется резкому напору от Трусовой, наоборот тихо поскуливает, когда язык грубо проникает в её рот. За нелёгкой свободой собственных рук, кладёт ладони на бёдра Саши, сжимая, начинает ловить ответные сдавленные стоны. Воздух здесь далеко не проветривается, скорее наоборот с каждой секундой, становится всё горячее. От тяжёлого дыхания, пошлых фраз и не менее неприличных движений. Аня пытается приблизиться к педагогу, трётся о торс Трусовой, всё больше и больше задыхаясь от собственных мыслей. Но Саша лишь хитро улыбается, ей нравится то, что она слышит сейчас, ей нравится то, что она видит, однако, их геолокация не располагает к совместному препровождению времени. — Нет, милая, не сейчас — оставляя за собой небольшую паутинку слюны, отстраняется Саша. Трусова поправляет задравшуюся юбку, приглаживает для приличия, поправляет воротник белоснежной рубашки, смотрит на это прекрасное зрелище, что открылось перед ней. Смотрит на собственную мечту. Они обязательно продолжат вечером***
Jeremih — Birthday Sex
— Прекрати мучать, Саш, — тихо стонет Аня, пока Трусова неторопливо поцелуями покрывает уже нескрываемую ничем грудь девушки. Это произошло так спонтанно. Яна уже давно спит. Но как только девушки поняли, что их уже никто не побеспокоит они не смогли сдерживать себя. Свою любовь. Саша пошло причмокивает посасывая область вокруг соска, одной рукой сжимает грудь, второй водит по талии, собирая все скопившиеся мурашки на коже девушки. Аня на это лишь сдержано стонет, кусая ребро ладони, ей в каком-то смысле даже стыдно, но желание берет свое. Трусова будто знает ее с самого рождения, трогает, кусает и ласкает именно там, где Аня больше всего нуждается. Оставляет бесчисленное количество засосов, сразу же зализывая в знак извинений. Контраст грубости и нежности сбивает и без того помутневшее сознание девушки. Саша вновь целует. Напористо проникает языком в чужой рот, сразу проявляя главенство. Пальцами водит по ребрам Ани, оставляет еле заметные полосы от собственных ногтей. Аня определенно самая идеальная девушка в ее жизни, определенно самая лучшая девушка, с которой ей приходилось заниматься сексом. Ее запах сводит с ума, хочется просто дышать Щербаковой, ощущать ее каждой частью собственного тела, ей мало, категорически мало даже того, что происходит сейчас. Трусова определенно точно хочет Аню, хочет ее громко и грязно, хочет ее во всех позах, которые только известны человечеству. Хочет, чтобы Аня была рядом. — Ты такая сладкая, — Саша языком обводит ключицы, вновь кусает, пытаясь сполна насытиться, — Ты просто не представляешь какая ты прекрасная, какая сексуальная, — рукой ведет к трусикам, что все еще являются последним элементом одежды на Ане. Сквозь ткань прикасается к половым губам, осторожно двигается пальцами, заставляя Аню расслабиться ее больше. Слыша скулеж, убеждается в том, что делает все правильнее и создает трение все сильнее. — Приподнимись, Нют, — шепчет Трусова, и Аня из последних сил приподнимает таз, позволяя стащить с себя трусики, — Умничка, — проводит мокрую дорожку поцелуев от впалого живота до бедер Саша. Ей так нравится ее девочка, такая податливая, такая нежная, такая любимая. Она готова восхищаться ей и ее красотой до конца своей жизни. Готова душу продать за то, чтобы встретиться с Аней после смерти, чтобы снова быть вместе. — Саш, у меня это, — заминается Щербакова, чувствуя, как ее природную смазку размазывают по половым губам, — первый раз — Я помню, малыш, — почти мурчит Трусова. Саша вновь завлекает свою девочку в поцелуй, рукой сминая грудь, делая приятно, она ни в коем случае не хочет навредить Ане. Целует, вкладывая все свои чувства в это слияние губ, несильно кусает, пытаясь отвлечь Щербакову от ненужных сейчас мыслей. Ладонью прикасается к лону, указательным и средним пальцами стимулирует клитор, подготавливая свою неторопливую девочку. Ловит стоны губами, прикасаясь как можно чаще. — Ты готова? — тихое «угу» в ответ. Саша ищет одной своей рукой ладонь Ани, что так старательно сжимает простыню, касается, переплетая пальцы. Целует внутреннюю часть бедер, медленно переходя к заветному месту. Проводит языком по лону, чувствуя как усилилась хватка, сжимающая ее ладонь. Тщательно вылизывает истекающую от желания девушку, даже не обращая внимания, что смазка находится и на ее лице и блестит на губах. Сейчас приоритет — сделать приятно. Средний палец касается влагалища, входит на пол фаланги. Саша вновь целует Аню, совместить поначалу неприятные чувства с чем-то более приятным. Неторопливо вводит палец на две фаланги, наблюдая за изнывающей под ней Ане, целует скулы, щеки, чтобы Щербакова привыкла как можно скорее. И как только чувствует, что ладонь, сжимающая ее расслабляется, начинает медленные толчки. И Ане это уже нравится, она тихо скулит в ожидании разрядки, пока Саша постепенно увеличивает темп. Аня за шею притягивает Трусову к себе, так, что ощущается ее дыхание на собственных губах, что-то бормочет, смотрит в изумрудные глаза, отражающие ночную темноту и похоть. — Я тебя люблю, — на издыхании шепчет Аня. — Я тебя сильнее.