quoth the raven 'nevermore'

рампо знает, что все задания, данные ему фукудзавой, захватывающие и интересные. он знает, что нет ничего, чего он бы не смог решить. ничего, что могло бы задеть непосредственно его персону. ничего, что хоть как-то объясняло бы мнущегося фукудзаву с печалью во взгляде. печалью, что отдаленно напоминает жалость. эдогава пытливо наклоняет голову и улыбается, отбрасывая опасения. не больше часа назад он пил чай вместе с йосано – значит, нечего опасаться, единственный важный ему человек в порядке. – вы позвали меня, значит снова случилось что-то интересненькое! что нам известно на данный момент? фукудзава греет остывающий чай уставшими руками. прячет взгляд в светло-зеленом, всматривается в небо, вздыхает. информация клокочет внутри чем-то смутным и грязным, не ранящим, но душащим – необходимость родителя сообщить ребенку о том, что тот болен. не за себя – но болит, пусть ни детектив, ни наставник не признают возможность подобной связи между ними. – тебе предстоит расследовать смерть, предположительно самоубийство.. – фукудзава прикрывает глаза, отпивая мерзкий прохладный чай, – эдгара аллана по. кажется, вы были знакомы. эдогава думает, что ему послышалось. моргает часто-часто, чтобы едва-едва скрываемая тоска в голосе шефа рассеялась, встряхивает головой, наклоняет её туда-сюда. не понимает. умен, даже гениален – и не понимает. нонсенс. абсурд. больно. почему-то. — что нам известно на данный момент? фукудзава вздыхает. скольких трудов стоит просканировать самого себя, раскрыть преступления, совершенные против человеческого-уязвимого внутри? – найден вчера ночью. передозировка таблетками, рядом записка. приоткрыто окно. предполгают самоубийство. не то чтобы я заинтересован в работе с гильдейскими шавками, но.. – фукудзава тяжело вздыхает, – луиза действительно хочет мира между нашими организациями, потому и попросила тебя расследовать. все улики указывают на самоубийство, но едва ли всё так просто. возьмешься? рампо поправляет берет. ворсинки на нем впиваются в кожу раскаленными иглами, съедают отпечатки. воздух электризуется – тяжело дышать, невозможно выдохнуть, не рассыпав искры. эдогава спокоен, и спокойная улыбка, граничащая с одичавшей, дежурно растягивает губы в разные стороны. мысль скользит неуместным любопытством: 'а что с его енотом?'. – с енотом? – переспрашивает фукудзава. видимо, рампо произнес последнюю мысль вслух, – господи, понятия не имею. можешь спросить кого-то. — призрака? шеф, в перечень моих обязанностей не входит спиритизм. нет, я могу попробовать, но.. фукудзаву удивляет, с каким усердством детектив пытается шутить, даже если сам едва осознает понятия юмора. рампо перекатывает во рту карамельку. йосано принесла к чаю шоколад, но детективу не нравится черный. к тому же, он не сладкий. какое удовольствие, если нет сладости? – ты слушаешь? – нет, шеф. повторите. – говорю, что сегодня же начинаешь расследование. дазай может пойти с тобой. скажи, когда будешь готов. зубы сжимаются немного крепче, с глухим хрустом ломая тонкую карамель. рампо чувстует боль в зубах. наверное, нужно прекращать есть сладости. — я пойду сам. фукудзава вздыхает. – можешь взять с собой йосано. – я пойду сам. фукудзава пожимает плечами. поднимается, размеренными движениями достает чай. кивает детективу – хочешь? рампо держит прищур, отрицательно мотает головой. юкичи хочет переспросить, уверен ли он – имея в виду очевидно не чай, – но решает промолчать. рампо гениален до невозможности – невозможности заводить отношения, дружбу, до невозможности чувствовать интерес, – но тот странный юноша, уже покойный, кажется, действительно заставлял эдогаву чувствовать что-то. не то что бы рампо соглашется с этим. подшучивая над ним из-за непонимания бытовых вещей, агенство упускало не менее интересную тему, до того ироничную и забавную, до того болезненную, что вполне сошла бы за смешную — непонимание эдогавой чувств. было что-то теплое и важное, что-то родное до молчания и немого счастье, что-то очень-очень хорошее в отношениях с фукудзавой. все называли это калькой на детско-родительские отношения, и не то чтобы эдогаве было до этого дело. было что-то драгоценное и захватывающее, нерушимое и крепкое в отношениях с йосано. все называли это дружбой, и рампо не возражал. отношения с эдгаром не выходило спрятать в общепринятые слова и концепции, и это раздражало. его хотелось раскрыть, но не расследовать, потому что последнее неминуемо означает что-то плохое. не персонально плохое для эдогавы, но общепринятое – то, из-за чего все грустнеют и становится немного тяжелее дышать. прикрывая за собой дверь агенства, детектив ловит себя на мысли о том, что думает об аллане в настоящем времени, когда следовало бы в прошедшем. мысль занимает недостаточно времени, чтобы по-настоящему ранить, но достаточно, чтобы задеть. едва ли рампо смог бы пересказать, как именно он добрался до квартиры. встретившая его у подхода к дому луиза облегченно вздыхает, и рампо чувствует что-то противоественное и неясное. рядом нет никого из своих с боевой способностью – плохо. – спасибо, что пришли, рампо-сан. мы ничего не трогали, только.. – это не горечь и не печаль, просто показательная грусть, которую принято выражать в столь ужасающих ситуациях, – ..только сняли тело. но всё аккуратно, в перчатках. рампо достает из кармана пригоршню шоколадных конфет. белый и молочный, немного растаявшие от тепла рук. луиза смотрит выжидающе, рассчитывает, наверное, на какую-то реакцию – но что рампо может сделать или сказать, если это всего лишь очередное дело? задание, расследование, очередной труп без загадочных обстоятельств, которые вызывали бы интерес. это работа. – где енот? луиза моргает, поправляет очки. у неё глаза цвета мха, влажные и глупые. рампо она раздражает, вся, целиком. – люси временно взяла его себе.. потом, наверное, отдадим куда-то. а что? рампо озирается в поисках мусорного бака. не найдя ничего, со вздохом прячет обертки в карман. решительно открывает дверь подъезда, растворяет силуэт в чернильном и затхлом. бросает через плечо: – я расследую это дело. при условии, что вы отдадите мне его. луиза, предупрежденная о странностях детектива, кивает. к чёрту. лишь бы расследовать, лишь бы несказанное заклубилось в воздухе с удвоенной силой, лишь бы прах эдгарда рассеивали с пониманием того, кто является его убийцей. не то что бы ребром стояли теплые чувства к покойному – скорее, необходимость запоминать все выпады в свою сторону, чтобы не списывать их со счетом и не забывать по ним же платить. рампо ожидает, что дверь откроется с тихим скрипом, наследуя книжным клише, но она отворяется глухо и нехотя. тяжелая, дубовая, с витиеватым узором времен, которые рампо не в силах опознать, без единого следа насильственного проникновения. ни единой царапины от отмычки. ни единой вмятины от лома. ни единой пружинки, выскочившей в результате неосторожной работы шпилькой. ничего-ничего-ничего — дверь распахнута, обнажая агонизирующее нутро. внутри темно, затхло, пахнет качественным воском и едва-едва начавшим разложение телом. фукудзава сказал, что окно было приоткрыто, но его очевидно недостаточно для вентиляции огромной квартиры. рампо раскусывает орешек внутри конфеты напополам. маленькие кусочки оседают на языке, и зубы противно скрипят друг о друга. неужели гильдейцам не хватило ума положить тело в прохладное место? рампо полагал, что его беспристрастность выдержит увиденное – и снова просчитался. видя аллана, он чувствует интерес – яркий, жгучий, как вспышки фейерверков, как скольжение скальпеля по нежной коже запястья, как пойманные меж пальцев электрические разряды. видя мертвого аллана, он не чувствует ничего. тело эдгарда растянулось на кожаном диване – длинное, несуразное, будто высеченное из гнилого дерева, сломанного грозой. грязные волосы прячут глаза, чистая одежда – тело. распахнутая рубашка обнажает странгуляционную полосу. рампо понимает, что для осмотра тела можно позвать йосано – равно как понимает, скорее интуитивно улавливает то, что ничего нового они не увидят. отметина на шее бордовая и рваная, идеально совпадающая с рельефом лежащей рядом петли. всё ясно настолько, насколько же тяжело принять. подошедшая луиза щебечет что-то о том, как печальна потеря такого выдающегося детектива. рампо презирает её за это – много болтовни, и ни единого факта, что имел бы реальный вес. ни единого факта, что помог бы опровергнуть единственно верную теорию, очевидную до скрипа и отчаяния-отрицания. – это самоубийство. – медленно, чётко произносит рампо, – самое обыкновенное самоубийство. луиза поджимает губы. её лицо идёт красными пятнами, изо всех сил стараясь изобразить скорбь. рампо думает, что ударит её прямо сейчас, и принимается упоенно крошить леденцы в необъятных карманах. – уйдите. мне нужно убедиться кое в чем. возможно.. – мы предполагаем, что в этом замешана мафия. накануне смерти мы видели человека оттуда, выходящего из квартиры, к тому же.. сладость конфет сменяется приторностью. обвинения в сторону могущественной организации без каких-либо оснований – либо луиза не умеет делать намеки, либо действительно полагает, что рампо не поймёт преследуемых гильдей целей. раздражение сменяется презрением, удачно вплетенным в тонкую улыбку. перекатывая во рту осколок леденца, рампо щелкает пальцами и холодно заявляет, щедро мешая свои рассуждения с издевкой: – супердедукция подсказывает мне, что вы хотите обвинить мафию в убийстве эдгара аллана по, думая, что набрали достаточно сил, чтобы сразиться с ней. к тому же, привлекая меня в качестве детектива из агенства, вы надеетесь заручиться его помощью. моё потверждение будет значить, что мы согласны обвинить мафию и выступить с вами заодно. вероятней всего, вы поймаете какую-то шестерку и выставите её в качестве наемного убийцы. в этой версии много изъянов, и она не сработает, но, учитывая ваши умственные способности, и вашу, луиза, руководящую должность, смею предполагать, что так оно и есть. девушка замирает на месте, бледнея. – если хотите моего совета – бросьте эту затею. – рампо дружелюбно улыбается, жалея, что не имеет при себе ни оружия, ни соотвествующих навыков, – если же хотите моего окончательного вердикта насчёт этого дела – будьте добры уйти и не мешать. луиза шепчет что-то очевидно непечатное и быстро выходит – не выбегает, конечно, – из квартиры. рампо остается наедине с зыбкой душащей темнотой квартиры и бездыханным телом. хочется коснуться, как ребенок касается мертвой кошки на улице, что убедиться, что так оно и есть, что вот она, смерть, странная и обыденная, не впечатляющая и не красивая. застывшая и обезличенная, бережно собирающая сияние разума в глубине глаз и рисунок дыхания на зеркале у рта, приложенного в порыве отчаянной надежды. детективу хочется собрать больше улик, хочется доказать, что здесь нет и не было место суициду, что это просто нелепая случайность. эдогава понимает, как работают убийства. знает, что представляет из себя мафия, безошибочно угадывая мотивы и причинно-следственные связи. рампо ни-ко-гда не понимал и не понимает самоубийства и всегда избегал их расследовать. он сумасшедше, до предела хорошо понимал смерть и никогда не мог понять жизнь, со всеми её болезненным эмоциями и тем, что им предшествует и сопуствует. эдогава сомневается, что хотел бы понять. сомнения сжирают его, выгрызая всю накопленную сладость. хотел бы он раскрыть это дело? м. хотел бы он вернуть аллана к жизни? несомненно. отстраненно скользнула мысль о знакомом эспере-некроманте. рампо отгоняет жуткую идею и морщится. отвращение к некоторым идеям он не может ни одолеть, ни объяснить. рампо чуствует, что пытается превратить ситуацию в театр абсурда – просто чтобы не падать. в объяснение ситуации самому себе, в объятья неподвижного по, в разорванный пространственно-временной континуум – просто потому, что эта реальность не может быть правильной. в открытое окно врывается октябрьский ветер, скидывает со тяжелого деревянного стола записку. рампо аккуратно поднимает её с пыльного дощатого пола и вчитывается в обреченные пять слов, с первого раза заучивая наизусть: 'lord, help my poor soul.' это всё. по, обладая сильнейшим литературным гением, не посчитал нужным снабдить свою смерть чем-то выдающимся. рампо порывается зажечь свечу, осмотреть записку на предмет скрытых чернил, узнать что-то ещё – что-то, что сделало бы расследование не таким скучным, а ситуацию саму по себе – не такой безнадежной. дедукция подсказывает, что это бесполезно. рампо встает, и немного пошатываясь, обходит квартиру. вещи сложены предельно аккуратно, и только пыль врывается в легкие. детектив отстраненно думает, что же будет с квартирой – большой, просторной, крепкой, с изысканной мебелью и прекрасным видом на город. думает и удивляется своему цинизму, больно прикусывает губу, случайно задевая её вместо желанной карамели. растерянно шарит по карманам – пусто. и внутри тоже почему-то. будто отчаяние – это монетка, которую бросили внутрь колодца, а она летит и летит, зависает в невесомости, ударяется о каменную кладку, никогда не достигает дна, потому что у пустоты нет дна, и звонкие щелчки будут резонировать потуда, покуда мозг не перестанет обращать на них внимания. рампо хочет взять перо и написать что-то. не брать ничего с места преступления – очевидное правило, обоснованный запрет, но.. не меняясь в лице, эдогава подбирает перо, лежащее рядом с запиской. огромное и черное, вероятное, когда-то принадлежащее ворону. рядом лежат чистые листы бумаги, и детектив не уверен, зачем сминает их и складывает в карманы. он слышал, что люди изобретают разные способы почтить умерших, удивлялся этому безмерно – видя за свою практику столько тел, в голову никогда не бы не пришло, что о каждом, когда-то бывшем человеком, могут скорбеть. рампо не знал, что умеет скорбеть и не знает, делает ли это правильно. разум резонно отмечает – ничего особенного не произошло, по не был ему ни другом, ни коллегой, ни членом семьи. он был соперником, а поражениям соперников – капитуляции, если уж быть честным, – принято радоваться. но радоваться не получается, и не получается спросить луизу о том, что же они будут делать с телом. и о причинах, конечно, спросить не выходит тоже. некого. выходя из подъезда, он замирает на полобороте. внутри остались рукописи, и едва ли гильдейские шавки смогут оценить их по достоинству. – господин детектив, вы закончили? рампо озирается и весело бросает: – нет, нужно взять ещё несколько улик для дальнейшего подробного изучения. рукописи жгут ладони, и эдогава думает о том, насколько всё происходящее вокруг иррационально. неправильно. сломано. завалено мусором и грязью до неузнаваемости, до невозможности установить изначальный облик. – дело раскрыто. – произносит он, возвращаясь к по-прежнему бледной луизе,  – смерть эдгарда аллана по – самоубийство. причины мне неизвестны, но здесь совершенно точно не замешан кто-то посторонний. более подробный отчет будет предоставлен вам после детального осмотра тела. луиза кивает. – вы говорили об.. еноте. мы можем доставить его на адрес детективного агенства, подойдет? в голове рампо вспышками взрывается одно слово: абсурд, абсурд, абсурд. стоять в трех лестничных пролетах от трупа единственного человека, заставившего его что-то почувствовать, и обсуждать блядского енота. рампо растягивает губы в подобие улыбки. – да, вполне. буду ждать. взмах руки как краткое уведомление о том, что он уходит. ноги едва слушаются, будто каменные коллоны, погрязшие в вязком болоте. за следующим поворотом его встречает йосано. подбегает, даже не пытаясь скрыть волнения, спрашивает что-то вроде 'как ты?', придерживает за руку. эдогава хочет что-то ответить, но не выходит, и глаза темнеют до детского беспросветного непонимания происходящего. спустя сто двадцать ударов сердца их догоняет луиза. у неё глаза стыдливо блестят, и лицо идёт красными пятнами. она делает небольшой поклон и быстро произносит: – здравствуйте, йосано-сан. рампо-сан, я умолчала об одной детали, но чувствую,  что нужно сказать. за несколько дней до.. до самоубийства по-сан находился в крайне бедственном состоянии. мы обеспечили его лучшим доктором, который сказал, что в нездоровье по-сана нет ничего серьёзного и он скоро поправится. он зачем-то просил позвать вас, рампо-сан, но так как между конвульсиями и судорогами были также приступы бреда, мы не придали значения его просьбе. вот причина, по которой я позвала вас расследовать это дело.. рампо с трудом может верить даже одному слову из сказанного ею, но йосано быстро произносит, опережая гадкие вспышки отчаяния: – это правда. я знакома с их доктором, и он упоминал этот случай. – девушка мрачнеет и быстро добавляет, кривясь, будто от раскрошенных зубов во рту, – он также сказал, что по-сан идёт на поправку. увы.. – я предполагаю, что он просто не выдержал мучившей его боли. или же.. или же сделал это в одном из бредовых приступов – он страдал ими и раньше. слова обвинения встали рампо поперек горла, ломая дыхание. будто есть смысл произносить очевидные вещи вслух. – нам очень, очень жаль. это вина гильдии, и гильдии с этим жить. йосано осторожно отпускает рампо, убедившись, что он может стоять самостоятельно. делает шаг вперед и звонко бьёт луизу по лицу. шипит, сжимая руки на воротнике чужой рубашке: – почему ты решила сказать об этом только сейчас? не смей говорить что-то о совести или.. – супердедукция, – равнодушно произнес рампо за её спиной, – скорее всего, в записях, которые я забрал, содержатся описания его предсмертных мучений, так как луиза отреагировала только после того, как обнаружила их отсуствие. вероятно, они не проверяли их предварительно, но риск в любом случае слишком велик. прочитав их, я бы спросил йосано-сан об этом случае, она бы сопоставила имеющиеся факты, нашла того доктора и в любой случае мы бы узнали то, что знаем сейчас. луиза, трепыхаясь в цепких руках йосано, нехотя кивает. доктор расжимает хватку, брезгливо окидывает взглядом след от собственной ладони, растекающийся на щеке девушки. – дело раскрыто. – тихо, но чётко произносит акико, – пойдем домой. октябрьский ветер рокочет вслед уходящим доктору и детективу. дорога к агенству занимает две тысячи шестьсот четырнадцать ударов сердца и сорванный голос йосано, шепчущей что-то успокаивающее. и ничего вроде бы не произошло, и рампо достаточно скрытен и тих, чтобы никто не заметил ни их связи с погибшим по, ни его в связи с этим печали. ан-нет, замечают. фукудзава не спрашивает даже, просто наливает ему чай. в стакане плещется темно-зеленый цвет с единственной чаинкой внутри, и детектив озирается в поисках сладостей. руки всё ещё заняты рукописями. агенство не задает вопросов. акико сидит рядом, ацуши спрашивает, можно ли обнять рампо-сана, изящное черное перо, взятое из квартиры аллана, неумолимо тускнеет. на следующий день он пытается этим пером что-то написать. на следующий после этого – прячет пальцы в пушистый мех. думает о том, что еноты долго не живут, думает о том, что происходящее – иррациональный абсурд. неделю после развеивают прах аллана. по прошествию ещё одной недели рампо с привычным весельем, – которому никто, включая самого эдогаву, не верит,– влетает в кабинет фукудзавы. детектив смиряется с тем, чему не даёт названия. ему нужно новое задание, в котором смерть была бы на привычной недосягаемой дистанции. и смерть действительно далеко, но почему-то каждое следующее 'дело раскрыто' срывается с губ всё большей ценою. наверное, дело в том, что весь его гений ошметками разбросан по старой викторианской квартире. карманы детектива полны сладостей и смятой бумаги, а меж пальцев скользит потрепанное воронье перо. он обещает себе попытаться, попытаться за них двоих – несмотря ни на что, ненаписанных рассказов так же много, как и нераскрытых преступлений.