В темноте

Правило Хоппера непреложно: дверь должна оставаться приоткрытой. Майку это не нравится, конечно, но Одиннадцать неплохо научилась притворяться, что и ей тоже. Вот бы взять да и захлопнуть эту чертову дверь, запереть все замки в доме, чтобы не вздрагивать по ночам от каждого шороха, не искать в тенях лицо Первого. Векны. Генри. Как ни назови, это не меняет ни его сути, ни его деяний, ни его желаний. Ни его одержимости юной девушкой, изо всех сил пытающейся убедить себя: там ничего нет, там – в темноте. – Ты опять пыталась дотянуться до Макс всю ночь, да? У тебя усталый вид, Оди. В голосе Майка искреннее беспокойство, Уилл присоединяется с похожим вопросом и заискивающе пытается заглянуть Одиннадцать в глаза. “Как побитая собака”, – проносится в голове непрошенная, постыдная мысль. Да вот только с каждым днем стыда все меньше и меньше. Майк не замечает очевидного, Уилл весь иссохся от тоски, а Одиннадцать… Одиннадцать старается сосредоточься на том, что происходит здесь и сейчас, при свете дня, а не на терзающих ее кошмарах. – Нет, просто… – ответ застревает у девчонки в горле тугим комком, – у нас там сова поселилась, мешает. Майк не верит. У него дёргается губа, но он делает над собой усилие и улыбается. Приличия ради он пытается развить эту тему, но Уилл тянет друга за рукав толстовки и резко что-то тому шикает на ухо. Майк закатывает глаза, но нехотя замолкает, а потом под предлогом покупки еще одного коктейля встает и отходит от стола. Оди даже благодарна Уиллу, она заводит разговор с Нэнси, потягивает через трубочку газировку, и на чертову секунду все снова кажется обыденным и нормальным. Нормальным для города, разделенного на четыре части порталом в иной мир. И весь день дальше тоже кажется нормальным. Ребята после уроков раздают бездомным еду в школьном спортзале, потом помогают мамам с детьми. После ланча и очередного городского собрания перевешивают разрисованное фото Эдди, заменяя его нормальным. Робин тараторит за ужином какую-то чушь, и Стив привычно смеется ее шуткам, даже если они совсем дурацкие. Одиннадцать замечает, как недовольно косится на Стива Майк и как он точно так же косится в сторону сестры. Джойс по привычке проверяет, работает ли у них в домике рация и трижды передоговаривается на завтрашний ланч. Все кажется нормальным, когда Хоппер бурчит ей пожелания спокойной ночи и еще какие-то отцовские напутствия. Все кажется нормальным, пока льется дневной свет, пока горят лампы, пока она не остается одна – в темноте. – Джейн… Генри пришел поиздеваться сегодня, раз назвал ее так. Обычно он просто тихо стоит рядом, искаженный лунным светом, словно затянутый тонкой дымкой, наблюдающий за ней с той стороны, с Изнанки. Обычно он показывает ей лицо Макс раз или два, усмехается, а после растворяется в густеющей темноте ночи. Но сегодня все будет не так, и Одиннадцать это прекрасно понимает. Она судорожно выдыхает и ненавидит собственный голос за то тончайшее дрожание, которое точно услышит Генри. – Тебя тут нет, тебя тут просто нет. Оди пытается не смотреть на приоткрытую дверь, но как будто не может оторвать взгляда от странной игры света и тени. Генри был словно белоснежным ангелом, пока она не упрятала его в тени, пока его не изжарили молнии, растворив вместе с человеческим обликом крупицы чего-то светлого. – Тебя, – почти задыхается Одиннадцать, борясь с желанием натянуть одеяло на голову, – тут нет. – Джейн, засыпай милая. Хочешь, я расскажу тебе сказку? Оди понимает, что это лишь касание ветра, сквозняк из открытого окна, но почему-то ей кажется, что пальцы Векны почти скользят по ее коже. Она аккуратно ощупывает пальцами собственные щеки, боясь обнаружить на них кровь или грязь. – Засыпай, моя царица. Ей хочется вскрикнуть, но сил уже нет, и она проваливается в сон против воли, в его сон, в его мечту. Генри берет ее за руку и ведет скалистой дорогой вдоль глубоких обрывов, вдоль гнезд диких демогоргонов, в обход бездонного ущелья. Они карабкаются куда-то вверх, к самой вершине горы, а вдалеке красноватое солнце затянуто черной тучей. Генри не произносит ни слова, его хватка на руке Одиннадцать не ослабевает ни на секунду. Она, разумеется, знает, куда именно они идут, знает, что он мог бы избрать путь куда более короткий, знает, что так он в который раз показывает ей свой мир, его владения, его царство. Ее царство однажды, как он надеется. И вот, наконец, очертания его старого дома. Но в этот раз все не так. Дом более целый, часы не парят в воздухе, роза на витраже будто переливается, а истерзанных тел не видно. – Это что? Хрип вырывается из глотки Оди, когда Генри подводит ее к утыканному шипами стулу. – Твой трон, моя царица. Где-то в отдалении гремит гром. – Я расскажу тебе сказку, – улыбается Генри, и на мгновение она видит в истерзанном лице Векны черты человека, которого когда-то считала единственным другом, – о смелой девочке, решившей дважды войти в одну реку. Вокруг все затянуто красноватой дымкой, вне этого сна ее ждет мир куда лучший, чем этот. Вне кошмара Генри у Одиннадцать есть друзья, возлюбленный и крохотный шанс на почти нормальную жизнь. Вне кошмара Генри – счастливый мир, полный людей: хороших и плохих, веселых и грустных, удачливых, смешных и не очень. Вне кошмара Генри есть сама Одиннадцать. Но почему же тогда ей кажется, что только так, рядом с этим чудовищем, пропадает чувство одиночества? Векна, словно читая ее мысли, внезапно улыбается своим изрубцованным ртом. На крохотный миг он снова становится похож на красивого человека, которым когда-то был. Он подводит Одиннадцать к трону и начинает нашептывать ей сказку: – Жила-была девочка, и пожелала она однажды любимому брату споткнуться о камешек, да вот только камешек этот взял да и отлетел девочке в глаз. И стала девочка слепая. Не видит она более ни лиц друзей, ни света дневного. Все окутано тьмой, и никто не идет эту девочку искать. – Я иду! Я всегда… – Не слушаешь меня. Доверяешь – не мне. – Генри, хватит. Пожалуйста! Венка – царь и повелитель здесь и сейчас, что же он медлит? Что же не прикует ее к стене снова? Он лишь смотрит пристально и будто бы решается – сказать или не сказать? Но вот миг проходит, и он со злобным рыком хватает Оди и отрывает от земли, устремляется к центру своего дома, а вокруг стоит такой грохот, как если бы мир решил разрушиться. Одиннадцать просыпается за секунду до момента, когда Генри пытается ее усадить на шипастый трон, а перед этим она снова видит черную тучу, обволакивающую теперь все небо мира Векны. И странное, почти вызывающее ликование чувство, приходит к Одиннадцать – Векна тоже не имеет понятия, где именно сознание Макс. И ему нужно найти ее не меньше, чем самой Оди. За окном – раннее утро, новорожденное солнце пытается пробиться через густеющий в воздухе с каждым днем пепел. – Я здесь, – Оди судорожно ощупывает себя и растирает ладонь, что сжимал Векна в ее кошмаре, – на свету, а он остался в темноте. Его тут нет. Нет! И впервые за долгие недели она не чувствует полного облегчения. А что, если она могла бы расспросить, остаться в сне подольше, усмотреть какие-то подсказки? Что, если в следующий раз ей стоит быть внимательнее? К Изнанке, к самому Генри? Дверь комнаты Одиннадцать все также чуть приоткрыта, и в отбрасываемой ею тени на секунду появляется силуэт. – Я жду тебя, моя царица. Здесь – в темноте.