Исповедь

– А ведь я любил тебя, Поттер. Любил так, что меня тошнило от одного твоего взгляда, а от звуков голоса буквально выворачивало наизнанку. Как от Круцио, только хуже. Больнее. Любил так сильно, что даже не понимал этого поначалу. Думал – ненавижу. За то, что выбрал этого оборванца Уизли себе в друзья, и за то, что не принял тогда моей дружбы. За каждое «десять очков Гриффиндору» и за каждый пойманный снитч. Верил в собственную ненависть – такую же фальшивую, как всё остальное. Малфой перевёл дыхание и сухо сглотнул. Пауза длилась мучительно – почти невыносимо – долго, прежде чем он снова заговорил, опустив больной острый взгляд на хрустальные грани бокала. – Когда понял, что люблю – думал, сам на себя Обливиэйт наложу. Или Аваду. Это было так дико и так больно, что я едва ли мог говорить. Паркинсон и Нотт тогда вызвали мадам Помфри, и она решила, будто меня отравили. Я провёл целую ночь в больничном крыле. Честно говоря, думал, что рехнусь окончательно и с рассветом отправлюсь туда же, куда и родители Лонгботтома. Как видишь, к моему глубокому сожалению, я остался в своём уме. Насколько это вообще возможно. – Недосказанное «для кого-то, кто влюблён в тебя» повисло в прокуренном воздухе кабинета призраком прошлого и незримо опустилось на плечи Драко. Поттер, сидящий в кресле напротив, молча смотрел на Малфоя. – Видит Мерлин, я принял свои чувства к тебе не сразу. Надеялся, что это пройдёт. Как простуда или осенняя хандра. Но ничего не прошло. И тогда я предпочёл считать их чем-то вроде неизлечимой болезни или родового проклятья. У кого-то дети умирают в младенчестве, у кого-то не рождаются мальчики, а кто-то – я – безответно любит идиота, отмеченного Им. Но как меня это злило, ты даже представить себе не сможешь. Если бы это было возможно, твои кости ломались бы от одного моего взгляда каждый раз, когда мы встречались в коридорах. А мои едва выдерживали тяжесть этого груза: мне казалось, что однажды мой позвоночник просто переломится в трёх местах и осыплется, не выдержав напряжения. Серебряный венец больно давил на виски и словно пульсировал, неприятно сжимая и без того тяжёлую голову. Болезненная улыбка скривила тонкие губы, изуродовав бледное лицо Малфоя и сделав его слишком похожим на отца. Тупая обречённость во взгляде завершала гротескный образ. – Я стал жестоким. Скрывался, прятался за злыми словами и жестами, причинял боль – чужим и близким без разбору. Но в первую очередь – себе. И тебе. О, я мечтал о том, чтобы ты прочувствовал мою боль целиком, до последней капли. Мечтал об этом так сильно, что задыхался от восторга каждый раз, когда видел твою пустующую парту и кислые мины твоих «друзей». Уже тогда я стал тем, кем я стал. А к двадцати – тем, кого ты знаешь сейчас. Драко качнул стаканом, и тёмный густой портвейн тяжело плеснул о хрустальные стенки. – Я был бессилен в этой кровавой войне с самим собой. Этот бой был проигран ещё тогда, в магазине мадам Малкин. Я увидел твои глаза и подписал капитуляцию, расписался в своём бессилии. А, как писал один учёный, бессилие растит убийцу. И я убивал себя день за днём долгих двенадцать лет. Если бы за это давали медали и звания, я бы получил их все. – Малфой хрипло кашлянул и сделал последний глоток, оставив на стенках бокала кровавые подтёки портвейна. Поттер продолжал безмолвно смотреть перед собой, и на лице его не было и тени эмоций. – Не веришь? Я так и думал. Но это не важно. Я сильный, я переживу и это тоже. Мне уже нечего терять. – Стакан с глухим стуком опустился на низкий столик, и только сейчас стало заметно, как сильно дрожат бледные руки Малфоя. Когда тонкие пальцы сжались на гладком древке палочки, её остриё вздрогнуло, как хвост гиппогрифа перед броском. – Я сильный, – хрипло повторил Драко, словно убеждая самого себя, и взмахнул палочкой. Иллюзия перед ним развеялась, и призрачный Поттер исчез, оставляя пустое кресло. Малфой тяжело поднялся. На бледном лице читалась мучительная, болезненная решимость смертника, вышедшего на край крыши. Рвано выдохнув сквозь зубы, Драко вскинул руку и направил палочку на пустоту перед собой, как если бы Поттер всё ещё сидел там. Остриё целилось чуть выше спинки кресла – точно в голову. – Ты сильный, – заговорили густые тени в дальнем углу. – Я знаю. И поэтому, для твоего же блага... Экспеллиармус. Палочка вывернулась из дрожащих пальцев, улетела и будто растворилась во мраке. Драко одеревенел от ужаса, забыв, как дышать: он слишком хорошо знал, что это значит. – И давно ты...? – Малфой покачнулся, тяжело ухватился за спинку кресла, но так и не повернулся на голос. Корона Забвения, венчавшая его голову, тускло блеснула в слабом свете единственной лампы. – А, впрочем, неважно. Уже – неважно. – Давно, – ответила темнота, даже не шелохнувшись. – А что важно, Малфой? Вопрос прозвучал так, будто у Драко был всего один шанс ответить на него правильно. Но Малфой не собирался его использовать. – Важно то, что я, наконец-то, смогу избавиться от тебя. Вытравить из себя это безумие, излечиться от смертельного проклятья. Это единственное, что важно. – Голос Драко надломился, треснул горькой тоской и стих. А сам Малфой медленно обернулся к сумрачной пустоте кабинета, улыбнулся отчаянно и безумно, коснулся пальцами узкой ленты серебряного венца. – Драко, пожалуйста, опусти руку и не заставляй меня совершать глупость, которую ты мне потом не простишь, – темнота почти умоляла. – Ты, конечно, легко можешь всё это забыть, но... тебе совсем не интересно, каким может быть ответ? Слепая надежда резанула по рёбрам Сектумсемпрой, безжалостно вскрывая застарелую боль, и Малфой стиснул зубы, сдерживая отчаянно рвущееся с языка согласие. Вместо него выплюнул: – Убирайся. Мне всё равно, что ты скажешь сейчас – это не имеет значения. Двенадцать лет я медленно умирал, гнил изнутри в этих чувствах к тебе. Двенадцать лет, отравленных тобой. Я не хочу... не могу больше. Ни минуты. – Но я... Драко с силой вдавил резное серебро в виски и хрипло произнёс: – Обливи... – Империо! – Жёлтая вспышка вспорола темноту кабинета, ударила в грудь и стремительно исчезла золочёными искрами. Язык налился свинцом, заклинание активации оборвалось. Рука опустилась на спинку кресла. Драко попытался сопротивляться, вытолкнуть из омертвевших губ последние слова и завершить начатое, но не смог даже пальцем пошевелить. От бессильной ярости, всколыхнувшейся под рёбрами, потемнело в глазах. – Я же просил, – прошелестели тени с искренним сожалением и шелохнулись. Из них выступил Поттер, на ходу снимающий мантию-невидимку и сжимающий в руке сразу две палочки: Бузинную и ту, которую ещё недавно держал сам Малфой. – Садись. Драко качнулся и неловко, деревянно – словно марионетка на ослабших верёвочках – сел, подчинившись чужой воле. Лицо Поттера было неестественно бледным, а губы то и дело сжимались: казалось, происходящее ему самому причиняет сильную боль. Он медленно подошёл и осторожно снял Корону со светлых волос. А после – опустился в кресло напротив. – У нас не так много времени. В Отделе заметили, что её нет, и наверняка уже ищут. Я... догадывался, кто её взял из Хранилища и кто может так сильно хотеть забыть прошлое. Но я не представлял, почему, – Гарри говорил, глядя на серебряный обруч, будто боясь поднять глаза на скованного Непростительным заклятьем Малфоя. В словах отчётливо слышалась обречённость. – Но я хочу объясниться до того, как ты наделаешь глупостей. Если после этого – и после того, что я сейчас сделал – ты захочешь продолжить, я верну Корону тебе и не стану мешать. Ты... готов меня выслушать? Можешь говорить свободно, но не зови эльфов, не применяй магию и не кричи. Драко не собирался отвечать. Он бы с большей радостью плюнул в напряжённое лицо Поттера, а ещё лучше – ударил бы, но Империус держал крепко. Чужая магия не оставляла ни единой возможности сопротивляться, вынуждая Малфоя говорить. – У меня нет выбора. И никогда не было. – Был. – Гарри горько усмехнулся. – Но знаешь, ты очень хорошо скрывал то, что сейчас называешь безумием. И я понимаю, почему в школе. Почему во время и сразу после войны, но сейчас... Почему ты молчал? Подожди, я же сам тоже... А, проклятье. Драко почти начал отвечать на вопрос, но так и замер, глядя на запутавшегося в мыслях Поттера. Пойманные заклятьем слова застряли в горле. – Так не получится. – Гарри потёр лоб и несколько секунд что-то обдумывал. – Я разрешаю тебе разговаривать так, как тебе захочется – или молчать, если захочешь. Не зови эльфов, не применяй магию и не кричи. У меня мало опыта с использованием Империо, прости. Так, наверное, лучше? Малфой не понимал, кто перед ним: ещё несколько минут назад Поттер выглядел устрашающе, как и следовало подающему надежды аврору, но сейчас... Сейчас в кресле напротив сидел тот, кого сложно было назвать героем, и от его уверенности почти ничего не осталось. – Сними его, тогда точно будет лучше, – ядовито прошипел Драко и до боли стиснул зубы, не собираясь ничего больше говорить. Он и до этого не горел желанием поболтать по душам, а теперь, когда сам Поттер ему разрешил – и вовсе не был намерен говорить. – Если сниму, ты попытаешься сделать глупость. – Гарри снова потёр лоб, собираясь с мыслями. – Не могу сказать, что мной владело такое же безумие, как ты описал. Но... я тоже любил тебя, Драко. Не... так сразу, но всем, что оставалось мне от меня. Всем, что не забирала война. И я зря спросил, почему ты молчал тогда и потом – я же тоже молчал. Думал, что между нами огромная пропасть, которая никогда не позволит быть вместе. И сейчас я своими руками сделал её только шире. – Голос надломился и дрогнул. Поттер виновато опустил голову и уставился на палочку Малфоя в своей руке. – Решил, что если остановлю тебя, если мы поговорим, станет лучше. Но... ты меня теперь ненавидишь? Я понимаю. Прости. – Стало? – едва слышно произнёс Драко. Почти выплюнул это слово, вложив в него всю свою злость, всё отчаяние и бессилие. Если бы мог – он бы прокричал его, но... – Стало лучше, Поттер? Вот он я, весь в твоей власти. Не могу ни уйти, ни врезать тебе. Только слушать могу, и, Мерлинова плешь, какая щедрость, говорить. – Малфоя неумолимо несло, и истерика, запертая магией в тихих, спокойных интонациях, пугала намного сильнее, чем самый громкий крик. Гарри поднял голову, в глазах его стояли слёзы. Сжав челюсти до побелевших скул, он молча слушал – как слушал все полчаса перед этим. – Я хотел бы тебя ненавидеть. На протяжении почти всей учёбы мечтал, наконец, перебороть себя и по-настоящему, искренне возненавидеть. Но только сильнее увязал в дурацкой больной любви к тебе. Так что ни хрена ты не понимаешь, Поттер. И засунь себе свои извинения... – Драко зло оскалился и замолчал, сверля Поттера тяжёлым взглядом. Не в силах отвернуться или хотя бы отвести глаза. А Гарри поднялся, почти оглохнув от пульсации крови в ушах и уже зная, что должен сделать. Не скрывая страха и дрожи в руках, положил чужую палочку и артефакт на стол между креслами. Так и остался стоять – только прикрыл глаза на секунду, решаясь. Задохнулся, с трудом втянул достаточно воздуха, чтобы что-то сказать. – Я люблю тебя, Драко. Теперь ты знаешь и... – Бузинная палочка качнулась в нервных пальцах. – Фините Инкантатем. Пожалуйста, не забывай меня? Едва чужая магия рассеялась, Малфой вскочил, неловко покачнулся и с трудом удержался на ногах, вцепившись в спинку кресла дрожащими пальцами. Смерил Поттера нечитаемым взглядом и решительно подхватил со стола палочку и Корону. Гарри дёрнулся навстречу, перехватывая запястье. В глазах его светилась отчаянная решимость безумца. – Я не хотел этого знать, – бесстрастно произнёс Драко, словно всё ещё находясь под властью Империо. – И помнить это я тоже не хочу. Чтобы ты это всё знал, я тоже не хотел. Но ты, как обычно, влез не в своё дело, и теперь это твоя проблема. Он выдернул дрожащую руку из пальцев Поттера, натянул зачарованный обруч и, глядя в глаза, прижал его к вискам. На одном дыхании произнёс: – Обливис нон рекордабор, – Корона ощутимо нагрелась, голову Малфоя окутало серебристое сияние, как в Омуте памяти, и... осыпалось, не успев оформиться. Только несколько одиноких искорок сорвались с кончиков волос и разбились о напряжённые плечи. Драко в отчаянии ещё раз повторил формулу и даже постучал по Короне палочкой. Но ничего больше не произошло, и он опустошённо опустился в кресло. Наивно было надеяться, что экспериментальный артефакт сработает так, как нужно, но Малфой был готов к любым последствиям. Кроме их отсутствия. Поттер непонимающе смотрел на него. – Ну что, ты доволен?! – рявкнул Драко, раздражённо вскидывая голову. – Она не сработала. Моя последняя надежда избавиться от тебя оказалась бесполезным куском хлама! «Доволен», – мысленно согласился Гарри, но вслух ответил другое: – Вернём её на место? Пока не решили, что её сломал кто-то из нас. – Делай что хочешь, Поттер. Только оставь меня в покое. – Малфой стащил с головы бесполезную Корону и отшвырнул её в соседнее кресло. Поттер проводил взглядом артефакт, но с места не двинулся. По его лицу было видно: пытается придумать, как поступить, но никак не может определиться. – Исчезни уже! – не выдержал Драко. Гарри вздрогнул, как-то странно посмотрел на него и... улыбнулся. – Как пожелаешь, Малфой, – отозвался Поттер и скрылся под мантией-невидимкой. Корона поднялась с кресла и исчезла в пустоте. Спустя несколько секунд хлопнула дверь кабинета, но перед этим Драко услышал прощальное: – Но это не значит, что я не вернусь.