Псы да кошки

Взгляд Вакасы — патока, густая и мутная, с неясной поволокой. Так смотрят сытые коты: отстранённо, чуть высокомерно, самодовольно и расслабленно. Сытые коты, между прочим, любят играться с добычей. Имауши бьёт противника поддых с ленцой, не меняя довольного выражения на лице. Шиничиро знает методы друга — дай ему возможность, будет уничтожать жертву едва ли не часами. Вака не слишком любит быстрые драки: уложить противника двумя ударами — прерогатива Бенкея, Имауши же загоняет, выматывает, дарит иллюзию свободы — а потом жестоко её отбирает. В передаче на нэшенал джеографик, Сано смотрел, показывали, как коты играются с добычей: часами с любопытством наблюдают, подкидывают когтями, прижимают и придушивают, больно кусают и дают возможность сбежать, практически тут же её пресекая. Дед говорил - отольются кошке мышкины слёзки. Шиничиро зевает, отвлекаясь от наблюдения за другом на светлеющее небо, и удивлённо округляет глаза, понимая, что через каких-то двадцать минут по улице поедут первые автобусы. — Вака, закругляйся. — В это же время бросает Бенкей, почёсывая щетину на скуле — на щеке наливается здоровенная ссадина, оставленная мыском ботинка того самого неудачника, с которым играет Белый Леопард. — А? — Имауши смотрит в ответ расфокусированно, потерянно. У него такое часто — забывается в драках, погружается в процесс с головой. Но никогда не переходит черту, Шиничиро знает. — Завязывай, говорю. — Кейзо хмурится, видя, что сигареты превратились в табачное крошево, недовольно вытряхивает содержимое пачки на бетонную поверхность, выискивая наиболее целые, и, не найдя, разочарованно и протяжно вздыхает. Вакаса тихой тенью вырастает за плечом под аккомпанемент стонов оставленных на земле неудачников, отстранённым взглядом шарит по лицу друга, щурится при виде распухшей щеки. Шин делает вид, что не замечает хруст, с которым бывший глава спецотряда с полнейшим равнодушием наступает на запястье лежащего без сознания противника, которому повезло в самом начале ляпнуть какое-то дерьмо про Чёрных Драконов. Бенкей молча вытягивает ладонь, чтобы спустя долю секунды в ней привычно оказалась сигарета. Вакаса — кот. Повадки, характер, привычки, образ жизни, взгляд. Разве что преданность у Имауши собачья, до готовности глотку перегрызть любому, кто осмелился тронуть хозяина, до слепой уверенности в нём, до способности пожертвовать собой, до пугающего обожания. Нездоровое дерьмо. Шиничиро знает это. Ненормально, безумно, неправильно — опасно в первую очередь для самого Белого Леопарда. Но Шин — трус. Всегда им был, что бы не говорили окружающие, как бы не выискивали в нём какие-то идеалы. Бенкей хлопает Имауши по плечу, дружелюбно скалясь и заворачивая в сторону дома. Тот кивает на прощание, вытягивая из пачки очередную сигарету, и прикуривает от видавшей виды покоцанной зажигалки с логотипом недорогого супермаркета. Пепел тлеет на кончике сигареты. Раскалённый табак местами цвета рассветного неба — они стоят на крыше заброшенного торгового комплекса, смотря на утренний, никогда не спящий город. Вакаса лениво опирается на ржавое ограждение крыши, расслабленно подставляя удивительно красивое — идеальное, несмотря на сотни и тысячи драк, несмотря на полуголодное детство, несмотря на годы домашнего насилия лицо. Светлые пряди крашенных волос в свете утреннего солнца пылают пожаром. Нечестно. Нечестно, потому что дикий, неуправляемый пожар Вакасы давно превратился в обычный костёр, а сейчас, без подкидываемых дров, от него и вовсе остались разве что какие-то угли. Пепел. Как сигаретный — отработанный и оттого бесполезный. Шиничиро трус, и он сам прекрасно это знает. Когда он распустил Чёрных Драконов, когда они были совсем молоды и удивительно беспечны, когда казалось, будто бы теперь-то всё будет хорошо — воспользуются старыми связями, откроют бизнес, сложат с плеч тяжёлый груз ответственности, — тогда одна его знакомая, информатор из бара в Роппонги, сказала: «ты, Сано, долбоёб ссыкливый, а вместо мозгов у тебя конфетти». Он не понял — вусмерть пьяный, счастливый и свободный, ещё бы он что-то понял тогда. Сано, ребёнок из счастливой, обеспеченной, хорошей семьи, сам не заметил, как стал для озлобленного, загнанного и несчастного насквозь одноклассника всем, не заметил, как Белый Леопард переквалифицировался для него в цепного пса, не понял, что тот добровольно вручил собственный поводок средней длины ему в руки, не заметил н и ч е г о. Ничего из того, что стоило бы заметить. Шин — собаковод-придурок, Шин из тех, для кого кинолог — это что-то про фильмы, недаром дед газетой пиздил за дерьмовые оценки в школе. Вакаса выглядит поломанным. Треснувшим, рассыпающимся на множество мелких осколков — Сано смотрит на бывшего капитана специального отряда Чёрных Драконов, вглядывается в лицо человека, чьё имя когда-то наводило ужас на весь Токио, и не видит. Вакаса внутри мёртв, а снаружи — клеенная-перекленная, собранная и едва держащаяся кукла. Взгляд не отстранённый — теперь он потерянный, равнодушный, с болезненной тоской на дне, голос сухой и тихий, а речь больше не ядовито-жёсткая, насмешливо-хлёсткая, лениво-самоуверенная. Имауши молчит, и он молчит тоже, виновато и побито смотрит на друга, сам не понимает, чего хочет — не то упасть на колени и рыдать взахлёб, извиняясь, не то сдавить в объятиях, оттащить — если понадобится, то силой, к психотерапевту, не то просто скулить брошенной собакой, прижавшись к пропахшей табаком и потом куртке. Окурок сигареты падает с высоты третьего этажа, разбрасывая вокруг себя сноп искр. Шин без интереса провожает тот взглядом, чуть не пропуская момент, когда Вака, молча и тихо, покидает крышу заброшки. Шин знает, куда они идут — каждый день проходит этот маршрут. Три круглосуточных комбини, маленький парк, частный детский сад, дешевая пекарня на углу улицы, где расположено его детище, любовь всей жизни, мечта детства — автомастерская для мотоциклов. Начальная школа, в которой они учились в детстве — Шин как наяву видит мелкого, насупленного мальчишку в одежде не по размеру, вяло огрызающегося на всех вокруг. Первый друг, соратник, верный товарищ, человек, которому Сано доверяет, как самому себе. Тогда — всего лишь забитый, вечно голодный, диковатый пацан с несходящими следами побоев. Вакаса останавливается неожиданно, прерывая размышления, вытягивая из воспоминаний о давно ушедших временах. Из высокой фигуры словно по мановению волшебной палочки вытягивает все силы — и без того осунувшееся лицо теряет все краски, взгляд тяжелее, мутнеет, становится словно бы стеклянным. Сердце болезненно колет, давит в груди. Имауши садится прямо на холодную бетонную плиту, прикрывая глаза и что-то беззвучно говорит — одними губами, сухими и потрескавшимся. Шин подходит сзади, неуверенно кладёт руки на поникшие плечи. Судорожно сжимает пальцы, когда те проходят сквозь ткань джинсовой куртки. Смотрит вперёд, прямо на небольшое каменное сооружение. Пустым взглядом обводит аккуратные мелкие иероглифы. «Сано Шиничиро, 01.08.1980 — 13.08.2003»