***
– Хен! – яркая улыбка, врезающаяся в сердце купидоновой стрелой, заставляет улыбнуться в ответ. Беличьи щеки, чуть вылезающие за овал лица; черные глаза, чарующие своей таинственностью; и родинки, рассыпанные по шее, заставляют Минхо облегченно вздохнуть и откинуться на спинку стула. – Ты пришел. – Как я мог не прийти? Двинься, – Хан тут же двигает сидящего своими тонкими руками, усаживая попу на один единственный стул здесь. Они находятся слишком близко друг к другу. Ли незаметно рассматривает черты чужого лица, пока его обладатель о чем-то оживленно рассказывает. – Ты вообще меня слушаешь? – спрашивает Джисон, уже во второй раз щелкая пальцами перед лицом старшего. – Ой, извини. – Сильно волнуешься? – Есть такое, – да плевать ему на этот конкурс. Плевать на то, что может забыть слова. Плевать, если забудет движения танца. Сейчас самое главное то, что после их довольно серьезной ссоры (наверное, самой серьезной за последнее время), Джисон пришел поддержать лучшего друга, который впервые в своей жизни будет выступать на сцене. – Все будет хорошо, – ласково, свойственно только себе, произносит младший, переплетая пальцы Минхо со своими. Этот жест заставляет второго зажаться и вздрогнуть. Этот жест кажется чем-то большим, чем поддержка друга... Когда Ли выходит на сцену, все мысли из головы пропадают. Остается только приятное чувство наполненности. Чужая поддержка является сильным толчком для него. Медленная мелодия заполняет собой огромный, полупустой зал, где сидят только три судьи и Хан Джисон, внимательно наблюдающий за происходящим. Минхо поет, сладко и нежно смакуя каждую строчку их самой любимой песни. Он хочет улыбнуться тут же, потому что видит восхищение, удивление и радость во взгляде того, кто всегда, несмотря ни на что, оказывается рядом. В глазах Джисона появляются слезы, он прикладывает ладонь ко рту, пытаясь сдержать в себе эмоции, которые хлещут через край, потому что, заканчивая петь, Минхо начинает танец, который учил и репетировал месяца три. Плавные, изящные движения тела являются будто частью вселенной — настолько это невероятно и красиво. Взлетающие руки вверх стремительно опускаются вниз. Ноги, до этого сгибающиеся в коленях, распрямляются и пускают по сцене, позволяя летать, словно крылья. Джисон смотрит на своего старшего в черном облегающем костюме и уже плачет, пытаясь сдержать всхлипы и преодолеть застрявший ком в горле. Не получается. И потому, когда Минхо заканчивает, Джисон запрыгивает к нему на сцену и обнимает до хруста костей. Он вжимается в него, оставляя на блестящей стразами ткани пару своих слез.***
– Да хватит уже! – возмущается Хан делая несколько шагов вперед. Минхо его все время после ухода со сцены подкалывает, то предлагая салфетки, то шмыгая носом специально. Джисон делает вид, что ему обидно, но на самом деле просто смущается. Он всегда был чересчур чувствительным, но никогда не плакал от обычного танца... Или это был не просто танец, а выражение каких-то чувств? – Ладно, больше не буду, плакса, – видимо, это очередное прозвище для младшего, которое будет преследовать до тех пор, пока новое не появится. – Давай поедем на берег? М? – спрашивает спокойно, без всякого веселья, Джисон и хрустит чипсами, которые они купили сразу же после выступления. -Поздно вернемся. -Плевать. Сейчас Хану хочется просто развеяться. Просто расслабиться, вдохнуть глоток соленого воздуха, почувствовать приятную пустоту и усталость, которые мигом заполнят все тело. – Тогда поехали.***
Они молча сидят на берегу. Теплый, остывший песок скользит между пальцами ног. Волосы колышутся от порыва легкого бриза, а заходящее солнце окрашивает голубое небо в ярко-оранжевый. – Ты когда-нибудь чувствовал то, что не можешь объяснить? – разрезает вдруг тишину Джисон, поворачивая голову на смиренно прикрывшего глаза старшего. – Не знаю. Смотря, что ты имеешь в виду. Хан хочет сказать. Хочет сказать, что при виде этого особенного человека его сердце ликует и прыгает, словно щенок, встречающий своего хозяина. Хочет рассказать о том, что чувствует, когда его светло-пшеничных волос касается теплая рука, ероша пряди. Его переполняют эмоции, когда темно-карие кошачьи глаза заглядывают в самую душу и превращаются в полумесяцы. Когда глупые и, одновременно с этим, милые прозвища слетают с пухлых губ, внизу живота бабочки оживают и начинают лихорадочно порхать, разгоняя в венах кровь. Все это он испытывает к человеку, которого всегда считал лучшим другом. К человеку своего пола. Это не кажется неправильным. Нет. Просто странное чувство недосказанности пожирает изнутри. Но вместо того, чтобы во всем признаться, Джисон в очередной раз проглатывает слова, убивая бабочек и останавливая, кажется, время внутри себя. – Нет, ничего. Фигню какую-то сморозил. Давай наперегонки? – Хан срывается с места, чуть ли не падая на песок. Его полурасстегнутая белоснежная рубашка развивается по ветру, оголяя участки бледной кожи. Сзади, за его спиной, солнце уже исчезает, оставляя улыбающееся лицо в тени. Светлые волосы разлетаются в разные стороны, Джисон бежит спиной к горизонту, а глазами смотрит на медленно поднимающегося Минхо. Тот догоняет младшего, подбрасывает на свое плечо и мчится вдоль берега, чувствуя на шее горячее дыхание, а в носу запах персика и мяты, что щекочут нос.***
Эти воспоминания становятся чем-то далеким, когда Минхо звонит госпожа Хан. Из ее дрожащего голоса и еле различимых всхлипов Ли понимает, что сейчас самое время сломаться. Джисон не отвечал на звонки, смс и даже в школе не показывался несколько дней, но теперь стало понятно почему. Мужчина, спешащий с работы домой, не заметил молодого парня, идущего по пешеходному переходу, который не был оснащен фонарями. С глухим стуком тело ударилось о капот и отлетело вперед на несколько метров. Легкие перестали пропускать внутрь кислород, сердце замедлило ход, а сознание ищущего ответы на свои вопросы человека отключилось до лучших времен...***
– Все будет хорошо, – произносит уже десятый день подряд Минхо, но лучше не становится. Джисон лежит на больничной койке уже гребанных десять дней. Ссадины на его лице, руках и теле зажили, как и синяки. Но сознание не вернулось. И не хочет торопиться. А Минхо не знает, куда себя деть. Он приходит в больницу после бессмысленно проведенного дня. Сидит тут до того момента, пока взашей не выгонят. Он сидит тут даже чаще, чем родители, пожирающие себя виной. Минхо каждые полчаса встает на колени перед койкой и молится всем богам мира, лишь бы с Джисоном все было в порядке. Лишь бы Минхо никогда не услышал нескончаемый писк аппарата, поддерживающего хрупкую жизнь. После молитв и слез, парень успокаивается. Рассказывает Хану новости, как прошел его серый, скучный день. А потом берет холодную, мертвенно-бледную ладошку в свою, сжимает осторожно и говорит, что все будет хорошо. Как всегда делал Хан. Оказывается, жизнь без него — не жизнь вовсе. Смех, улыбки, радость, тепло и даже солнце исчезло после исчезновения Джисона, уступая место печали и беспомощности. Ли выходит опустошенным из больничной палаты и бредет медленно по пустым, тихим коридорам, слыша только капающий звук кулера и тиканье настенных часов. Он садится в автобус, бездумно смотрит в окно. В голове крутится миллион мыслей, которые хочется отогнать, но не получается. "Хочу, чтобы ты жил. Был рядом. Всегда был со мной. Я хочу быть с тобой. Я не вижу смысла без тебя. Хочу, видеть твою улыбку, плакса.", – слабая полуулыбка появляется на покрасневшем от слез лице. Минхо больно проглатывает тугой ком в горле и утирает слезы рукавом толстовки. Это прозвище нравится ему, как и все остальные, данные Джисону. Минхо нравится реакция Хана на каждое. А еще ему нравится сам Хан Джисон. Это Ли понял тогда, когда Джисон был окутан мраком комнаты. Тогда, когда Минхо придавил его к полу весом своего тела. Тогда, когда они были рядом. Это был вечер "релакса". Они шутили, смеялись, играли в настольные игры. Неожиданно во всей квартире выключили свет. Хозяин комнаты хотел пойти к выключателю, чтобы проверить, не перегорела ли лампочка, но споткнулся о сидящего на полу Хана. Упал на него, расставляя руки по бокам от светлой макушки. Тогда сердце забилось как бешеное. Оно потянулось навстречу джисоновому. Минхо потянулся к Джисону, но свет не вовремя зажегся. Смущенные, покрасневшие, они оба прочистили горло и продолжили настольную игру как ни в чем не бывало. Это был волшебный миг, который должен был стать толчком, началом чего-то нового. Он и стал. В тот вечер, когда случилась авария, Хо написал Джисону о том, что им надо поговорить. Тот, по сути, шел к лучшему другу домой, когда машина остановила ход его спокойной жизни. И, хоть старший ни в чем не виноват, винит себя. Потому и заставляет себя страдать. Пересматривает их совместные фотографии, кроша себя в щепки; слушает их любимую песню, с которой, к сожалению, не прошел в первый этап; и еще приезжает на их пляж, встает в ледяную воду и приходит в себя только когда зубы стучать начинают, а сил кричать уже нет. Юноша забирает кроссовки и идет вдоль берега, смотря на синие ноги. Они еле передвигают его. Парень снова задумывается о событиях последних дней. Живот скручивает от голода — он плохо ест. Глаза закрываются — он плохо спит. Тело слабеет — он падает на песок. Руки снова зарываются в волосы, но теперь не делают больно. Время застывает. И потому Минхо не сразу слышит звонок телефона. – Что? – дрожащий голос переспрашивает полученную информацию у заплаканного голоса на той стороне. В Минхо появляется немыслимая сила, он сбрасывает номер и мчится к дороге, в надежде поймать такси. Слезы льются по его щекам и поэтому водитель мчит так быстро, как только может...***
Влетев в палату, Ли делает несколько широких шагов внутрь, закрывая рот руками. Сердце сжимается, ком снова застревает в гортани. Это невозможно. – Привет, хен, – хрипло произносит Джисон, облокотившийся спиной на подушку. Он очнулся. – Боже... – Минхо зажимает его тут же. Без раздумий. Без капли промедления или сомнения. – Я так рад, что ты со мной. Джисон слабо улыбается. Его румяные щечки пропали. Глаза впали в глазницы, а вены на шее проступили сквозь кожу, перекрывая собой маленькие родинки. – Все хорошо, – младший поглаживает темную макушку своими слабыми пальцами и вдыхает полной грудью такой знакомый запах моря. – Соскучился по мне? – Безумно, – Минхо неожиданно целует очнувшегося в лоб, в висок, а затем в нос и в щеки. Он не может этого не сделать. Он сильно скучал. – Минхо? – удивленная интонация в голосе младшего вызывает истеричный смешок. – Можно я поцелую тебя? Джисон глупо хлопает глазами. Что это? Он все еще в коме? Как на это реагировать? – Ты этого хочешь? – Да. Очень. Также сильно, как того, чтобы ты поскорее поправился. – Тогда целуй. Мягкие, пухлые губы накрывают собой бледные, почти слившиеся с кожей. Джисон тихо скулит, когда проворный язык скользит через стенку зубов, потом обхватывает одной рукой затылок, а вторую кладет на широкое плечо. Он так держится, чтобы быть как можно ближе. Чтобы его слабые руки не упали вниз. А Минхо, вовлеченный в процесс, все сильнее углубляет поцелуй, делая его слишком уж мокрым и забирая весь кислород. Когда они отстраняются друг от друга, тяжело дыша, между ними протягивается тоненькая ниточка слюны, которую старший тут же разрывает. Внутри у обоих наступает весна, хоть за окном и идет снег, а ветер с каждой секундой завывает сильнее. Главное, что им — тепло.