***
Арс помнит, когда это началось. Ровно два года назад, шестнадцатого февраля, Антон вернулся с работы очень тихий и напуганный, как Попову тогда показалось. До этого у Шаста около месяца не сходила температура, хоть и маленькая, а он, легкмысленно рассудив, что это от усталости или на крайняк от слишком холодного и влажного климата, просто забил на это. Потом добавился кашель, а Шаст игнорировал свое состояние все настойчивее, пока на медосмотре на работе после рентгена ему не посоветовали сделать более детальный снимок грудной клетки. У Антона колени трясутся, когда он разговаривает с его теперь лечащими врачом, принимая на руки документы с прикреплёнными зажимом снимками легких, на фото в верхней части которых находились небольшие белые пятнышки — опухоли, как сказал врач. А рядом значилось «Рак лёгких, первая стадия». Внутренних сил не хватает даже на то, чтобы уточнить у Дмитрия, сколько стадий вообще существует. К горлу подкатывает ком, не давая нормально дышать, а ещё все происходящее обернулось бы хорошей шуткой, потому что... Эй, ну пожалуйста!.. С кем угодно, как угодно, когда угодно... Не с ним. Дурацкое человеческое убеждение о том, что неприятности обходят стороной, даже не задевая последствиями. Антону слишком страшно смотреть не на одноимеенное предупреждение на пачках сигарет, а на поставленный специалистами диагноз. Антон не знает, как сказать Арсению. Он и сам ещё не верит в это. Арсений пытается все считать по его лицу, а Шастун молчит, в ощущении полнейшей прострации чиркнув пальцами по колесику красной новогодней зажигалки, затягиваясь как можно глубже, что аж лёгкие и нёбо начинают болеть, тут же заходится хриплым кашлем и роняет сигарету на пол, чуть не обжегшись. Следующую ночь Антон не спит. Он не может. Мозг всячески отрицает произошедшее, и кажется, что парень посмотрел грустный фильм и просто отходит. Фильм, не реальность, блять. Сонный Попов, когда поднимался ночью на кухню за водой и видел так и не сомкнувшего глаз Шаста, лишь озабоченно качал головой, переспрашивая о самочувствии парня, а тот в который раз врал. Врал. А в голове вертится только одно: «Ты больной, так еще и пиздишь, как дышишь. И нахуй ты такой Арсу?». Тошнит от себя. У Антона нет ни слез, ни сил на то, чтобы эти слезы выдавливать, пытаясь вывалить эмоции наружу. Эмоций нет, кажется. Есть только постоянно пересыхающее горло, напряжение в коленях, головная боль и целая ночь, проведённая отрезками по несколько минут, когда он пялится в одну точку, забывая моргать. Арсений все узнал. Всё равно ведь узнал, Антон даже не понял, как. Думать не хотелось, лёжа головой у него где-то на груди, слушая быстрое сердце и слова «мы со всем справимся». Если быть честными, то у Попова ощущение, как будто частичка его сердца, души, чего-то самого родного и сокровенного ушла гулять далеко-далеко и теперь стоит и качается на краю обрыва. Он не пытался отрицать вероятность... смерти. Он знаком с этим словом лучше, чем нужно. Бабушки не стало около года назад, но мужчина пропустил похороны, посещая с Антоном больницу, когда парню выписывали рецепт на химиотерапию в таблетках вместо капельниц. И он не жалеет об этом, Антон-то не знал о смерти Анны Алексеевны — не был с ней знаком, а волновать его лишний раз Арсений не решился. Спустя пару месяцев Шастун начал понимать, что «шутка» затянулась. А найдя в одном из шкафов те первые снимки, он вдруг осознал, что нихуя это была не шутка. Никто не выскочил с плакатом «подстава», никто не отказался выписывать таблетки, никто не смеялся. В тот момент и пришло осознание того, что его организм подвержен не просто серьезной, а неизлечимой болезни, от которой умирает двадцать два процента заболевших. И Шаст действительно боится стать началом двадцать третьего процента. Химиотерапия — пиздец, если хотите знать. Антон до ужаса боялся всех этих иголок, шприцов и капельцниц. А эта процедура — общий синоним ко всему вышеперечисленному. Еженедельная процедура. Каждое утро воскресенья первый месяц было чем-то ненавистным и чересчур пугающим. Прямо перед первым походом Шаст начитался самой разнообразной хуйни об онкологии, капельницах и самом ужасном — о последствиях этих капельцниц. То есть, ни что иное, как полное или частичное выпадение волос. Первая мысль была «пиздец какой», а вторая «а что скажет Арс». Возвращаясь домой с перемотанной бинтом левой рукой(а не правой, ибо на правой в вену не попадали), Шастун, прислушавшись, уловил жужжание откуда-то из глубин квартиры. Справедливо решив, что это Попов колдует над мультиваркой или блендером и измельчает тыкву для приготовления любимого супа Антона, Шаст отправился на кухню, с намерением первый раз за сутки по-человечески обнять Арса. Ведь на капельницы к половине девятого, а мужчина, между прочим, директор крупного мебельного магазина в центре города. И ему следует отдыхать в утро воскресенья. Но, к его удивлению, на кухне брюнета не оказывается. Антон зарывается ногами в тапочки, которые по привычке оставил под кухонным столом, а не в коридоре, попыхтев, стягивает повязку и идёт на источник звука, а именно — в ванную комнату. Там, прямо напротив зеркала на табуретке расположилась фигура Попова в домашней растянутой футболке серого цвета, а жужжащая штуковина — электрический бритвенный станок?.. Что!? Арсений как ни в чем не бывало машет рукой отражению Шаста, когда глаза младшего наполняются слезами. — А-арс, что ты... Никто больше не комментировал эту ситуацию. Сейчас об этом напоминают выбритые(немного криво, конечно, но неважно) виски у Арса. Тогда Антон долго-долго сидел и смотрел куда-то внутрь себя, наверное пытаясь преисполниться смыслом жизни, но этот самый смысл по факту сидел напротив, массируя худые запястья, иногда задевая браслеты. Антон ещё долго мирился с той мыслью, что Арсений был готов из солидарности расстаться со своими волосами, которые стриг только у одной мастерицы только в одной парикмахерской Питера. Зато ему пошло бы, в принципе, как и все, что мужчина носил. От курения удалось избавиться только на третий месяц. За несколько лет привычка буквально всосалась в кровь, требуя никотиновой подпитки каждые три часа. В самом начале пути было тяжко, и по ночам кошачье блюдечко, которое использовалось не по назначению, наполнялось пеплом, впоследствии летящим с девятого этажа и рассеивающимся на парки и озерца Выборгского района, где они купили двушку несколько лет назад, до болезни. Затем курение заменили утренние прогулки, сахар — мед, а короткую зимнюю куртку — пуховик в пол, ибо имуннитет от капельнц максимально ослаблен. Волосы начали выпадать под конец курса химиотерапии, чему Шастун был несказанно рад. И то, выпали не все, а лишь какая-то часть, поэтому Антон скорее был похож на жертву начинающего парикмахера, чем на лысого дядю Пашу с первого подъезда, у которого в лысине отражались даже облака на небе. И на том спасибо. Дмитрий Темурович вещал о благоприятных прогнозах, а Арсений так и остался рядом с ним, в одной квартире. Чистить слив в ванной было как-то странно, потому что о выпадающих волосах Антон умалчивал до последнего, пока не засорил трубы. И от этого было ещё тяжелее... Он знал, насколько Попов любил его волосы, любил их естественные завитки и то, как они растрепаны после сна. А сейчас что? Три волосины в три ряда, как себе говорил парень. Было странно получать инвалидность. Странно и почему-то стыдно. Он же не помирает и в состоянии о себе заботиться? Антон надеялся, что да. Химиотерапия в таблетках, прописанная «на попробовать», неожиданно отказывается работать — видно по анализам. И это изрядно портит день, и последующие тоже. Опять ездить в эту, чтоб её черти выдрали, клинику. «Евроонко»... Эта надпись, эта регистратура, эта койка для капельниц с бирюзовой обивкой и даже Дмитрий Темурович вскоре начинают заебывать. Утро воскресенья опять украдено, а это, между прочим, единственное утро, когда он может проснуться рядом с Арсом и никуда не убегать. На самом деле страшно. И правда страшно однажды отправиться в больницу, а потом постепенно понимать, что ты в ней и останешься... возможно до конца. Шаст слишком много начитался историй на форуме в интернете. Пятнадцатилетняя девочка писала на нем о симптомах четвёртой стадии, о том, что её мать последний месяц не вставала, а могла издавать только непонятные звуки, находясь в состоянии овоща, если быть честными. И Антону было до дрожи в коленях жаль эту девочку. Эта малышка рассказывала, что её мать на последнем месяце жизни буквально выперли из хосписа, так как заведение не хотело брать на себя её смерть. И, черт, это действительно пугало. Пугало даже то, как спокойно ребёнок отвечала на все вопросы — она как будто рассказывала о погоде не завтра. Фото в её профиле не было, на аватарке стоял какой-то кудрявый мальчик на радужном фоне, а ник звучал как «@kurenie_ubivaet», и Шаст видел в этом ебаное пророчество и совпадение, но все равно продолжал читать её записи и задавать ребёнку вопросы. Первый раз(он надеется, что последний), когда от капельницы настал пиздец, случился на четвёртой процедуре химиотерапии. Её экстренно перенесли на вторник, ибо в воскресенье анализы Антона оставили желать лучшего, напугав Дмитрия, а процедура при таких результатах запрещена категорически. Еле как отпросившись у босса, он провел пару часов «отгула», сорок минут из них пролежав на кушетке. В «Евроонко» даже нашел себе знакомую — Ирину, которая каждую процедуру переживала за свою копну каштановых волос и постоянно жаловалась на то, что нельзя сделать ноготочки в салоне из-за слабого иммунитета. Антон думает, что она дура. Возвращаясь в поликлинику, где он и работал в регистратуре, он чувствовал себя просто отвратительно: во-первых, спать хотелось жутко, во-вторых, под повязкой был виден огромный синяк из-за криворукости медсестры, в-третьих: мир немного плавал перед глазами. Да, его, кажется, информировали о последствиях капельниц, поэтому процедуры назначались на выходной день, чтобы в таком состоянии не переть на работу. Но сейчас у Шастуна как-то нет выбора. Открывает глаза он, лёжа на кушетке той же поликлиники, а над ним нависает озабоченная мамочка и девчушка лет восьми, постоянно спрашивающая что-то у родительницы. Мир опять темнеет. Открывает глаза во второй раз он уже в больнице, ослепленный белизной окружающих его стен, постельного белья, стола и даже таблеток, которые ему настойчиво пихает в рот молоденькая женщина, санитарка, наверное. — Молодой человек, что с вами произошло, не вспомните? — суетится женщина, подавая ему стакан с водой, вынуждая проглотить горькие таблетки в один присест. — Это от химиотерапии вроде, — кривит губы Шаст, и тут же поясняет, поймав вопросительный взгляд девушки: — У меня онкология. Эта информация явно пугает её, она тут же убегает куда-то, возвращаясь с каким-то мужчиной, который выглядел довольно забавно: коротышка с хвостиком и в белом халатике, подвязанным поясом, напоминал домработницу из сериалов про богатеньких дяденек. — Молодой человек, что ж вы молчали, о таком нельзя не говорить! Мы могли дать вам препарат, который бы очень усугубил ваше положение в плане онкологии!***
Арс очень не хотел показывать того, что он действительно переживает за его жизнь, как казалось Попову, намного больше, чем младший. Это бы нехило напугало Антона, он бы ещё и вину чувствовал за все эти переделки, что с ним случались. Арс всерьёз боится начать курить. Блять, это даже звучит глупо: у твоего парня рак лёгких, а ты, видите ли, от нервов, куришь прямо в своём кабинете на работе в малюсенькую форточку, лишь бы не нести всю эту отраву домой. У Антона второй месяц, как он честно не брал в руки сигарету, а Попов гордится своим мальчиком. На него столько всего свалилось, столько пришлось менять в своей жизни, а что-то просто принять, но он справляется и справится. Слушал бы это Антон, точно бы фыркнул и попросил Арса не обесценивать свое участие в его жизни.***
Арс стоит в какой-то жутко важной конторе с белыми мраморными стенами, которая отдалённо похожа на больницу Антона, с очень нехорошим предчувствием. Неизвестно откуда выходит Дмитрий Темурович, Попов почему-то подмечает, что на форме у него изображён маленький силуэтик ангела. Доктор отдаёт ему стопку бумаг, со словами «Для вас наконец-таки все закончилось» и нечитаемым лицом. Только почему нигде нет Антона? Почему бумаги о выписке дают Арсу, и что «наконец-то закончилось»? А о выписке ли бумаги?.. Арс вытаскивает из тонкого файла первый печатный лист, где собрана информация из... подождите, похоронное агентство? Что?! Какое отпевание, какой гроб, какая надпись на надгробии... Руки дрожат совсем часто и крупно, а когда он вынимает второй документ, зачем-то сложенный вдвое, оттуда вываливается... Свидетельство о смерти? Нет, нет, нет... Все же было хорошо, Антон же светился... Нет... Арс, не видя перед собой абсолютно ничего, садится на грязный, с разводами от снега, пол, пытаясь что-то понять, осознать... Блять, это же невозможно... Белый открытый гроб разместился в центре круглой комнаты, весь заставленный букетами с четным количеством искусственных цветов. Арсений сидит в предбаннике отпевального зала, не в силах сделать шаг. Волосы взмолкли, челюсти плотно сжаты, давя в горле всхлипы. Резко вздернув под плечи, его поднимает на ноги знакомый мужчина — Дмитрий Темурович, в руках которого подрагивает свеча, капая жёлто-коричневым воском на грязную плитку, — ему самому жутко тяжело и даже стыдно перед Поповым. Позов скрывается в зале, где уже начали звучать молитвы. — Попрощайся, Сень.., — звучит знакомый с детства голос, заставляющий его резко дернуться и обернуться: прямо перед ним застыло лицо его покойной бабушки, похороны которой он и пропустил. — Не поступай с ним, как со мной... Не как со мной, Сеня!***
Просыпается он с жуткой трясучкой и криком, тут же стирая ладонью с лица холодные слезы. Антон как ни в чем не бывало сопит, уткнувшийся лицом в подушку, до безумия милый и какой-то нереальный. Весь сон проносится вспышками перед глазами, и это взаправду тяжело и режет по сердцу затупившимся лезвием, оттого делая ещё больнее. Волосы мокрые, а одеяло вязким комком сбилось где-то в ногах, и Арс спешит поправить его — они с Тошей спали под одним, а отбирать тепло у Антона не хотелось, а то вдруг еще простынет. Арсений садится на кровати, подтаскивая одеяло к себе и накрывая им младшего, не упустив возможности провести тыльной стороной ладони по его сейчас холодной щеке. «Во сне все более холодные, Арс, успокойся...» — пытается занять мыслями он сам себя. Любые отголоски сна прошибают насквозь сердце и солнечное сплетение. Арс не хочет его будить, но с собой поделать тоже ничего не может. Он слишком параноит в последнее время. Тощего плеча Антона касается тёплая рука.***
Антон отправляется на плановое обследование в апреле. На четвёртое полугодовое обследование в его жизни. Они вместе уже два года борятся за то ценное, что не купить ни за какие деньги, что дается лишь раз. Всё анализы сданы, но Антон, по-честному, уже не особо верит в свое исцеление, главное, лишь бы болезнь не развивалась слишком быстро, а вещества в капельницах поражали опухоли или новые очаги воспалений. Дмитрий Темурович выходит из кабинета, сжимая в руках кипу документов и выписок из разных кабинетов. На его лице играет спокойное, тихое счастье. — Антон, для вас настала ремиссия. Но являйтесь на проверку каждые полгода. Поздравляю.***
Арс помнит, когда это закончилось. Арс помнит, как обнимал Антона, не боясь одним неверным движением сбить его с ног, ведь слабости от капельниц больше неоткуда взяться. Арс помнит, как после всего страшного, что они пережили, в их жизнях наступила прекрасная пора: спокойствие и осознание того, что весь этот кошмар позади, а прошли они его вместе, держась за руки. Двадцать третьего апреля на сцепленных в замок руках заблестят в лунном свете обручальные кольца.