"Разложите меня на столе"

Мало кто удостаивается внимания первого Предвестника. Он – воплощение холода, стойкости и справедливости, вечной вьюги; Зимы, созданной Её Величеством Царицей в стране мороза и стабильности. Редко видимый на людях, но исключительно почитаемый: ни один житель Снежной не осмелится сказать хоть слово о Педролино без должного почитания, благоговения и уважительного страха, а те, кто решат попытать удачу и сказать что-либо унизительное в Его сторону... Будут покараны, и даже не аристократией. Такими же простолюдинами, коими сами и являются. Каждый воин Фатуи стремится к его силе, каждый старик гордится тем, что видел путь "восхождения" Педролино, и ни одна женщина хоть раз не задумывалась о желании выйти за него. Даже сами Предвестники видят Его нечасто, и большинство относятся с почтением. Редкий человек получает такое же в ответ.   И лишь избранные удостаиваются чести сыграть с Ним шахматную партию. Это событие для каждого становится сродни признанию интеллекта и исключительной преданности Царице: далеко не всем позволяет бросить себе вызов правая рука Её Величества. Об умственных способностях Педролино в Снежной чуть ли не слагали легенды. Все знали, что из всех партий тот выходил победителем, и страшно завидовали счастливчикам, что имели возможность поучаствовать в битве умов, которую даже самый талантливый писатель не смог бы описать должным образом. Панталоне нравилось думать, что Пьеро – такой серьёзный и стоический – имел к нему некую слабость, тщательно скрываемую на людях, но глубоко ценящуюся наедине, к примеру, в кабинете или стенах любого другого помещения, способного спасти от вечной мерзлоты. Но даже он никак не мог предположить, что в один момент сам станет тем избранным, на чьём месте страшно хотел побывать ещё с юношества. Это была глубокая ночь, одна из тех, в которые абсолютно все Фатуи неустанно работали, а Предвестники и вовсе могли не заиметь возможности отдохнуть: приготовления к праздникам, созданным Её Величеством, всегда были тщательно выверенными до каждой пылинки и единицы моры. Что предполагало тонны отчётов о затратах, которые Панталоне всегда предпочитал заносить Пьеро лично, под предлогом сильной занятости младших Фатуи. Но они оба знали, что причина вовсе не в этом. Панталоне привычно, сотни раз делая это до сего момента, прошёл по изысканно украшенному коридору главного здания Фатуи и слегка улыбнулся, не увидев на посту у дверей кабинета Пьеро охранников. Неизвестно, какое такое задание они могли получить, что решились покинуть пост, но для Панталоне это было только на руку. Всё, казалось, идеально подстроилось для их встречи. Он никогда не стучался перед тем, как войти, – этой привилегией, данной ему самим Пьеро, Панталоне пользовался, как мог – потому и не сделал этого на сей раз. Встретило его уже давно знакомое помещение со множеством картин и шкафов с различного рода литературой, освещаемое лишь парой свечей и ярким светом Сияния из окна, напротив которого стоял никто иной, как Пьеро. Тот смотрел вдаль, на процветающую столицу, и стоял неподвижно, сложив руки за спиной и отбрасывая широкую тень на пол; выглядел так, будто ждал визита явно зачастившего с ночными встречами подчинённого уже некоторое время. Будто зная, что Панталоне придёт именно в этот момент. – Доброй ночи, мистер Пьеро, – начал Панталоне довольно весело, отбрасывая первое предположение о причине расположения начальника в пространстве, пусть и сочтя это интересным. Продолжил он, медленно и легко шагая к рабочему столу, стоящему на приличном расстоянии от окна, посреди кабинета. – Как и обещал, вот все отчёты о тратах к балу Трёх Зим. Пьеро не ответил; лишь слегка повернул голову и глянул на Панталоне оценивающе, поднимая взгляд от ног до лица, будто что-то взвешивая. Глаз того блеснул как-то азартно в свете Сияния, отчего что-то внутри Панталоне на краткий миг сладко свело. Вся ситуация казалась до жути подозрительной, но, не обращая внимания на это, он продолжил путь к столу. – Что же, Панталоне, ты знаешь куда их положить... – Пьеро замолчал, ещё раз проходясь взглядом по нему, а после кивая в левую от себя сторону, что-то показывая. – По правде говоря, есть ещё кое-что, что мне от тебя требуется. Точнее, что я тебе предлагаю. Контраст общего сурового вида и нехарактерного блеска в глазах поистине убивал Панталоне. Этот взгляд казался знакомым, но был совершенно... другим. Невольно стало не по себе: под ним он чувствовал себя ребенком на лабораторном столе Дотторе, беспомощным и способным лишь ожидать следующего действия учёного. Панталоне положил отчёты на стол и наконец удосужился взглянуть в ту сторону, куда легко кивнул Пьеро. Там стоял небольшой стол. Шахматный стол. По обе стороны красовались дорогие, резные стулья с мягкой обивкой (Панталоне помнил их, как и то, сколько они стоили), а на тёмной столешнице лежала изысканно расписанная шахматная доска. Фигуры на ней, расставленные заранее, стояли в каждой клетке с выверенной точностью профессионала – чётко посередине. Панталоне не смог сдержать удивлённого смешка, в непонимании и даже неверии глядя на Пьеро, выглядящего так, будто всё так и должно быть. – Видишь ли, шахматы – игра на двоих людей, – Пьеро медленно повернулся и подошёл к столику, – она заключается в непредсказуемости, ожидании следующего шага оппонента... Играть одному вполне возможно, но, если быть честным, мне в последнее время это наскучило. Он провел пальцем по каёмке шахматной доски как-то даже любовно, после чего поднял взгляд на Панталоне. В его выражении лица было что-то непривычное, новое. Казалось, Пьеро улыбался одними глазами. – В этом и есть суть моего предложения. Согласен ли ты быть в роли моего партнёра этой ночью? И если бы Панталоне ещё держал документы, они бы уже оказались на полу. Он, в абсолютном шоке, заозирался по сторонам, открывая в попытках что-то ответить рот, но тут же его закрывая, будто рыба, вынесенная течением на скалистый берег. Мир перевернулся. Это просто не укладывалось в голове – да, Панталоне считал, что занимал в жизни Пьеро особенное место, медленно и уверенно добиваясь его уже долгое время, но чтобы настолько... Вновь взглянув на того, Панталоне искренне улыбнулся: сейчас исполнялась его давняя мечта, и собственное счастье сдерживать было попросту невозможно. Казалось, вся буря эмоций отразилась в его глазах, ведь Пьеро тоже, пусть и еле-еле, на пару миллиметров, поднял уголки губ в ответ. Панталоне собрал всё своё самообладание в кулак, чтобы, положив руку на сердце, поклониться, смотря прямо в чужие глаза: – Это будет для меня честью, мистер Пьеро. Глаза того всё так же блестели, как и раньше, но в какой-то момент мелькнуло в них что-то тёмное, снисходительное и всепоглощающее, что-то... Страстное. Панталоне не заметил этого: счастье застилало глаза, настолько, что преодолел расстояние между ними всего за пару секунд. Он чувствовал себя окрылённым. Пьеро же указал на один из стульев, а сам сел на другой – за белую половину шахматного поля. На ходу Панталоне снял шубу, одним движением повесил её на спинку своего стула, после поправляя съехавшие после поклона очки и тут же садясь напротив Пьеро. Тот сидел расслабленно, но ровно, положив руки на стол, пальцем левой задумчиво стуча по столешнице. Смотрел на шахматы, явно думая, какой ход сделать первым. Он выглядел так, словно готовился к битве на равных. Лестно. Но тут же Панталоне напрягся: всё же, эта шахматная партия могла стать для него роковой, и ударить в грязь лицом совершенно не было желания. Пьеро взглянул на него с немым вопросом: "Готов?", ответом на который был решительный кивок. Панталоне, казалось, всю жизнь был к этому готов. Он сосредоточенно наблюдал, как Пьеро легко передвинул одну из пешек на пару клеток вперёд, начиная игру. Теперь, когда счастливо-окрылённое состояние прошло, Панталоне понял, что практически не умел играть в шахматы. Да, конечно, встречая на своём жизненном пути множество различных людей, бедных и богатых, купцов и аристократов, довольно трудно было не встретить ни одного, кто мог бы предложить хоть одну партию, но... Он нервно застучал пальцем по своей ноге, судорожно рассматривая всех пешек и думая, какой именно стоит сделать ход. Той, что перед королём? Но его же нельзя открывать, чёрт. Тогда, конём? В школе ему всегда казалось, что он – универсальная фигура. Так Панталоне и сделал. Конь теперь гордо стоял впереди. Тут же он перевёл взгляд на Пьеро – в глазах того мелькнуло некое осознание, будто бы он понял, какую стратегию Панталоне собрался использовать. На деле же... Ей и не пахло. Панталоне почти пробило на смех: куда ему до Пьеро! Пока он сидел и нервничал, тот уже сделал собственный ход конём! И вновь голову заполнило одно непонимание, даже страх совершения нового хода. Ему казалось, что, что бы Панталоне ни сделал, что бы ни предпринял, Пьеро уже победил. На доске половина поля Панталоне иррационально казалась открытой, уязвимой, заведомо слабой – сам он чувствовал себя точно так же. Загнанным в угол без возможности побега. Но желание произвести на Пьеро впечатление победило. В секунду он унял собственную дрожь и походил той самой пешкой перед королём; будто знал, что делает. Пьеро поднял взгляд на Панталоне, смотря с удивлением и некоторой долей веселья. "Ну, хоть не заскучает" – подумалось с отчаянием. С каждым новым ходом Панталоне всё больше и больше не знал, что делать. Стоило только моргнуть, как поле превратилось в сборище хаотично разбросанных фигур, а он лишился уже двух пешек, многострадального коня и ферзя. Ощущение загнанности лишь усиливалось, заполоняя сознание плотным туманом и не давая адекватно мыслить. Было в этом что-то... Особенное. Течение времени будто ускорилось в пару раз, подобно с каждым днём увеличивающимся тратам на треклятый бал. Дыхание невольно спирало, а и так тугой воротник, казалось, впивался в горло с новой силой. Удивительно, что очки ещё не запотели от напряжения своего владельца. Каждая белая фигура стояла на своём месте с чёткой целью, что видно было даже невооружённым взглядом, в то время как чёрные будто просто пытались выжить на поле битвы – даже король был практически открытым для нападения. Панталоне боялся смотреть на Пьеро: не знал, увидит ли в чужих глазах открытую насмешку. Одновременно трясся и робел как школьница, лишь представляя, как снисходительное веселье бы мелькало во взгляде, пока сам Панталоне сидел и не знал, куда себя деть. От таких мыслей туман становился лишь плотнее. В тот момент, когда ещё одна пешка была забрана рукой Пьеро, такой чертовки большой, Панталоне решился и с опаской посмотрел на него. Именно тогда он понял. Перед ним сидел вовсе не Пьеро. Это был Педролино. Первый Предвестник, человек невероятной силы и ума, в ледяных глазах которого теперь плясали настоящие огни, сияющие и пожирающие всё на своём пути; чем дальше продвигалась партия, тем больше она его... Раззадоривала. И тот будто ради собственного интереса решил прикончить жертву не сразу: простая победа попросту не интересна для этого человека. Невольно промелькнул в сознании вопрос, со всеми ли происходило то же самое. На ум приходило только твёрдое "нет". Он давал призрачную надежду на возможность превосходства, но с каждой побеждённой фигурой лишь погружал Панталоне в голодное отчаяние. Такое состояние Пьеро было до безумия и слабости в ногах красивым. Горячим. Неожиданным. По ощущениям внутри практически разливалось лавовое озеро. "Только не снова... Нет, нужно держаться, не думай о Пьеро, Панталоне, не думай, нет, ты же всё испортишь, всё будет коту под хвост, стой!" – кричало сознание. Следующий ход Панталоне сделал, даже не смотря на доску, уже и не смеющий надеяться, что он приведёт к победе, несмотря на чудом забранную несколько ходов назад пешку; трясущейся рукой и чувствуя, как капля пота стекала по виску. Мыслей было слишком много, он чувствовал, что нужно просто бежать. Сердце билось безумно часто и настолько громко, что одавалось в ушах, а во рту пересохло. Второй рукой сжимал ткань одежды на ноге до побелевших костяшек. Ему казалось, что ещё немного, и он просто умрёт от сердечного приступа. – Г-господин Педролино, – прохрипел Панталоне тихо, жалобно и невольно, совершенно не планируя заикаться, – можно я... Выйду? Мгновение тишины, стук фигуры о доску. – Нет. От твёрдости, властности чужого тона хотелось со всей силы удариться головой об стол. Лишь бы унять, так невовремя пришедшее, но всё усиливающееся возбуждение. Панталоне чувствовал – хоть одно неверно сделанное движение, и он застонет в голос, напрочь уничтожая и так шаткую, как бы он ни хотел этого отрицать, репутацию в глазах Пьеро. Он представлял, как глупо выглядел: девятый Предвестник, человек статный и богатый, но стоило посадить его напротив обьекта продолжительного обожания за совершенно обычной шахматной партией, и воля сдерживать собственные фантазии в момент улетучивалась. Панталоне еле-еле нашёл в себе силы вновь поднять взгляд на доску и сделать специально ведущий к проигрышу ход. Раньше он мог хотя бы попытаться вместо сотни сценариев того, что Пьеро мог с ним сделать, представить сотни последствий того или иного хода. Сейчас же он включил внутренний автопилот – двигал фигуры машинально, открываяя короля сознательно, пока тайком бросал взгляды на Пьеро и время от времени тихо стучал ногой по полу. Панталоне всё видел. Всё понимал. Еле видная ухмылка на чужом лице и темнеющие глаза говорили ему больше тысячи слов. Он видел, что Пьеро в какой-то момент специально сбавил обороты и растягивал игру с одному ему понятной целью, и именно Пьеро вёл её, сам решал её исход, буквально загоняя Панталоне в углы, где и теснились все оставшиеся чёрные фигуры. И самое удивительное... Панталоне нравилось. Нравилось быть этой жертвой, беспомощной и безвольной. Пусть он и хотел, чтобы Пьеро прекратил эту игру как можно скорее, прекратил явно издеваться, а просто взял его, желательно на этом чёртовом столе, но в том, что он никак не мог повлиять на чужое решение, Панталоне видел что-то чарующе-привлекательное. Но невозможность данного исхода событий доводила до внутренней истерики. Игра явно давно перешла точку невозврата – разница между количеством белых и чёрных фигур казалась смехотворной, но вполне ожидаемой. Панталоне уже до дрожи ждал заветной фразы "шах и мат", чтобы уйти, сбежать от этого, по его мнению, позора. Очередной стук мрамора о дерево, и Пьеро, будто читая чужие мысли, победно произнёс: – Шах. Панталоне будто молнией ударило. Он как можно быстрее, не думая, подставил короля прямо под удар ферзя и с облегчённым вздохом откинулся на спинку стула: наконец это испытание, эта сладостная мука, закончилось. Но вновь натянулся, как струна, когда услышал смех Пьеро – такой короткий, но выразительный, и будто призрачно бьющий Панталоне под дых. – Мат. От неожиданности и этого тона голоса: победного, бесконечно довольного и пробирающего до мурашек, Панталоне дёрнулся и случайно задел ногу Пьеро своей. Контакт будто окончательно разжёг огонь внутри него вновь, с ещё большей силой, и унизительно дрожащий выдох сдержать уже не вышло. Просто не успел. Уповал лишь, что Пьеро не обратил особого внимания. – Ох, это была лучшая партия в моей жизни, – выдавил из себя Панталоне, несмотря на бушующий внутри ураган. – Вы прекрасный противник, и я, по правде говоря, даже не сомневался в Вашей победе... Да. Прекрасный противник, из-за которого Панталоне по приходу домой всю ночь не будет спать от этого потрясения и заполоняющей разум похоти. Оставалось только добраться до дома, что сейчас казалось задачей сложнее захвата управления всей морой Тейвата. Но, как только Панталоне попытался встать со стула, на ходу хватая шубу и пытаясь сразу в неё завернуться – совершенно не желая показывать Пьеро единственное, но очевидное доказательство своего состояния, о котором и думать было стыдно, – был остановлен одним строгим взглядом и твёрдым: – Стой. Решимость к побегу так же быстро исчезла, как и появилась, когда Пьеро встал первым и посмотрел на Панталоне сверху вниз с эмоцией, которую ему в состоянии помутнившегося рассудка разгадать было сложно. Поэтому он лишь положил шубу себе на бёдра и мысленно готовился к приговору. А Пьеро начал заговорчески: – Видишь ли, – и обошёл стол, становясь ровно сзади стула Панталоне, от давления и нервов перебирающего кольца на своих руках, – так как я вышел из этой партии победителем, мне присуждается какой-то приз, верно? Пьеро положил руки на чужие плечи, а голос того казался Панталоне рокочущим, проникающим в самое нутро, пробирающим до костей. Спиной он чувствовал пронзительный горящий взгляд и чувствовал себя под ним нагим. Вдруг Пьеро наклонился и прошептал Панталоне на ухо, практически касаясь того губами: – Пока что из всего достойного я вижу здесь только тебя. Вот и всё. На этом моменте всё встало на свои места. "Смерть моя близко" – пронеслось в мыслях со скоростью молнии, но тут же было заменено блаженным туманом, когда он повернул голову в сторону Пьеро и откинулся назад в чужих руках. Немыслимо... Да, в порядке вещей было требовать какую-либо награду после битвы такого уровня, но чтобы этим требованием был сам Панталоне? Чтобы требованием было то, о чём он мечтал с самого юношества даже больше, чем шахматной партии с самым желанным мужчиной Снежной? Чтобы у него появился шанс? Не мора, не задание, не что-либо ещё? Невероятно. Невольно промелькнул в сознании вопрос, со всеми ли происходило то же самое. На ум приходило только твёрдое "нет". – Это было бы для меня такой же честью, как и прошедшая партия, господин Педролино, – на выдохе сказал Панталоне, не в силах даже оторвать взгляда от чужого лица. – Я весь Ваш. И Пьеро не нужно было больше слов. Он в тот же миг опустил одну из рук на талию Панталоне, а второй крепче сжал ткань одежды на плече, одним лёгким движением поднимая его со стула чуть вперёд. С такой лёгкостью, с какой он мог поднять перо. Пальцы Панталоне на шубе сами собой разогнулись, – будто онемели – и она упала на шахматный стол, сметая большинство фигур прямо на пол. Было удивительным, что Пьеро на это и бровью не повёл, хотя ранее так ими дорожил. Не успел Панталоне опомниться, как расстояние между ним и Пьеро сократилось, и спиной он уже опирался о чужую грудь; тело того казалось горячим, как расплавленный металл, несмотря на внешнюю холодность. Понимая, что позже руки будут трястись слишком сильно, Панталоне быстро снял очки и аккуратно положил их на стол, не медля развернувшись к Пьеро лицом. И тут же был встречен настойчивым поцелуем, властным и требующим – Панталоне с облегчегием понял, что больше мог не сдерживаться: застонал в него протяжно, кладя руки на плечи Пьеро и слегка их сжимая в отчаянной попытке вернуться с небес на землю, будто не успевая за событиями, но будучи вовсе этого не против. А Пьеро не собирался останавливаться. Воспользовавшись такой прекрасной возможностью, углубил поцелуй, начиная уверенно оттеснять уже тающего от этого Панталоне к рабочему столу. И Панталоне действительно таял: если он раньше, во время партии, считал, что было до смерти жарко, то явно ошибался. Жарко было сейчас, когда Пьеро был прижат вплотную, опалял жаром, двигался уверенно и целовал с небывалым напором; чьи руки на талии делали больше работы по движению Панталоне к столу, чем подкашивающиеся и ослабевшие ноги. Единственное, на что сейчас хватало сил – отвечать на поцелуй и вкладывать в него всю ту страсть, что копилась в нём последний час, последние годы, отдаваться без остатка и кое-как держаться за плечи Пьеро. Но, безусловно, им обоим хотелось большего. Сквозь густой туман удовольствия и лёгкий удар о стол Панталоне почувствовал упирающийся в бедро член Пьеро, от ощущения которого он разорвал поцелуй и захлебнулся в собственном стоне. Открывшееся только что, казалось, второе дыхание позволило ему попытаться дрожащими пальцами расстегнуть чужую рубашку: быть самому и видеть Пьеро полностью одетым казалось для него мукой, и чем быстрее он бы начал этот процесс, тем быстрее он бы закончился. Но у Пьеро явно были свои планы – он крепко сжал запястья Панталоне и завёл руки тому за спину, опираясь и прижимая чужие ладони к столу. Явно желал растянуть удовольствие, насколько представлялось возможным, прямо как и партию, будто она даже не заканчивалась. Близость, давление на бедро и то, как Пьеро прижимался к нему, сводили с ума. Как и лёгкая досада от нарочитой медлительности. – Прошу Вас, пожалуйста, – Панталоне не выдержал, шепча тому в губы, – не мучайте ни себя, ни меня, позвольте- – Терпение, – прервал его Пьеро, перехватывая руки Панталоне одной своей, а второй начиная расстёгивать воротник чужого костюма. Пьеро поцеловал его чуть ниже уха, медленно, тягуче, постепенно спускаясь на только что открытую шею. Целовал и легко кусал – Панталоне знал, что останутся следы, но поймал себя на мысли, что не испытывал ничего, кроме гордости. Он задыхался, хватал ртом воздух отрывисто, хрипло, еле-еле; казалось, находился на грани обморока. Перед глазами всё плыло от заполоняющего разум желания, но Панталоне не мог даже пошевелиться: Пьеро держал настолько крепко, что, даже при сильном желании, вырвать руки было бы невозможно. И пока Панталоне растворялся в своих ощущениях, Пьеро продолжал расстёгивать чужой костюм, спуская верх с плеч. Будто снимал обёртку с подарка. Холодный воздух обжёг разгорячённое тело – Панталоне дёрнулся, сильнее подставляя шею под чужие прикосновения, а кожа покрылась мурашками. Руки дрожали, и когда Пьеро внезапно отпустил их и отстранился, одним лишь взглядом давая, наконец, разрешение на ответные действия, Панталоне одним только чудом не завалился назад от потери опоры. Он, спустя пару секунд осознав свободу, сразу же начал судорожно снимать кольца и перчатки с рук: хотелось почувствовать тепло чужого тела собственной кожей, а не сквозь бездушие лишней ткани. Панталоне отвёл глаза от снятых колец, не глядя кладя их на стол сбоку от себя, поднимая взгляд на лицо Пьеро; в его выражении горело пылающим огнём вожделение, видны были сдерживаемые порывы что-нибудь сделать, а руки до синяков сжимали бедра – тот будто испытывал собственную выдержку. Грудь спёрло от щемящего чувства собственной значимости. Панталоне чувствовал себя поистине желанным. И, когда перчатки были также отложены, рукава полностью сняты с рук, а Панталоне сосредоточенно принялся за рубашку Пьеро, тот, – видимо, в порыве установить ещё один контакт – резким, быстрым движением потянул его на себя. От неожиданности и остроты ощущения трения собственной эрекции о чужую, Панталоне выгнулся и тихо застонал. А после вновь, когда, не контролируя себя, поддался навстречу. И вновь, когда сильные руки в ответ сжали ягодицы. Панталоне, держащийся на одной лишь божественной помощи и нетерпении, не остановился; он продолжал открывать своему размывающемуся взгляду всё больше и больше участков тела Пьеро, восторженно, восхищённо проводя по нему руками: по мышцам и шрамам, формирующемися, получаемыми долгими годами и даже десятилетиями жизни. Но долго любоваться ему не дали – Пьеро, втягивая его в ещё один поцелуй, распустил чужой пояс, из-за чего весь костюм упал на пол, а сам Панталоне остался дрожащим от холода в одних панталонах. – Несправедливо, – попытался надуться он, очевидно наглея и тут же разрывая поцелуй, для пущего эффекта вновь откидываясь назад на столешницу, выскользнув из чужой хватки, пусть в ту же секунду и жалея о потере тепла. – Почему до сих пор оголённый только я? Глаза Пьеро расширились, но тут же в них засверкал намёк на довольную улыбку. – В таком случае, – он слегка протянул руки в открытом жесте, внутренней стороной вверх, – исправь это сам. Вся решимость, что пылала в Панталоне раннее, в миг улетучилась: настолько прямое, быстрое согласие на непрямое предложение было до того неожиданным, что всё это казалось тщательно выстроенной ловушкой. Ну, что же, он и впрямь попался на наживку. Панталоне парой изящных движений снял чужую рубашку, обнажая до головокружения сильные руки, и аккуратно положил ту рядом с перчатками. Пьеро придирчиво осмотрел её, но, убедившись в чём-то своём, перевёл взгляд обратно на пожирающего взглядом торс Пьеро и преждевременно радостного Панталоне: – И это всё? Чужой смешок подействовал на него парализующе – Панталоне понял намёк и, боясь даже шелохнуться, одними глазами обводя ноги и внушительный бугор в штанах, один взгляд на который казался вторжением в священный храм. Панталоне не мог обьяснить себе природу этого чувства, но, в любом случае, хотел как-либо коснуться чего-то божественного всю жизнь. И если Архонты его отвергли, то снизошедший бог перед ним был предоставлен ему целиком и полностью. Эта мысль дала Панталоне решимости: он для удобства опустился на пол, коленями опираясь о ледяные доски и искренне надеясь, что на следующий день не проснётся с насморком вдобавок к приятно ноющему телу. Он подцепил края пояса чужих штанов, но не решался за них тянуть, будто это привело бы к открытию ящика Пандоры. Либо к обмороку. "Нет. Плохого случиться ничего не может... Ты не потеряешь сознание, спокойно." — Панталоне успокоил себя и, наконец, резко дёрнул за пояс, сразу же, совсем, видимо, осмелев, стягивая штаны вместе с бельём на пол. И Пьеро предстал пред ним во всей своей красе: тот был действительно похож на бога, но, прости его Её Величество Царица, Панталоне считал его в разы лучше любого Архонта... Смотря на Пьеро снизу вверх, теперь полностью обнажённого и похожего на древнюю статую, он тяжело сглотнул подступившую слюну. Пьеро аккуратно поднял его за предплечье с пола, одновременно освобождая свои ноги от оков штанов, так и оставшихся лежать на полу, в отличие от рубашки. Провёл рукой по чужим волосам и тут же крепко их сжал, заставив Панталоне сквозь укол наслаждения поднять взгляд с тела себе на лицо: – Ну, и в чью сторону теперь направлено остриё несправедливости? – сказано с явным намёком на чужие панталоны. Но Панталоне и не услышал вопроса сквозь толщу собственных фантазий: представлял, как этот член оказался бы внутри него, как сводило бы от удовольствия живот, как чужие руки бы сжимали его тело, и ответ смог лишь мечтательно что-то промычать. Поняв, что чего-либо внятного не дождётся, Пьеро усмехнулся. Он резко потянул Панталоне за волосы и чуть тряхнул, заставляя хоть немного сфокусировать полный похоти взгляд. – Снимай, – проговорил Пьеро чётко, с явным нажимом, не отпуская чужих волос, – не заставляй ни себя, ни меня ждать. Панталоне, с запозданием кивнув и не обратив особого внимания на цитату собственного исполнения, не в силах противостоять чужим приказам с тихим ахом быстро снял панталоны и откинул их в сторону, тут же ёжась от нового порыва холодного воздуха; отчего он прижался к Пьеро в поисках тепла и такого нужного ему трения. А тот, в свою очередь, подцепил чужой подбородок, поднимая лицо на себя и целуя жадно, до того глубоко, что Панталоне в один момент забыл, как дышать. Не прекращая поцелуй, Пьеро подхватил того за уже покалывающие сладкой болью от впивающихся пальцев бёдра, в миг поднимая Панталоне и усаживая его на край стола. И тут же потянулся рукой к одному из верхних ящиков, что-то из него доставая. Панталоне машинально чуть раздвинул ноги, подпуская Пьеро ближе, и закрыл глаза: полностью отдаться ощущению чужих сухих губ на своих так было намного проще. Но тут же, когда услышал хлопок крышки открывающегося бутылька, вновь открыл их, размытым взглядом смотря в руку Пьеро. – Что... – выдохнул Панталоне, неохотно отстранившись и не отрывая взгляд от блестящей смазки. – Откуда у Вас... Пьеро не ответил: провёл другой рукой от чужой щеки до горла, слегка его сжимая, – отчего дыхание Панталоне, к собственному удивлению, перехватило, а низ живота свело, – но будто одёрнул себя, положил ту на чужое плечо и легко надавил, намекая на то, чтобы тот полностью лёг на столешницу, к счастью, практически пустую посередине. Панталоне так и поступил; лёг, а свисающими со стола ногами обхватил талию Пьеро, нетерпеливо сжимая, но стараясь не стеснять его движений: если сделает это, сам же будет буквально изнывать от ожидания. Вся ситуация казалась сном, и Панталоне обеими руками схватился за своё лицо, стараясь, пока это было возможно, выровнять дыхание и расслабиться. Выходило из рук вон плохо. Как тут расслабиться, когда происходит то, чего ты ждал большую часть своей жизни? Когда холодный смазанный палец внезапно и дразняще коснулся входа, Панталоне вздрогнул, дёргая ноги на себя и случайно насаживаясь на целую фалангу не самого маленького пальца, не сдерживая громкого стона. Промелькнувшее в разуме "случайности не случайны" он предпочёл игнорировать. Тем временем Пьеро не стоял без дела: на пробу продвинул палец чуть дальше, медленно и будто даже осторожно, посылая ещё одну волну метафорического электричества по всему телу жмурящегося от переизбытка эмоций Панталоне. Дышать вновь стало до безумия трудно. Закрытые глаза позволили тому сосредоточиться на ощущениях: внутри холодело, а постепенно продвигающийся палец оказывал на него такое давление, что где-то на периферии зародилось сомнение о собственной способности принять всё то, что его ждёт далее. Когда он сидел на коленях у чужих ног, всё казалось намного проще... Но он не хотел отступать, а наоборот – бросить вызов себе, своему телу и судьбе. Пьеро, видимо, заметил, что для Панталоне это было на грани "слишком"; потому, как только закончил с первым пальцем, решил дать тому полностью привыкнуть, лишь слегка отводя его время от времени в разные стороны, и невесомо, успокаивающе провёл ладонью по чужому бедру. От этого нежного прикосновения сердце Панталоне на какое-то мгновение защемило, и ему даже удалось расслабиться и окончательно поверить в собственные силы – он сам подался навстречу с довольным вздохом. Пьеро на это испытующе улыбнулся. Панталоне неосознанно прикусил своё запястье, почувствовав новую порцию смазки и жмущийся к первому второй палец. Ранее он уже смог привыкнуть к "инородному" предмету внутри себя, потому принять ещё один было не так сложно, но всё же ясно чувствовалось сильное растяжение, от которого всё больше и больше тянуло на отрывистые стоны: чем дальше Пьеро заходил, нажимал, растягивал, тем приятнее всё это становилось. Время для Панталоне замедлилось. Весь процесс в миг показался долгим, таким долгим... От чужих умелых и точных движений, собственных чувств и чистого восторга он мог лишь царапать лицо, волосы и поверхность стола, гадая, когда же Пьеро, наконец, закончит с этим и перейдёт к главному. Торопить того Панталоне не решился. Лицо Пьеро выглядело сосредоточенным, взгляд блуждал по всему чужому телу, но останавливался чаще на скрытом липнущими ко лбу волосами и руками лице. Казалось, даже ему, человеку выдержки и нечеловеческой силы воли, самому сдерживаться было трудно. Но тот, к сожалению, никак не сбился с этого безумно медленного темпа. Резкое добавление третьего пальца стало для Панталоне приятной неожиданностью: чувство наполненности, что можно было сравнить с практически вытекающим вином из бокала, казалось таким извращённо-приятным, до обильного слюноотделения, что... Не укладывалось в голове. Чувства обострились до предела, и сладостное ожидание большего было абсолютно невыносимым, практически до слёз. Никогда раньше он не испытывал чего-то подобного, даже не знал, что может. Пьеро действительно творил с ним чудеса. И, как бы ни было приятно чувствовать внутри чужие пальцы, жадно хотелось всё больше, больше, и больше... Панталоне резко распахнул глаза и зашипел, когда в один внезапный момент с тихим влажным звуком все пальцы покинули его тело, а внутренности обдало холодом. И чуть не задохнулся, поняв, что это значило. Он посмотрел на Пьеро сквозь пальцы со смесью надежды, радостного ожидания и готовности ко всему. Наблюдал с упоением за тем, как тот смазывал член и склонялся над столом, над самим Панталоне. Пьеро потянулся к чужой руке, скрывающей большую часть лица, и отвёл её в сторону, кладя на стол сбоку от Панталоне внутренней стороной вверх – и сжал, переплетая пальцы со своими и прижимая ту к деревянной поверхности всем весом. Секунды казались часами, томительное ожидание сводило с ума. Пьеро вглядывался в лицо Панталоне, снизу уже прижимаясь к нему, но никак более не двигаясь. "Нечестно..." И Панталоне решился подать голос – решительный, но полный мольбы и отчаяния: – Не томите... Пожалуйста... Момент тишины. И на этот раз Пьеро действительно прислушался. С первым, резким толчком перед глазами Панталоне заплясали звёзды; он с Пьеро в унисон застонали от переполняющего тела удовольствия. Дыхание от неожиданности, жара будто выбило, неосознанно Панталоне ногами прижал чужие бёдра к себе намертво, желая на вечность растянуть этот момент – он чувствовал себя поистине правильно, завершённо. Панталоне ощущал идущее изнутри давление на живот, отчего застонал вновь, находя это чем-то безумно грешным. Но оттого всё казалось только жарче, слаще... Второй толчок, сделанный с нажимом из-за неохоты Панталоне разрывать контакт, заставил его прогнуться от наслаждения в спине, поджимая пальцы ног: Пьеро двигался резко и сильно, властно, до головокружения глубоко. Это уже заставляло Панталоне терять голову, но Пьеро, даже толком не подождав, толкнулся вновь, явно набирая темп в попытке компенсировать муки ожидания ранее. А затем ещё, и ещё, и ещё, и ещё... И Панталоне решил полностью отдаться туману. Невозможно было сказать, когда счёт времени был окончательно утрачен. Перед глазами плыло, спина тягуче болела от постоянного напряжения, ноги будто онемели, перед глазами стояло звездное небо на фоне темнеющего местами взора. Стоны эхом отскакивали от стен, чужое имя стало молитвой на устах Панталоне. "Пьеро, Пьеро, Пьеро..." – так он называл того впервые. Без уважительных приставок, не по званию, не на Вы. Пьеро. Просто Пьеро. В одном этом обращении было столько интимности, даже без учёта того, чем они занимались, а в том, что сам Пьеро этого не пресекал... Сердце, казалось, в любое мгновение могло остановиться, и Панталоне держался в сознании на одном лишь энтузиазме: упустить хоть секунду этого наслаждения было бы для него ужасом наяву. Хотя, Пьеро двигался настолько хорошо, настолько умело, настолько... – ах, этот список можно было продолжать до бесконечности – что это казалось невозможным. Он чувствовал острую потребность зацепиться за что-то свободной от чужих тисков рукой, заземлиться хоть немного – но ничего подходящего на столе не было, а дотянуться до какой-либо части тела Пьеро было проблематичным. Промелькнула мысль о том, чтобы вновь ухватиться за лицо, и рука-было даже потянулась к нему, но... Панталоне внезапно вспомнил тяжесть и силу ладони Пьеро на своём горле. Как воздух на секунду покинул тело, как та сжалась, как он почувствовал себя до боли уязвимым и полностью тому принадлежащим – если бы Пьеро захотел, мог сделать что угодно, а Панталоне даже и не подумал бы о сопротивлении. Было в этом что-то... Поистине чарующее, ошеломляющее после долгих лет устоя, когда именно Панталоне был тем, кто мог позволить себе всё, чего хотел. То ощущение тяжести на горле было мимолётным, но одно только воспоминание захлестнуло его с головой – неосознанно Панталоне положил уже свою ладонь себе на шею; она, безусловно, не могла сравниться с рукой Пьеро, но кто запрещал ему использовать фантазию? И Панталоне чуть надавил, а после со всей силы сжал: до побелевших пальцев и лёгкой боли. Он даже не заметил, как закрыл глаза и не сдержал хриплого, до безумия хриплого от непоступающего воздуха стона, когда и вправду дал разыграться воображению. В совокупности с ощущением Пьеро внутри, снаружи, везде... Панталоне чувствовал, что что-то внутри него будто нарастало, в любой момент готовое вырваться наружу. "Ах... Невероятно". Но, к удивлению и ужасному разочарованию, заданный ранее темп резко замедлился, и практически сразу вовсе остановился. Панталоне недовольно промычал, готовый мысленно выть от такой несправедливости и собираясь уже было высказать всё своё недовольство этим действием, но, заподозрив неладное, открыл глаза. И тут же стыдливо одёрнул руку, замечая явно удивлённый взгляд Пьеро и понимая, что только что сделал. – Что ты... – начал Пьеро, забегав по лицу Панталоне глазами. – Ты в порядке? Его голос, тон были обеспокоенными и шокированными: Пьеро явно не ожидал такого. Но Панталоне, – пусть и не зная, виной ли этому было распалённое воображение, – видел разливающуюся в чужих глазах всепоглощающую, чёрную бездну. Алчную, будто бы желающую вобрать в себя ещё больше чего-то... Подобного. И вдруг, внезапно и ярко, будто взрыв далёкой звезды на небосводе, в глазах Пьеро промелькнуло осознание, а шок в мгновение исчез. Те выжидающе заблестели. – Зачем? – продолжил Пьеро, не дожидаясь ответа на предыдущие впоросы и склоняясь над столом чуть ниже. Панталоне, всё ещё до безумия возмущённый, пристыженный и расстроенный, предпочёл промолчать – лишь попытался с помощью ног поёрзать по столу в зудящем желании вновь почувствовать хоть какую-то часть трения, напряжения, сводящего с ума наслаждения. Но Пьеро среагировал быстро – удержал за бедро, не давая двигаться вовсе. – Зачем? – повторил он с насмешкой в голосе, уже явно зная ответ, но, видимо, действительно до одури желая довести Панталоне до внутренней истерики. Или слёз. Панталоне редко, тяжело задышал и, от безысходности сжимая руку Пьеро своей, попытался что-то сказать, но вышло только промямлить что-то невнятное: настолько ситуация выбила его из колеи. Он уже успел с десяток раз пожалеть о том, что даже подумал коснуться этой чёртовой шеи. Чувствовать член Пьеро внутри себя, но не чувствовать никакого движения было ещё большей мукой, чем сидеть перед тем за шахматным столом. Особенно после того, как Панталоне ранее уже практически кончил. – П-понимаете, я... – всё же взял себя в руки он, когда Пьеро не удовлетворили его неразборчивые оправдания. – Я просто поддался мимолётному порыву при одном воспоминании, пожалуйста, не обращайте на это внимания и просто продолжайте, молю! Он практически протараторил это, боясь смотреть в чужие глаза, и вновь попытался хоть как-то двинуть бёдрами, но чужая рука по-прежнему не отпускала. – Архонты, за что?... – с горечью вздохнул Панталоне практически неслышно. Пьеро тем временем вновь усмехнулся: – И что же ты вспомнил? Отвечать не хотелось: попросту было неловко, смущающе говорить о чём-то, что сам в себе обнаружил лишь пару минут назад – настолько, что туман слегка прояснился. Но другого выхода не было. Чувствуя, как лицо ещё больше теплеет, Панталоне решился высказать всё, во избежание лишних смущающих вопросов. Он в смущении отвернулся, не желая смотреть на Пьеро в целом, и зажмурился, выпаливая на одном дыхании: – Я вспомнил то, как, если помните, Вы сжали мою шею перед тем, как уложить на стол, да, это было легко и невесомо, и я сам не ожидал, что такая незначительная вещь произведёт на меня такой эффект, но, Архонт, знали бы Вы, как это было хорошо, как обжигающе и приятно, и я не понимаю, зачем вы себя тогда одёрнули, честно, сверни Вы мне шею или задуши, я бы умер с улыбкой на лице, но это стало так неожиданно и для меня самого, правда, это произошло неосознанно, рука будто сама потянулась в попытке воссоздать то ощущение, и было бы прекрасно, если бы Вы об этом забыли и просто продолжили, я не хотел, чтобы Вы останавливались, поэтому, пожалуйста, пожалуйста, просто забудьте и продолжайте, я не могу так больше... Когда Панталоне закончил, то постарался выровнять дыхание после длинного монолога: то окончательно сбилось. Лицо горело, после этой тирады он чувствовал себя до безумия странно. И только после заметил, что Пьеро... Молчал. И молчал, молчал... Панталоне зажмурился сильнее, понимая, что всё, кажется, окончательно испортил. Понимая, что годы до боли медленного налаживания контакта могут в один момент кануть в лету. "Глупец". Он почувствовал, как рука Пьеро, обвивавшая ладонь Панталоне, медленно выпуталась из хватки. Это стало последней каплей. Как он мог подумать, что Пьеро про это забудет? Про что-то столь странное? Захотелось мрачно усмехнуться, разьедающее сердце чувство отвергнутости в миг захватило разум, и если бы он посмотрел куда-либо, то мир, он был уверен, стал бы чёрно-белым. Но ощущение чьей-то руки на горле заставило его резко распахнуть глаза и открыть в шоке рот. – Приятно, значит... Панталоне в миг повернул голову и посмотрел прямо Пьеро в глаза, выискивая намёк на какого-либо рода шутку, но увидел в них только решительность, страсть – это заставило его облегчённо выдохнуть и невесомо прикоснуться к руке Пьеро обеими своими в немом проявлении счастья. Та не сжимала шею: просто лежала на ней, будто чего-то выжидая. Панталоне сам прижал её чуть сильнее в очевидном намёке. Всё непонимание, мрачность будто Анемо-потоком сдуло, а тело вновь закололо жаром, сердце забилось чаще прежнего. Пьеро удивил его. Он внезапно всем телом отстранился, всего на миг, а после резко вошёл в Панталоне вновь, будто с новыми силами, под новым углом, – задевая в Панталоне что-то, отчего всё поплыло, а ощущения ранее показались детским лепетом по сравниению с тем, что чувствовал ныне, – и выбивая весь воздух из чужих лёгких. И лишь после сжал чужое горло, вжимая того в стол. Перед глазами вновь потемнело. Наяву рука Пьеро ощущалась во много раз лучше, чем в фантазиях: большая, с пальцами длиннее и толще, чем собственная, мозолистая и шершавая, сильная, способная полностью обхватить шею с внешней стороны... Теперь, когда она крепко, постоянно держала, Панталоне мог прочувствовать каждое мимолётное её движение при попытке вдоха или тяжёлого сглатывания, пусть каждый раз и неудачной – но оттого лишь приятнее. Чувствовалась некая призрачная угроза, в данном случае лишь обостряющая ощущения. Теперь Панталоне знал, что после всего, что было до, настоящего вреда Пьеро ему не причинит. Воздуха не было совсем, – Пьеро поступил умно, когда сначала избавился от него, – и в один скорый момент Панталоне по-настоящему стал задыхаться: интенсивность давления Пьеро на него со всех сторон не давала даже адекватно думать, а тут ещё и... Но тот это быстро заметил – буквально слегка ослабил хватку, чтобы не дать Панталоне расслабиться, но предоставить возможность сквозь напряжение глотнуть хоть немного кислорода. И эта возможность показалась божественным благословлением: при резком, внезапном вдохе у Панталоне закружилась голова. Он чувствовал себя полностью в чужой власти, на всех возможных уровнях – физическом, когда сначала медленные, размеренные толчки, будто подчёркивающие новое положение Панталоне, постепенно ускорялись, чтобы вернуться к утерянному ранее темпу, когда рука Пьеро крепко сжимала горло, а тот сам решал, сколько воздуха будет поступать в чужое тело, будто являясь истинным Анемо Архонтом; и духовном, когда Панталоне был в плену своего распалённого сознания, захлёбываясь в ощущениях, как если бы в его голову вторглись и забрали все мысли, всю память, способность чувствовать что-либо... Кроме Пьеро. Весь мир свёлся к одному лишь Пьеро. Панталоне, наконец, смог за что-то ухватиться: вцепился намертву в руку Пьеро на шее, царапая её и прижимая ближе. Закрыл глаза, чуть выгибаясь и стараясь, насколько возможно, поддаваться навстречу чужим движениям в жадных порывах. Мыслей в голове практически не было, а оставшиеся путались с ощущениями, перемешивались в хаотичную бурю, которую разобрать было невозможно. Не было желания. Было удивительным, как всё же одна деталь могла всё изменить, – причём, обнаруженная благодаря одной лишь удаче, – и когда ранее всё казалось настолько невообразимым, что хотелось на вечность растянуть сладкие мгновения, то сейчас это желание только усилилось. Более, чем в пару раз. И эти обрывки мыслей будто были услышаны. Пьеро не останавливался больше ни на миг, ни на долю секунды, а всё продолжал сжимать свою руку на нём, продолжал вбивать Панталоне в стол, продолжал... Панталоне лишь блаженно улыбнулся, полностью забываясь и вновь чувствуя, как приближается к краю, пику, такому ожидаемому и желанному. Наконец, наконец... Ему казалось, что весь кабинет нагревался от жара их тел: холод воздуха совсем не ощущался. Сквозь собственные стоны и гул было сложно, но можно расслышать звук царапания дерева и чужие тихие, короткие вздохи, что для ушей Панталоне казалось симфонией. Пьеро, казалось, тоже был близок: не видя того, невозможно было быть полностью уверенным, но движения его стали... Хаотичнее, – подобно мыслям в голове Панталоне, – то ускорялись, то вновь замедлялись, доводя до отчаяния; рука явно неосознанно сжала горло сильнее, и доступ к воздуху вновь был полностью перекрыт. И эти мгновения были слаще мёда, страсть достигала своего апогея, кульминации. Панталоне вскоре вновь начал бы задыхаться, но ни мозг, ни сердце этого будто не замечали. Мир свёлся к одному лишь Пье- Панталоне в шоке распахнул глаза, почувствовав, как внутри разливалось что-то тягучее и тёплое. А когда увидел каким взглядом Пьеро смотрел на него... Появилось настойчивое чувство, плавно перетекающее в фантазию, что его взяли ещё раз. Несколько раз. Бездна поглощала всё. И только спустя пару мгновений Панталоне осознал, что произошло. Он хрипло вдохнул одновременно с тем, как чужая рука вновь чуть ослабила хватку. Ноги сами собой задрожали, яркость ощущения оказалась настолько ошеломляющей, что в один момент в голове стало пусто. Хаос резко превратился в абсолютный порядок, как некое затишье перед бурей. От одного только этого ощущения Панталоне и сам готов был кончить. Что и сделал, задрожав и напрягшись уже всем телом, стоило Пьеро лишь сдвинуться буквально на миллиметр в порыве сделать что-то ещё. Абсолютный порядок взорвался, рассыпаясь на мириады мыслей, тут же оседающих и себя никак не проявляющих. Внезапно на Панталоне навалилась сильнейшая усталость: он расслабился, отпустил чужую руку и пытался отдышаться. "Пьеро, Пьеро, Пьеро..." – вот о чём только возможно было думать. Сам же Пьеро чуть отошёл от стола, тем самым и выходя из Панталоне, тут же проводя обеими руками от чужих ног до плеч, бережно хватая их и усаживая того ровно на столе. Голова Панталоне чуть кружилась, потому он машинально отклонился вперёд, опираясь о ключицу Пьеро и стараясь в порыве наглости устроиться на ней удобнее. Руки безвольно лежали на столе. Панталоне сквозь усталость и не заметил очень странного и специфического чувства течения чего-то по бёдрам с внутренней стороны. Оба тяжело дышали и молчали, стараясь отдышаться и привести мысли в порядок. Точнее, только Пьеро был на это способен, пока Панталоне медленно погружался в безмолвную бездну, расслабляющую и клонящую в сон... Неясно, сколько они были в таком положении – одну минуту или, может быть, пять, но дыхание к тому моменту выровнялось, а сознание понемногу начинало проясняться. Пьеро всё это время одной рукой опирался о стол, а второй задумчиво водил вверх-вниз по чужой талии; а когда заметил взгляд слегка улыбающегося Панталоне на себе, пальцем подцепил его подбородок, смотря ему в глаза. Он какое-то время молчал, вглядываясь, осматривая, будто желая что-то сказать, но каждый раз себя останавливая. – Знал бы ты, как сейчас красив, Панталоне, – всё же выдохнул Пьеро, видимо, не сдержавшись в пылу момента. В голове будто зазвонил колокол. Панталоне удивлённо... Нет, в шоке приоткрыл глаза чуть шире и неосознанно отвернулся, насколько было возможно, в сторону, пряча взгляд. Хотелось вновь уткнуться Пьеро в ключицу в попытке избежать неожиданно навалившегося смущения. Ему в разных контекстах говорили эту фразу бесчисленное количество раз, и он сам знал это, но... Говорилось будто о чём-то ином. В тоне было что-то всеобъемлющее, и слышать это было до боли непривычно. Ещё и от Пьеро. – Ха, – усмехнулся Панталоне по-доброму, робко поднимая взгляд и не зная, как стоило бы отреагировать в такой ситуации, – никогда не сравнюсь с вами, мистер Пьеро. Тот покачал головой – выглядел так, будто ожидал такого ответа – и, переместив руку Панталоне на щёку, поцеловал: легко и мимолётно, практически сразу отстраняясь. Панталоне не мог поверить. До сих пор. Он до ужаса боялся проснуться у себя в постели, совершенно один, с пониманием того, что эта ночь была лишь прекрасным сном. Но, несмотря на это, он понимал, что Пьеро перед ним был реален, что одна за другой две заветные мечты действительно исполнились... И всё же, невольно промелькнул в сознании вопрос: со всеми ли происходило то же самое? – Нет, – было незамедлительным ответом. Панталоне спохватился, понимая, что по случайности произнёс вопрос вслух, но тут же буквально почувствовал, как в глазах загорелись искры. "Нет". Твёрдое, быстрое, честное "нет". Окрыляло. Давало надежду. Неужели, долгие старания действительно не прошли даром... В очередном за этот вечер в порыве счастья Панталоне крепко обнял Пьеро: всего на миг, подобно прошедшему поцелую, тут же пряча от стыда глаза и отстраняясь, когда понял, что это было явно лишним – данное действие показалось ему до жути детским. Он откинулся назад и поморщился: от избытка резких движений тело начинало ныть. Пьеро, хвала Её Величеству, никак обьятие не прокомментировал. Отошёл лишь на шаг назад, протягивая ему ладонь в качестве пусть и не обязательной, по мнению Панталоне, но приятной опоры. И он принял её – вложил свою ладонь в чужую и осторожно слез со стола, чуть не оступаясь-таки на ватных ногах. На лице Панталоне будто сама собой появилась благодарная улыбка. Он отпустил руку Пьеро, но старался держаться рядом на случай чего, критически осматривая столы, пол... И себя. Всё было в полнейшем беспорядке, совершенно не вписываясь в чистоту остальной части кабинета. Но не то чтобы Панталоне это особенно волновало. Вернувшееся чувство окрылённости и желание спать не давали покоя, размывая мерный процесс минимальной – на то они и Предвестники, что могли позволить себе оставить это на кого-то другого, но всё же некоторыми заготовленными Пьеро заранее вещами воспользоваться пришлось, – уборки и наполненных краткими и приятными беседами сборов до расплывчатого тумана. Сознание будто хотело запомнить только самую интригующую часть прошедшего вечера. И Панталоне вовсе не возражал. Он мог с точной уверенностью сказать, что этот вечер не забудет никогда. И той ночью перед балом немногочисленные Фатуи со страхом косились на уходящих в неизвестном направлении двух Предвестников...