Напряжение

Глэм… Моя мама… Её больше нет. Глэм замирает на месте, когда пьяный в стельку Чес произносит эти слова. Его голос звучит очень подавленно и глухо, и кажется, что он вот-вот задохнётся от нехватки кислорода в лёгких. И дело тут совсем не в алкоголе. Гитарист пропускает информацию через себя — гнев ещё клокочет в груди и он был готов покинуть подворотню в любую секунду, но, услышав причину внезапного срыва друга, застывает, лишь поворачивая голову в его сторону. Даже злость отходит на второй план из-за появляющейся в груди ноющей тревоги. — Я… Я думал, что она меня… Я думал, что, что её ещё встречу… — заплетающимся языком тем временем продолжает мямлить Чес, сидя на заднице и прислонившись спиной к грязной стене. В тишине подворотни отчëтливо слышится его тяжёлое, прерывистое дыхание, а потом и всхлипы. — Я думал, что… Чеснок обхватывает голову руками, зарываясь пальцами в волосы, весь скукоживается, подтягивая ноги ближе. Прячется, опуская лицо в колени, но Глэм всё равно видит, как его веки заметно дрожат, пока из глаз одна за одной срываются крупные капли. Они стекают на щëки, скатываются по подбородку и уходят дальше, капая на одежду — сердце пропускает один резкий удар и будто замирает. Мимо глаз проносятся воспоминания подросткового времени давно погребённые; рокового дня, когда небо обрушилось на него рыданиями после головокружительного концерта, а он сделал самый важный выбор в своей жизни. И о том, как друг поддержал, заставляя очнуться от всего того ужаса. Смог починить. Вот только он навряд ли сможет повторить его подвиг, потому что банально не знает, что делать, что сказать, как поддержать; он может лишь стоять неловко, наблюдая за тем, как тому, кто когда-то собрал его воедино, по кусочкам, сейчас больно, как его тело страдает, но что важнее, как его сердце разрывается, полностью обращённое в боль. Парень опускает глаза в землю, выдыхая сквозь мышечный спазм. — Пойдём, — почти ласково произносит он, возвращаясь к рыдающему другу, и крепко, но нежно обхватывает его руку за плечо и запястье. Наклоняется сам, чтобы спустя секунды две поднять того на ноги рывком и закинуть конечность себе на плечо, отчего Чеснок виснет на нём всем телом. Придерживает за талию, когда пытается вывести того из подворотни — ноги у пьяницы совершенно не работают и он запинается на ровном месте. Никакого смысла говорить с ним сейчас серьёзно нет, но Глэм всё равно высказывает все свои недовольства, пока на буксире оттаскивает до номера в отеле. Пока Чес спит, парень в личный дневник записывает всё произошедшее, выплëскивает на страницы эмоции и чувства, делится с бумагой о группе, что бросила их, легко заменив какими-то другими музыкантами. Когда Чес просыпается, он всё так же пишет. Рассказывает уже вслух о том, что оплатил комнату ещё на неделю, что пантеру не смогли завести и им оставили. — А ты что?.. Почему не уехал? Вопрос не застаёт его врасплох. Он на него уже давно ответил, знал ещё до предложения уехать вместе с группой. — Из-за тебя. — отвечает легко, мотая головой и слабо улыбаясь.

***

Боль и скорбь не проходят. Чеснока ломает и корëжит каждый божий день и ночь. Из-за отказа от наркотиков он теряет аппетит и его то знобит, то трясёт в горячке. Зрачки у него даже без веществ расширены не хуже, чем когда он употреблял. Гитарист больше не может сидеть спокойно — вечно в движении, потому что мышечное напряжение заставляет чуть ли не каждую секунду его потягиваться, разминать мышцы. «Ощущение, будто ногу отсидел, только так по всему телу» — делится однажды он с кривой усмешкой. Но стоически терпит — не требует дозы, не стремится покупать сам. Становится злобным и агрессивным — срывается однажды на Лизе, но, на удивление, не на Глэме. Рядом с другом он весь будто вновь становится собой прежним, но глаза и напряжённо сомкнутые челюсти выдают истинное положение вещей с головой. Показывают, что эти эмоции никуда не делись, но парень держит их в себе, когда он рядом. Да… Ломка вкупе со смертью родного человека — то ещё испытание… Отходняк забирает сон, Чес тревожен и взвинчен, словно оголённый и натянутый до предела нерв под высоким напряжением. Глэм приносит ему книги, суëт в руки пустую тетрадь и ручку, поддерживает заумными речами как может. Но это не по-мо-га-ет. Потому что в кресле, на кровати, читая книгу, цепляясь глазами за какое-то пустяковое слово, или услышав какую-то давно забытую мелодию, фразу, или даже шелест ветра… Любой из этих факторов может стать мгновенным сигналом к слезам друга. Друга, что в такие моменты гаснет и становится особенно беззащитным. Вот как сейчас. Глэм не сразу понимает что происходит — вот он записывает что-то в дневник, пока Чеснок колотится в ознобе, кутаясь в два одеяла, а вот в тишине помещения уже раздаётся первый тихий всхлип. Ручка замирает над листом, парень в тревоге поднимает голову. Глаза тусклые, глубоко запавшие, кожа сухая, болезненно-бледная открывается взору. Друг в ответ не смотрит, сжимает губы до побеления, жмурится, прячась от взгляда, сильно-сильно, цепляется за одеяло непослушными пальцами. Ему трудно контролировать дрожь во всём теле, когда подступают слëзы. Гитарист выдыхает, с негромким хлопком закрывая тетрадь. По себе знает: беззвучная внутренняя истерика очень травматична. Встаёт с кровати, легко пересекая белую линию на полу, которой сам когда-то разделил комнату на две половины, подходит к Чесу, зарываясь пальцами в тёмные волосы на макушке, растрëпывает и без того не знавшие расчёски пряди. Парень в ответ головой по подушке поводит, оставляя на ней влажный след, под ласку подставляется, но глаз так и не открывает, потому что знает, что если сделает это — точно разревëтся. Глэм снова выдыхает, руку убирая, но только для того, чтобы толкнуть друга в плечо, заставляя двинуться к стене. Одеяло тянет, раскрывая кокон, отчего лежащая в нём «гусеница» мычит едва-едва то ли недовольно, то ли жалобно. Но тут же замолкает, когда он к нему в печку эту залезает, укладываясь рядом. Места мало, он балансирует почти на краю кровати — да, прошло то подростковое время, когда они могли почти спокойно вместе спать — но руки приветливо раскрывает. Чес, наконец, веки приподнимает, смотрит на него влажными, покрасневшими от лопнувших капилляров глазами, и, спустя секунду, уже доверчиво жмётся ближе. Обнимает его мягко онемевшими руками, удобно прячет лицо в груди и ноги со своими переплетает, натягивая двойное покрывало сильнее. Они не разговаривают — любая попытка утешить сейчас была бы лишней, поэтому Глэм лишь снова пальцы в тёмные волосы запускает, а другой рукой проводит по напряжённому позвоночнику сквозь одежду, когда парень в его объятиях начинает дрожать всем телом. Целует целомудренно в мокрую от пота макушку — противно, конечно, но он брезгливость свою куда подальше запихивает; понимает, насколько это личный и важный момент для друга — не хочет помешать, поэтому безмолвно делится своими чувствами, уверяя своими действиями в том, что Чес не один. Возвращает тем самым бродяге когда-то им же дарованное.