Ранние ягоды

Встречи в этом парке назначают не затем, чтобы скрестить холодную сталь. Маркиз Сабве разливает золотистое вино по бокалам, щедро наполняя их почти до краёв. Солнце падает сквозь листву, плещется в хрустале, сверкает на волосах. Узорчатые тени бродят по покрывалу, расстеленному на траве. Валентин щурится, принимая бокал, и откидывается назад, опираясь на локоть. Между ними — корзинка, доверху полная свежих ягод. Недавно сорванные, они едва тронуты чьими-то осторожными пальцами, бережно омыты водой и подготовлены для полуденной трапезы. Они пахнут так, как пахнет в начале лета: чем-то сладким, свежим, новым. А ещё они алы, как горячая кровь. — Что ж вы не пробуете ягоды, граф Васспард, — говорит Эстебан, улыбаясь. — Окажите честь. Эстебан утверждает, что клубники лучше, чем в Приморской Эпинэ, нигде больше не растят, но эта, в корзинке — местная, а не южная. Здесь и такая считается ранней, поскольку даёт ягоды уже в самом начале Летних Скал. Эстебан гордится «красным золотом Сабве», но его сюда не довезти, разве что в виде рубинового, почти сияющего на свету варенья. Варенье подают к королевскому столу, но здесь и сейчас приходится довольствоваться дарами местной земли. — Вы ведь не любите этот сорт, — потянувшись, Валентин аккуратно берёт из корзинки одну из верхних ягод. Стебелёк и маленькие зелёные листья не тронуты, и это позволяет, взявшись за них двумя пальцами, положить ягоду в рот целиком, снять её зубами со стебелька. Эстебан смотрит, как он это делает. — А вы, говорят, не любите праздных увеселений. И всё-таки вы здесь. Это не богатая таверна, не уединённая комната наверху, не ужин, накрытый на двоих в столичном доме, не любое из мест, в которых Валентина представить так легко. Но и здесь, полулёжа на покрывале, он выглядит удивительно уместно. Его невозмутимость… раздражает. — Из всякого правила есть исключение, — кончики пальцев касаются алых боков, перебирая: одна ягода, вторая, третья. — Всякому исключению требуется правило. Жизнь состоит из нарушений заведённого порядка. Эстебан усмехается; вино, опрокинутое одним глотком, игриво щиплет во рту и горле. Это тоже — нарушение, порядка и этикета. Валентин смотрит, как двигается его горло при глотке. — А я похож на нарушителя правил? — пустой бокал опускается на покрывало, встречается с какой-то неровностью и мягко падает набок. — С точки зрения королевских ботаников, да, быть может, — Валентин задумчиво вынимает из корзинки ягоду, роняет её в своё едва пригубленное вино, и та медленно идёт ко дну, алея и поблёскивая под солнцем. — Понимаете ли, не так давно столичные академики открыли, что называемые вами ягодами плоды клубники — вовсе не ягоды. Видите эти семена на поверхности? По-научному каждое из них называется орехом, и таким образом… Эстебан протягивает руку и забирает у него бокал. Небрежно сдвигает корзинку в сторону, отталкивает в сторону полупустую бутылку. Покрывало для пикника сминается у него под коленями, когда он перебирается к Валентину и опрокидывает того на спину, и Валентин наблюдает за ним снизу вверх насмешливым, слегка любопытным взглядом — лучистый хрусталь, чистая вода в летний полдень. — Вы невыносимы, — шепчет Эстебан, положив ладонь ему на грудь. — Вы не разговариваете, а фехтуете, а ведь я даже не вызывал вас на дуэль. — Уверены? — Валентин коротко усмехается, сгибая ногу и плавно скользя ею между расставленных коленей Эстебана, упирающихся в покрывало. — Тогда для чего вы меня пригласили? Не вы ли говорили в Лаик, что с такими, как я, у вас разговор короткий? Эстебан склоняется низко-низко, так, что его двигающиеся губы касаются чужой щеки. — Я сказал «с Людьми Чести». Таких, как вы, я ещё не встречал. Кожа у Валентина очень светлая, как у рыжих, особенно на солнце, и Эстебан смотрит на его щёку, по которой бродят тени от листвы, а потом снова наклоняется и медленно ведёт языком снизу вверх, добираясь до внешнего уголка глаза. Остаётся блестящая влажная полоса. Это разрушает ощущение неприступности, делает из недосягаемого графа Васспарда создание из плоти и крови. Он целует Эстебана первым, просто поворачивает голову, и они встречаются губами. Поцелуй — медленный и изучающий; это похоже на знакомство, будто не было Лаик и прежде они вовсе не знали друг друга. Интересно, что всё-таки движет им на самом деле? Такое же любопытство или что-то иное, о чём наследнику Колиньяров знать не положено? Он касается Валентина, и всё под его пальцами тёплое, гибкое и живое. Эстебан торопливо расстёгивает пуговицы на верхней одежде, чтобы скользнуть ладонью под рубаху, широким движением ведёт по животу вверх, к груди; подушечки пальцев вслепую задевают сосок, и это неожиданно вырывает у Валентина судорожный вздох. Эстебан замирает. Они оба всё ещё полностью одеты; расстёгнутый колет легко вернуть в подобающий вид. В штанах тесно, но ткань это скроет, да и тяжелеть там начало уже давно, с тех ещё пор, как губы Валентина впервые коснулись клубничины. Черта, отделяющая почти невинные первые касания от непристойности, так тонка, что это кружит голову. — Вы передумали? — невинно спрашивает Валентин, и Эстебан переходит эту черту быстро и без сожалений, как лошадь, несущаяся вскачь и без труда перепрыгивающая препятствие. Больше в их действиях нет ничего пристойного. Пока один, приподнявшись, сбрасывает мешающий колет, второй торопливо справляется с завязками на штанах, сначала со своими, потом с чужими. Стоя на коленях над распростёртым на покрывале Валентином, Эстебан снова останавливается с руками на собственном поясе. — Вы ведь уже с кем-то бывали вот так, да? И приняли моё приглашение, зная, чего я хочу. Валентин приподнимается на локтях и смотрит на него, прищурившись: — А с кем это впервые сделали вы? Вопросы остаются неотвеченными, а имена — не названными. От выпитого бокала вина нет никакого толка: хотелось бы сейчас казаться самому себе пьяным и лёгким, но вместо этого Эстебан осознаёт происходящее кристально чётко. Он думает, что никогда не был ещё так близок к сценарию, исполнения которого так отчаянно хочет: приблизиться к тому, чем сейчас в Талиге является герцог Алва, дорасти и перерасти, получить звание Первого маршала и, что важнее всего, — его репутацию. Казалось бы, при чём здесь граф Васспард; впрочем, скандальную историю предыдущего наследника Приддов не слышал только глухой. Эстебан — сторонник того, чтобы старательно и верно идти по избранной дороге. Эстебан начинает с малого. Валентин, не подозревающий, о чём он думает, неторопливо касается себя, скользнув рукой за пояс. Медленное движение руки по скрытому тканью члену, приоткрытые губы и снова тени от листвы на лице и шее. Вторгаясь на передний план этой картины, Эстебан наклоняется и снова целует его, но на этот раз несдержанно и требовательно. Пока он чересчур отвлечён движениями чужого языка, тонкие пальцы сжимаются на вороте его рубашки, и воздуха, кажется, начинает не хватать. — Я согласен, — говорит Валентин серьёзным полушёпотом, когда они отрываются друг от друга. — На всё, на что вы рассчитывали, приглашая меня сюда. Но только на моих условиях. На спину, маркиз Сабве. На мгновение Эстебан чувствует что-то странно похожее на восхищение. Он опускается на покрывало, задев плечом забытую корзинку, а Валентин становится на колени и плавным движением спускает штаны с его бёдер. Руки у него тонкие, плечи неширокие, волосы вспыхивают вокруг лица сияющим ореолом — было бы обидно, если бы весь этот образ надломился, потух, погас. Эстебан чувствует себя полностью открытым; бесстыдно обнажившейся разгорячённой плоти касается свежее дуновение ветра. — О клубнике-то мы и забыли, — буднично произносит Валентин, тянется к корзинке, вынимает ягоду. На коже она кажется прохладной; задранная рубаха обнажает живот, Валентин медленно ведёт по нему, потом, подумав, откусывает половину ягоды. Теперь горячую кожу пачкает сладкий пахучий сок; чтобы добраться наконец до паха, требуется новая ягода. — Какое расточительство, — выдыхает Эстебан с полустоном, когда ласкающая ладонь, влажная от раздавленной мякоти и сока, наконец-то обхватывает его член. «Будто вы против», — отчётливо отвечает тонкая улыбка Валентина. Сидя сверху, он трогает, касается и сжимает, и всё это сливается в одно томительно-сладкое ожидание, пока клубничный сок наконец не сменяется на заботливо припасённое масло. Валентин мучительно горячо сжимает его собой, опустившись сверху, и Эстебан молчит, не в силах выразить неожиданно пришедшее восхищение, пока они качаются в ритме, заданном не им. Должно быть, от него не ждут романтических глупостей, ведь у них деловое соглашение, верно? Бессильно уронив голову на покрывало, новый любовник (как славно звучит это слово) касается виском его плеча. Эстебан бездумно сжимает в ладони крупную ягоду, выкатившуюся ему под бок. Дело за малым.