Оскал

      Алья узнает ту, кто скрывается за вырвиглазно-рыжей маской Вольпины. Считывает сразу же. Стоит лишь взглянуть в утягивающую пучину болотных глаз, заметить, как складываются в насмешливую, почти физически режущую ухмылку губы.       Алья помнит, что ее помада на вкус — апельсин, выращенный под палящим солнцем Ирана.       Вокруг гудит до смерти напуганный Париж, оглушающе шумно сигналят машины, пойманные в ловушку пробок, зря гудят, сегодня из города вряд ли кто сможет выбраться живым, уж Бражник постарался, по небу растекается пролитым из кубка Геры, кровью из самостоятельно простреленного виска густо-алый рассвет, раз и, может, навсегда переходящий в закат.       Рядом зло скрипит зубами Маринетт-Леди Баг, демонстрирует когти Кот, Нино покрепче перехватывает щит, а Алья видит лишь, как Вольпина тягуче, плавно посылает воздушный поцелуй и исчезает среди угольно-чёрных от копоти домов, вильнув ненастоящим лисьим хвостом.       Разочарование бьется где-то под кожей и костяной клеткой рёбер, сердце тяжелеет, переспелым яблоком хочет ухнуть вниз и больше не чувствовать ничего.       Алья вдыхает вместо ароматов свежеиспечённых круассанов и мокрой после мелкого утреннего дождя травы смрад гари, выжигающий легкие в пепелище, сжимает в руках свою глупую флейту и бросается вперёд, за Вольпиной…       …Париж полыхает, насквозь провонял трупной сладостью и кровью, дикие людские крики белым шумом отдаются в ушах, на языке вертится миллиард вопросов, но Алья, смотря сверху вниз в хитро-прищуренные лисьи глаза, может выдавить только: — Зачем, Лила?       Лила полулежит на раскалённой крыше, не в силах пошевелиться, чтобы не натолкнуться на приставленное прямо к ложбинке между рёбер в самом низу острие, Алья пялится на неё, тяжело дыша от бешеной погони одной лисицы за другой, они на расстоянии флейты, способной не только плести паутину иллюзий, глупо было бы оставлять Рену Руж совсем уж без оружия. — Так было нужно, глупенькая mia cara, — Лила тоже устала, но, затянутая в рыже-белый скрипящий латекс, демонстрирует звериный оскал.       У Лилы улыбка во все тридцать два зуба, каждый — жемчужина, ради которой ныряльщики ещё в древнейшие времена жертвовали жизнями, проникая в самую глубь морской пучины.       С уголков губ стекает винная кровь, нелепо кажется, что все зубы у Лилы с корнем вырваны, но нет, все клыки на месте.       Алья смотрит, смотрит сверху вниз, и совсем не чувствует себя победительницей.       Алья помнит, как Лила вовремя помогла ей с проектом по истории французской литературы, который она вообще-то должна была делать с Маринетт, но та снова ничего не успевала, и Алья совсем ее не винит, что вы, знает ведь, что лучшая подруга ночи проводит в патрулях по подлунному Парижу, и ходит днём бледной молью, зарабатывая себе сколиоз под гнетом звания Хранительницы, просто…       Просто Лила пришлась совсем кстати. Она была рядом, чтобы предложить зонт, поддержать после расставания с Нино, похвалить Леди-Блог, обсудить журналистику, ведь Алье действительно это нравится, и у неё действительно большое будущее, Лила сама это ей сказала на прелестной веранде самого что ни на есть Парижского кафе за чашкой крепкого кофе ранним утром.       Алья помнит медный блеск ее волос на солнце, запах ее духов, ее рассказы о Риме, о самых страшных грехах живших сотни лет назад Пап, о живописи Ренессанса, поцелуи перед рассветом и медленно расцветающее поле подсолнухов внутри.       Алья видела труп отца, пытавшегося защитить уже мертвую дочь от рук одного из множеств пленённых акумой злодеев.       И в том и в другом виновна Лила. Поле подсолнухов и трупы. Алья знает, что с Бражником она сотрудничает добровольно. — Я совсем глупая, ты права…и все же, — слова сыпятся из рта опавшими листьями, что скоро начнут гнить.       Лила кивает и скалиться, Лила истерично смеётся, Лила скользит рукой в длинной чёрной перчатке по чужой флейте, своя-то давно сломана, чуть приподнимается и морщиться, когда лезвие касается и ранит кожу под костюмом. Алья видит, что она слишком слаба, чтобы сопротивляться.       Где-то сзади звучит грохот, Рена Руж хочет рвануть туда, но Алья признаётся, терпя ноющую боль в мышцах — всех не спасти.       Рена Руж должна помогать сейчас Леди Баг, Алья Сезер хочет только заснуть или проснуться, чтобы разбудила ее Лила, сидя рядом за партой, накрутила локон чужих волос на палец и пригласила бы сходить в театр, ведь у неё есть два билета в партер, Алья знает сейчас, что это была бы не правда, но согласилась, обязательно бы согласилась. Лила это тоже сейчас понимает. — Вы проиграли. — Алья не бросается обвинениями, не презрительно щуриться, Алья констатирует факт и чувствует себя потерянным Оргоном. — А вы победили? — Лила, Тартюф в черно-бело-рыжих тонах, широко раскрывает глаза, Алья видит собственные очертания в зелени, все-таки в этих лисьих костюмах в багровых пятнах они слишком похожи. — Нет.       Алья следит сухими глазами, слез давно нет, острие скользит к сердцу, Рена Руж сжимает флейту двумя руками до боли в пальцах, Лила делает резкий рывок вперёд.       Плоть мерзко чавкает. Хрясь!