***
Аня готова на стену лезть от того, насколько ей плохо. Все тело ломит, как при самой ужасной простуде, рядом плачет сестра и, кажется, кто-то всеми силами пытается понять, что произошло, хотя казалось бы, ответ лежал буквально на поверхности. Она слышит знакомый, но почему-то сейчас неузнаваемый голос рядом, что пытается успокоить Яну, а вперемешку с этим и выстрелы, что буквально бьют по ушам, заставляя содрогаться и кричать, заставляя сестру плакать еще громче. Способность мыслить почти теряется. Но она точно знает одно — люди, находящиеся с ней в одной комнате, точно не заслужили смотреть на это. Она точно знает, что она - ужасный человек, не заслуживший ни капельки ни внимания, ни любви, что те, кто находятся в этой комнате просто теряют время рядом с ней. Пусть просто бросят умирать. Пусть просто забудут о ее существовании, это ведь не так и просто. Она ничего не понимает сейчас, не помнит ни формул по техническим предметам, ни одного писателя и поэта, пожалуй, кроме Пушкина, его даже при таких ломках слишком сложно забыть, не помнит абсолютно ничего, но почему-то, задыхаясь, тихо шепчет: — Саша, — получается даже произнести это имя не по слогам, даже почти, как здоровый человек. Аня пытается всеми силами понять, чье же имя шепчет сейчас, но получается лишь вспомнить слегка терпкий аромат парфюма, зеленые огоньки глаз и до жути приятные губы. Все почему-то не складывается в единую картинку, не получается понять, кто этот человек и даже его пол, однако очень хочется прижаться сейчас к нему. Рука нащупывает чью-то ладонь, чью-то слишком теплую для нее ладонь. Трясущимися пальцами Щербакова пытается зацепиться за чужую кожу, ногтями чувствует, что царапает кого-то. Уже не слышит плач сестры, либо не слышит абсолютно ничего, однако чей-то голос с отчетливыми нотками волнения может распознать. На душе становится, чуть легче, на несколько секунд даже, кажется, пропадает постоянный озноб, на секунду она даже понимает, кто сейчас рядом с ней и пытается вжаться в руку сильнее, ища там хоть утешение в своей боли. Стыдно становится. Стыдно за то, что Трусова прощает все ее косяки, абсолютно всегда помогает, когда может спокойно сидеть дома и заниматься своими делами, неужели и правда любит. Неужели Аня и правда достойна этой любви. Рука пропадает и тут же Щербакова чувствует, что ее, когда-то спасательный круг, лопается и она как маленький ребенок, не умеющий плавать, просто проваливается на дно. Она все-таки уходит? Саша все-таки решила бросить ее? На глазах мгновенно выступают слезы. Она и правда никому не нужна и не была никогда. Саша, смотря на эту картину, пытается понять, обманывают ее глаза или сердце. Почему человек, которого она как оказывается любит больше жизни сейчас лежит на полу собственной кухни и плачет. Она не понимает, почему она вообще здесь. Каждая клеточка тела кричит эту уже надоевшую фразу: «А я же говорила». Даже сердце, кажется, ей бьется в такт о том, что ей это не нужно, о том, что она здесь по меньшей мере не помощник, по большей мере не жилец. Она не найдет своего счастья с этой девочкой. Нужно попытаться? Да сколько раз она уже пыталась… Сколько раз тащила ее из болота, а та даже не удосужилась рассказать о своих проблемах, наверняка еще и соврав об окончании работы. Зачем ей все это. Что будет, если она останется здесь? Разум отчетливо кричит, что дальше по этой дороге только пропасть, яма, из которой ей никогда не выбраться. Сердце подначивает. Однако какая-то часть души все еще не может без сострадания смотреть на эту девочку. Не из-за жалости, а из-за слишком, казалось бы, изначально беспочвенной любви. Любви, что развязывает войны, заставляет идти на самые жестокие преступления. Сколько раз она уже пыталась вновь найти что-то привлекательное в Оле, сколько раз она пыталась посмотреть на ту вновь, сквозь призму ее школьных лет. Сколько раз пыталась и правда простить, ведь та сделала не больше дерьма, чем Щербакова, на самом-то деле. Возможно бы Саша даже вернулась к ней, вернись та на год-полтора раньше. Возможно, будь она немного другим человеком, и правда купилась на деньги той. Но она не может. Почему-то уйти к Оле — это предательство. Предательство Ани, да и в принципе самой себя.Sparks — Coldplay
Она точно не знает зачем, но почему-то поднимает одиннадцатиклассницу на руки. Даже сквозь домашнюю футболку чувствуя насколько та еще похудела с ее последнего визита в эту квартиру. Дрожащие от страха пальцы перебирают выпирающие позвонки, будто подчитывая их. Трусовой самой становится неимоверно больно от того, в каком состоянии сейчас находится Аня. Она еле сдерживает слезы, сейчас ей сдаваться нельзя. Вот никак. В памяти почему-то всплывают строчки песни известной артистки, что как-то она удосужилась подслушать у учеников, зато прекрасно запомнила пару почему-то для нее ярких строк. Мне небо давит на ладони в невесомости И если упадёшь, я буду на руках нести Она не помнит, да и скорее всего не знает имени исполнительницы. Просто не слушает такое, однако почему-то именно сейчас вспоминает эту песню. Сколько бы она не сопротивлялась даже самой себе, она всегда будет помогать этой девушке. Хоть носить на руках, хоть на плечах — все для этой, захватившей полностью разум, одиннадцатиклассницы. Саша сейчас уже наверняка понимает, что хоть это как минимум глупо, а как максимум незаконно она будет делать все для нее. Наступая на одни и те же грабли, разбиваясь о собственные неудачи и иллюзии, но делать так, чтобы Ане было хорошо. Даже если Щербакова в итоге предпочтет кого-то другого, она не будет мешать. Она не будет пытаться забыть. Это уже бессмысленно. Она просто не может по-другому, как бы ей не хотелось. Вот, это что значит утопать в чувствах, вот это какого быть настолько зависимым от человека Трусова в такие моменты даже думает, что они с Аней просто поменялись местами. Это она — школьница, что просто не может оторвать свой взгляд от объекта своего обожания. Что это именно у нее сейчас во всю играют гармоны. Что она просто не может переключиться ни на что другое. Когда легкая невесомость пропадает, Аня понимает, что лежит на чем-то и мало того на чем-то очень мягком. Тело за ней, одной рукой придерживает за талию, видимо для того, чтобы не упала, второй по-матерински гладит по голове, перебирая волосы. Щербакова сквозь дрожь льнет к человеку рядом, прижимается как можно сильнее. Ненадолго трезвый разум вновь возвращается к одиннадцатикласснице, она даже точно понимает, кто сейчас рядом и все же как бы не было стыдно кладет свою ладонь на руку, что покоится на талии. Легкие судороги вновь прошибают конечности, Аня ногтями впивается в чужие предплечья так, что потом наверняка останутся царапины. Как же стыдно. — Саша, извини, — она почти плачет, шепча себе это под нос. Ответа не следует, к ней лишь еще сильнее жмутся, хотя казалось бы куда еще ближе. Аня чувствует легкое покачивание и то, что теперь обе руки обвили ее талию. Слышит чей-то до жути успокаивающий голос, правда не очень то и ясно, кого он именно пытается успокоить больше. Как становится хоть ненамного лучше, Щербакова пытается повернуться к Саше. Очень медленно переваливается на один бок, цепляясь за плечи напротив, утыкается лицом в шею педагога. Ее вновь гладят по голове, вновь пытаются что-то сказать, что Аня понимает не до конца. Одиннадцатиклассница, кажется, вновь дрожит сильнее, когда чувствует это тепло рядом, аромат, что так полюбился когда-то. — Анюта, давай я вызову врачей, — пытается как можно тише говорить девушка, чтобы не потревожить Яну в соседней комнате.Мама мне страшно — ТДД
От одной мысли о том, что кто-то узнает о ее зависимости, о том, что кто-то начнет ее лечить, судороги вновь будто разрядом тока проходят по молодому телу. На щеках вновь появляются солоноватые дорожки. Ее трясет, так как трясет листы на деревьях во время грозы. Аня жмет пальцы ног, ее вновь поглощает озноб. Разум мутнеет почти моментально. Единственное, чего хочется сейчас — по-детски забиться в угол комнаты и как потерянный ребенок отчаянно кричать: «Мама!». Зная, что мама не придет, но также звать на помощь, ждать помощи хоть от кого-нибудь. Хочется кричать это чертово слово, пока не сорвутся последние связки, бить кулаками по полу. И все равно в итоге не дождаться никого. Уши глушат теперь не только детские воспоминания, но совсем недавние выстрелы. Это бьет по ушам по инерции запуская новые не менее слабые судороги по ногам, заставляя кусать нижнюю губу от неописуемой боли. Боли не столь физической, сколь душевной. Пелена перед глазами, шум в ушах и ужасная боль по всему телу. Даже собственное упоение Щербаковой сейчас ее не спасает. — Нет! — крик разносится по всей квартире, — Нет! Не стреляйте! — она срывает горло, бьет кулаками по простыни, делает все, что в ее силах сейчас, чтобы избавиться от этих мучительных иллюзий. Саша сама почти плачет, как только слышит этот настолько детский крик помощи. Она даже на секунду застывает, пытаясь понять, что же здесь происходит. Прижимает девушку двумя руками к себе, целует там, где только может, только бы немного уменьшить эту боль. Понимая, что ждать какого-либо ответа от Ани совершенно бессмысленно, одной рукой нащупывает телефон в кармане. Какие-то звонки с работы, просьбы о дежурстве, совершенно ненужные ей контакты. Она заходит в первый поисковик, набирая короткое: «нарколечебницы спб». Сразу перед глазами всплывает множество неуместных форумов с шутками на эту тему и лишь третьим сайтом оказывается какая-то реальная больница. — Что делать тут ломка у человека жесткая? — дождавшись ответа, моментально начинает Саша, на что ее просят лишь успокоиться и назвать адрес, а после голос девушки из колл-центра смолкает, — А делать то что… Как только трубку сбрасывают, Трусова понимает, что ситуация ничуть не улучшилась, даже скорее наоборот. Ее девочка трясется на кровати, она растерянным взглядом пытается найти хоть один способ помочь, а ко всему этому добавилась еще и Яна, что уже не смогла не прийти на душераздирающие крики сестры. Саша насколько может аккуратно встает с кровати, прикрывая Аню одеялом и подходит к еще более перепуганной девочке. Тяжело смотрит на почти плачущего ребенка. Она совершенно не знает что делать. Единственное что понятно — нужно держать себя в руках, по крайней мере до приезда врачей. — Почему Аня кричит? — дрожащим голосом спрашивает девочка, смотря прямо в глаза учительницы, — Это потому что я плохо себя вела? — глаза ребенка уже блестят от подступающих слез. Она совершенно ничего не понимает. Саша мгновенно заключает в объятия девочку, прижимая ту как можно ближе к себе. Гладит по спине, не понятно, пытаясь больше успокоить себя или Яну. Чувствует, как ребенок также жмется к ней, цепляясь руками за шею будто за последнюю надежду. — Ты не виновата ни в чем, — тихо говорит Трусова, пытаясь поглядывать одновременно еще и на одиннадцатиклассницу и на часы на стене, — Аня просто приболела. Скоро приедут врачи. Помогут ей. Она не знает, верит ли сама в то, что только что сказала или просто обманывает не только ребенка, но и себя. Ведь на том конце провода абсолютно ничего не сказали насчет визита, просто спросили адрес и имя. Она боится чего-то большего чем ломка, чего-то, что может пойти дальше еще и на глазах у ребенка. Телефон звонит. Саша с надеждой отрывается от Яны, моментально отвечая. Они приехали. Ждут у подъезда. Будто обретая новые силы, Трусова оповещает об этом Щербакову младшую, подхватывая Аню на руки и уже спеша выйти из квартиры, не забывает на бегу надеть кроссовки и вылетает в подъезд. Дальше, все слишком дежурно — заполнения документов: сколько лет пациентке, сколько времени идет ломка, как вообще узнали об этом. Аня уже скрылась за стенами медицинского транспорта, а Сашу допытывает какой-то молодой санитар, попутно выпуская в небо клубы табачного дыма, будто вообще никуда не торопится. — Можно же я поеду с ней? — лёгкая надежда вылетает из трясущихся от страха губ. — А вы кем ей собственно приходитесь? — закуривая вновь, абсолютно дежурно выдает медработник. Этот вопрос ставит в тупик. Кем она приходится Ане? Женщиной нарушившей закон, человеком, что всегда пытается вытащить её из дерьма или учителем, ставящим оценки не выше балла «хорошо». Она часто думала об этом. Думала, значит ли она что-то для одиннадцатиклассницы или та просто разбавляет ей своё одиночество. Пытается заменить родственников, которым абсолютно плевать на неё. — Ну дак? — из мыслей вновь выбивает басистый голос молодого человека. — Я классная руководительница, — тихо выдает Саша, пытаясь хоть немного унять поток поступающих слез от осознания самой настоящей реальности. Она учитель, одна десятка. — Не положено, — холодно отвечает тот без капли сочувствия, — Дайте нам свой номер, мы Вам позвоним, как ситуация улучшится. Хотя с этими наркоманами, — смеется он, — Легче подайте на неё в ваш учёт школьный, —лыба до ушей, а Трусова пытается хоть немного поднять уголки губ на это недалекое высказывание, уже уезжающего медработника. Она вновь осталась одна, правда на этот раз еще и с ответственностью за одну маленькую девочку, все еще сидящую в той злополучной квартире.***
Выходя из учительской, что уже успела из нее конкретно вынести нервы одним только Савелием, Саша проверяет телефон, номер на который уже несколько дней не приходило никаких ответных сообщений. Глаза бегают по, кажется, совершенно незаконченной переписке, пытаясь который раз подвергнуть информацию, данную ей, рефлексии. Приезжайте по адресу, который мы скидывали выше.С ней все в порядке?
Как она?
Трусова честно не понимают почему ее не могут утешить хотя бы дежурными фразами. Почему она уже какой день не может собраться с мыслями, чтобы проехаться до нужного места, чтобы навестить. Она не знает чего ей не хватает больше сил, времени или мотивации. Уткнувшись в телефон и тысячный раз обновляя переписку, Саша даже не замечает две недалеко появившиеся от нее фигуры. Фролова с этой новоиспеченной учительницей. София Максимовна, кажется. — Добрый день, Александра Вячеславовна, — учительница начальных классов разрывает небольшое замешательство, возникшее при встрече. — Добрый, — откладывая телефон в карман черных джинс, отвечает девушка, — И Вам тоже, Ольга Евгеньевна, — улыбка становится более натянутой. То ли от вида старой знакомой, то ли от вида еще одной рыжеволосой дамы рядом. — София Максимовна, не могли бы Вы пока без меня дойти до столовой, нам нужно кое-что обсудить с Александрой, — Саша даже в курсе не была зачем та снова решила к ней прикопаться, однако цирк устроить хочется уж слишком сильно рядом с этой шикарной компанией. — Пусть остается, — тянет сначала звуки, а после и слегка запястье учительницы, что вот уже была готова уйти, — У нас же нет секретов, да, Ольга Евгеньевна? — она почему-то чувствует себя победителем сейчас, нужно же хоть как-то получать гормон серотонина в организм. — Конечно, особенно если это касается одной Вашей ученицы, — в ответ также приторно сладко отвечает Фролова, и рука на кисти молодой учительницы сразу ослабевает хватку. — Вы уверены что нам есть о чем говорить, Ольга Евгеньевна? — сжимая кулаки, спрашивает девушка, уже видя, уходящую от них Софию Максимовну. — Возможно стоит поговорить о том, — спонсорша приближается к лицу Трусовой, шепча на ухо, — Что бывших наркоманов не бывает, — как только она заканчивает свою фразу, Саша как от огня отлетает от нее на несколько сантиметров. Пару минут переосмысливает свои реали и кивает головой Фроловой в сторону, где ушей гораздо меньше. Вот теперь она точно в полной жопе.***
Морозно. Утреннее солнце пробивается сквозь старые больничные шторы, что даже немного странно для обычно хмурого Санкт-Петербурга. Хлопковое белье с цветочками, что кажется не меняли с начала ее пребывания в этом месте, уже мозолит глаза. Небольшой сквозняк, спасающий от ужасного запаха еды, которая приходит сюда вместе с передачками соседок, заставляет каждый раз прятать ноги глубже под одеяло. С соседками ей в принципе не сказать что повезло. Все слишком буйные что ли и каждой далеко за двадцать. Та, чья кровать находится напротив нее постоянно что-то выясняет со своим мужем касательно их детей, орет на всю палату, совершенно забивая на то, что кроме нее в помещении кто-то есть. Придирается к санитарам по поводу их работы и мало того озадачивает вопросами Аню. В общем, эта дама «без имени» точно в черном списке. Вторая, кровать которой расположена у стены моложе прошлой персоны, однако та ничуть не менее буйная. С мужем, конечно, не сорится, его у нее попросту еще нет, но, видимо, личную жизнь она решила устраивать здесь — в больнице, иначе как объяснить то, почему она постоянно норовит флиртовать с медперсоналом. Последняя соседка, которую в принципе в палату перевели позже всех — девушка, постоянно читающая дешевые детективы, которые ей, видимо, тоже приносил какой-то спутник жизни. Вот чего Аня точно не понимала, так это того, как в этом месте и шуме вообще можно начать читать. Однако, эта девушка была единственной в своем роде, чье имя Щербаковой точно было известно. Самым сложным в это месте для Ани были первые три ночи на этой кровати, когда все конечности были прикованы кожаными ремешками к железным прутьям кровати, когда ей казалось, что вот-вот из нее выпрыгнет демон. Она точно помнит, что орала тогда от боли как ни в себя, прося помощи, однако ответа от персонала не следовало, лишь едкий крик соседок о том, чтобы она заткнулась поскорее. Щербакова устала от препаратов, которыми ее пичкают каждый день. Ей кажется, что эти таблетки совершенно не лечат ее, а только наоборот - делают самого настоящего овоща. Санитарки, что также ежедневно кричат на нее за несоблюдение порядка принятия лекарства, тоже уже стали частью распорядка дня. Еда здесь конечно не пахнет даже ее любимой школьной столовой, где она травилась раз десять за два года обучения. Пюре здесь, кажется, не упадет даже если перевернуть тарелку, правда таких трюков ей не позволяют сделать постоянно наблюдающие санитары, блевотный кофейный напиток, что скорее всего является просто детским какао, разведенным в одном огромном чане. Конечно же воды. Котлеты тут больше похожи на ошметки старательно собранные канцелярским клеем, ну и звездой этого меню является сахар со вкусом чая — то бишь, слабозаваренный чай, с огромным количеством глюкозы. Еще одним слабым место здесь для Ани является никотин, правда с этим она нашла небольшую лазейку, договорившись с одним санитаром хотя бы одной сигарете в день. Щербакова пообещала после выхода купить тому целый блок сигарет совершено любых, которых он пожелает, потому в сопровождении этого молодого человека или его друзей в зависимости от смен, она проходит к небольшому балкончику больницы и наполняет свои легкие таким желанным никотином. Но главная слабость Ани здесь — это воспоминания. Воспоминания о том, как она сюда попала и благодаря кому. Ее мучал вопрос с кем сейчас осталась Яна, ведь звонить кому-то совершенно не было возможности, но очень хотелось бы верить, что с Трусовой. Она не понимает, почему за все это время Саша ни разу не посетила ее, заставляя только больше копаться в себе и рефлексировать над тем, что же на самом деле между ними происходит. Потому что на отношения учительницы и ученицы — это уже совершенно не походит. — Так все-таки, Анна, давайте проясним кто такая Александра Вячеславовна Трусова, — одиннадцатиклассница видит этого мужчину во второй раз, но насколько правильно понимает — это ее лечащий врач — лысый мужчина в возрасте с достаточно смешными очками на носу. — Моя классная руководительница, — она в принципе не понимает, как спустя неделю и полдня она вновь оказалась в этом кабинете, с этим мужчиной на этом небольшом кожаном диванчике. Мужчина, как на небольшом бейджике написано «Эдуард Сергеевич Блац», записывает что-то в небольшом блокнотике на весу, то и дело поглядывая на Щербакову. Чешет свою лысину, смотря на часы, и вновь озадачивает девушку вопросом. — Как она оказалась у Вас в квартире? Где Ваши родители, Анна, почему не они обратились за помощью? — слишком много вопросов за раз задает Блац. — Я позвонила ей, когда только началась ломка, — немного скрывая детали ситуации, тихо выдает Щербакова, — А мои родители работают далеко, но скоро обязательно приедут, к тому же мне скоро восемнадцать… — Мне не интересны оправдания Ваших родителей, это не мое дело. Мне нужно разобраться в обстоятельствах Вашей болезни, — и снова старая песня. Около часа она проводит в этом кабинете, рассказывая о своей зависимости, естественно замалчивая большинство нюансов. В палате ее встречают все такие же беспокойные соседки и их близкие люди, конечно, сегодня же день посещений, почти доходя до своей кровати она не замечает, что там тоже кто-то сидит, уже находясь в сантиметрах от спального места просто молча смотрит на девушку рядом, а после заключает в объятия. Даже шум рядом на секунду смокает, это первый раз, когда к ней кто-то пришел. — Я так скучала, — шепчет Аня в шею девушки, прижимаясь к Трусовой настолько близко насколько возможно. — Я тоже, Анют, — Саша невесомо целует ту в макушку, чувствуя, как у самой вот-вот пойдут слезы. «Прости меня» — они произносят одновременно, а после долго молчат, смотря на друг друга, наслаждаясь этой тишиной.***
Черный майбах останавливается около небольшой лечебницы на окраине города. Как только рыжеволосая заходит в здание, двигатель машины глушится. Черные линзы очков, с глаз перекладывают на соседнее сидение, попутно закрывая душки. Мужчина пальцами, покрытыми темными перчатками стучит по рулю, отбивая незамысловатый ритм. Ищет платок в бардачке, вытирает слезинки, что появились от резкого солнца. Возится по карманам, открывает окно машины и достает сигарету. Сверток поджигается и подносится к губам, наделяя обладателя никотиновой дозой. На экране магнитолы мужчина выбирает нужную песню в плейлисте и жмет кнопку включения.Okay — Chase Atlantic
Из окна вылетают небольшие кольца дыма. Отклонившись на кресле, мужчина довольно расплывается в улыбке, разглядывая салон. Это оказалось легче, чем он думал. Мужчина снимает резинку, что держала его волосы весь день, распуская каре, смотрит в небольшое зеркало — слишком поникшие глаза, даже внешне здоровый вид не спасает, глаза говорят сами за себя. Он достает из кармана телефон, быстро отвечая на все сообщения по работе, вновь заходит в переписку с тем самым неизвестным номером, странно, что текст еще не удалился, видимо человек продумал все наперед. Однако, волноваться пока причин нет. Он набирает один из немногих записанных в телефонной книжке номеров. — Omnia constituitur. Inveni ubi sit, — выкидывая сигарету в окно быстро говорит мужчина и сбрасывает номер. Скрип колес, машинный дым поднимается над землей и на месте, где только что стояла темная иномарка, остается лишь еле заметный след шин и небольшой тлеющий окурок.