***
— Неужели так сложно было расписать полотно без клякс? — негодует Сокджин, пока рассматривает вывеску, которая будет вывешена в главном холле на праздновании полнолуния. Зимний фестиваль уже мелькает прямо за углом, и предвкушение разукрашенного огнями веселья затапливает по самые кончики пальцев. Сокджин, как и вся стая, в последние дни только и делает, что занимается подготовкой к фестивалю в свободное от патруля и иных обязанностей время. Тэхён наблюдает за братом с полной забавы ухмылкой, пока тот причитает себе под нос и прикидывает, как бы оттереть оставленную нерадивым бетой кляксу. Уже сегодня ему предстоит сдать расписанную вывеску, на которой в этом году нужно было обновить цвета. Теперь, кажется, придётся её совсем переделывать. Омега откладывает заляпанную по небрежности ткань и подсаживается к брату, который заглянул к ним с Намджуном по его же просьбе. — Как ты? — спрашивает Сокджин с тихим выдохом. Его ладони находят дымящуюся кружку, которую Тэхён ему пододвинул, стоило старшему наконец усесться за кухонный стол. — Прости, я совсем забегался в последнее время. Даже не помню, когда в последний раз отдыхал. Он выглядит искренне сожалеющим, когда встречает взгляд альфы. Опуская голову, тот устремляет глаза в собственную чашку подальше от смотрящих на него мягко глаз. Слишком хорошо Тэхён знает своего брата, чтобы поддаться их проницательности. — Плечо заживает, так что на днях вернусь к патрулированию, — говорит он то же, что сообщил и вожаку, с которым пересёкся перед приходом сюда. — А так... хорошо. Альфа позволяет тени улыбки пробраться на губы, которыми утыкается в кружку. Он и правда чувствует себя хорошо. Лучше, чем за долгое время, несмотря на рассёкшие плечо раны и подступающий холод маячащей на горизонте зимы. Несмотря на стычку у границы, которая может повлечь за собой что угодно, пусть стая и усилила патруль, готовая отстаивать неприкосновенность своей территории и волков. Этим утром Тэхён еле смог заставить себя выбраться из тёплой постели. С пробуждения его окружили запах омеги, приглушённое белоснежной шерстью его волка сопение и зарывшиеся в густой мех пальцы. После той ночи Чонгук так и не вернулся в отведённую ему комнату, которая своим уютом не сравнилась бы с постелью альфы, где он стал проводить свои ночи. В это заснеженное утро Тэхёну было особенно тяжко выбираться из объятий омеги и отправиться к брату, который попросил о помощи с декорациями для фестиваля. Как оказалось, Сокджин не мог доверить столь элементарную вещь, как перекраска вывески, вызвавшемуся помочь бете и потому лучше сделает всё сам, разве что с помощью младшего брата. Это чувство, нежелание покидать Чонгука и оставлять его одного даже на считанные часы, не отпускает вопреки здравому смыслу. Альфа не знает, в чём дело. Почему ему вдруг стало так тяжело проводить время вдали от лесного волка, к которому он должен относиться с осторожностью после того, как столкнулся с посмевшим позариться на границу его стаи соплеменником Чонгука. Однако даже предосторожность других волков, усомнившихся в непричастности укрытого их стаей омеги, не трогает Тэхёна так, как раскрытые нараспашку ранимые глаза. Он не может не доверять им. Не когда каждый их взгляд затапливает необъятным теплом, которое Тэхён не чувствовал очень давно. Не с тем, как ластится к нему Чонгук, робко, будто бы неосознанно выпрашивая ласки и внимания. Как он отзывается на каждое касание и мягкое слово, которые альфа не может удержать в своей заполонённой лилиями груди. Вот и этим утром он с трудом выбрался из постели и на сонно сведённые к переносице брови от внезапного холода, сменившего теплоту шерсти Тэхёна, укрыл омегу одеялом, прежде чем отправиться к брату. Запоздало Тэхён встречает его взгляд, когда делает глоток и опускает чашку, чувствуя на себе пытливые глаза. Красноречиво подёрнутые уголки его губ, которые не удаётся скрыть даже усилием, говорят больше, чем мягко пророненное на вопрос Сокджина «хорошо». Тот делает глубокий вдох, не упуская цветы, переплетённые с природным запахом альфы, который не может скрыть улыбки из своих сверкающих глаз. Сокджин не хочет напоминать о том, что до фестиваля, к которому он позвал младшего брата готовиться, осталось чуть меньше недели. Что это свечение, мягкость бегающих всюду, лишь бы избежать его лица глаз не протянется долго, пусть он и предрекал это с самого начала. Кажется, Тэхён совсем позабыл о вердикте совета. Слова вожака затерялись в окутавшей его некогда пустой дом неге, тесно переплетённой с близостью очутившегося у него под крылом омеги. Слишком глубоко Тэхён просел в трепетности касаний и нежности, к которой так просится его сущность даже рядом с братом. От Сокджина не укрывается то, как альфа продолжает бросать мимолётные взгляды на дверь и мелко дёргает коленом, мыслями явно пребывая не здесь. Прикрывая веки, он делает очередной тихий вдох и когда вновь подаёт голос, то натягивает на лицо непринуждённую улыбку. — Ну раз так, то бери кисть, — говорит он и похлопывает по бёдрам, прежде чем подняться к отложенному им полотну. — Будем перекрашивать. За работой время пролетает незаметно, особенно теперь, когда у него есть, кому составить компанию. Намджун, конечно, в свободное время предлагает ему помощь, но Сокджин старается не отвлекать свою пару от навалившегося в ночь атаки на его младшего брата давления. Новость о произошедшем громовыми раскатами разнеслась по стае за считанные часы. Пусть вожак и заверил всех, что страшиться нечего и они смогут противостоять попыткам преступить их границу, безмолвная неуверенность всё же отравила их будни. Пыл предстоящего праздника не позволяет замкнуться в тревожности, но Сокджин замечает то, как напряжение окутало поселение и осело в опасливых глазах, беспокойно оборачивающихся на каждый шорох. Ему и самому не хочется думать о том, что это была не единичная случайность. Перебинтованное плечо работающего рядом Тэхёна совсем не позволяет откреститься от этих мыслей, но Сокджин не теряет веры в то, что в случае рецидива их стая может дать отпор. Слишком многих волков они потеряли, будь то от суровой стихии или же подстерегавшей вдоль границы опасности, чтобы позволить себе даже задуматься о сдаче позиций. Беззаботность наказуема. Сокджин уже ощутил в полной мере последствия того, что чуть не забрало у него его младшего брата. Он не переживёт, если что-то случится с Тэхёном или Намджуном, которые подвергаются опасности больше тех членов стаи, которые проводят время в поселении, не суясь к границе. Он не выдержит очередной потери и потому с замиранием сердца провожает выручившего с раскраской полотна Тэхёна, за которым замечает то, что боялся увидеть в нём больше всего. Тихое счастье, окрепшей лишь сильнее с последней их встречи привязанностью сбивающее с рассудительности, которой всегда отличался его маленький брат. Сокджин знает, как выглядит эта привязанность. Как она ощущается в каждой пленённой клеточке тела, отзываясь в украшающей его шею метке, стоит им с Намджуном подумать друг о друге даже при мимолётной разлуке. Он узнаёт её в том, как Тэхён едва ли может скрыть своё нетерпение вернуться домой, пусть раньше его домом и был старший брат, единственная оставшаяся у него семья. Теперь же его дом заполнен не тихим одиночеством, оставшимся после переезда Сокджина. Теперь его дом заполнен нежностью благоухающих цветов, пробравшихся под кожу альфы и выскребших себе место в его охмурённом сердце. Такая хрупкая, эта привязанность грозит надломиться с первым же дуновением морозного ветра, проносящегося между заснеженными хижинами поселения, которое вот-вот окутает зимний фестиваль. Сокджин не находит в себе сил напомнить об этом. Задавливая эти горестные мысли, он поджимает губы в улыбке и обнимает альфу на прощанье, прежде чем тот спешит в некогда принадлежавший им семейный очаг. Сейчас же в его пламени греется расцветшее сердце лесного волчонка, столь ломко просящееся в тепло, которого ему так долго не хватало. На стук этого самого сердца тянется сущность Тэхёна, когда он переступает порог дома и прислушивается в надежде услышать омегу до того, как Чонгук покажется ему на глаза. Когда альфа ушёл этим утром, то оставил его досыпать в своей постели, укутанного в одеяло по самую макушку. С прошлой ночи Чонгук казался разгорячённым, но когда Тэхён попытался оставить ему пространство, то омега ближе подался к нему и забрался под бок волка, кутаясь в него так же, как и в шерстяной плед. Прежде Чонгук всегда дожидался его в гостиной, будь то в дрёме у натопленного камина или же в трепетном ожидании возвращения Тэхёна, который проводит вне дома значительную часть дня. Альфа не мог позволить себе коротать с Чонгуком всё своё время, как бы ему того не хотелось, и потому был благодарен Юнги и Сокджину за их желание составлять лесному омеге компанию. Только бы тот не чувствовал себя одиноко в их стае. Однако теперь даже компания старшего брата и лекаря не кажется достаточной. Не когда Тэхён сам хочет остаться, с трудом вынуждает себя покидать омегу на считанные часы и спешит домой, стоит ему освободиться, чтобы урвать подле него эти драгоценные минуты. Он предвкушает их, когда ступает в дом и намеревается застать Чонгука в ставшем привычном месте у камина. Однако в этот раз альфа не находит там ничего, кроме успевших затлеть с раннего утра брёвен. Прислушиваясь, он пробует различить хоть звук в настораживающей тишине дома, нарушаемой разве что подвывающим под окнами ветром и шелестом хвойных елей, но не слышит ничего. Комната омеги так и осталась нетронутой с тех пор, как тот последовавшую за надорвавшим плечо Тэхёна ранением ночь провёл в его постели. Запоздало альфа заглядывает в кладовую и ванную комнату, шаря по углам беспокойным взглядом, прежде чем поспешить к себе. Свернувшийся на его кровати клубок, всё так же завёрнутый в одеяла, унимает разразившуюся было в сердце тревогу, но она возвращается вновь, стоит Тэхёну уловить горечь в уже давно распустившимся цветочном запахе. Только эта горечь не напоминает слёзы, отдавая солоноватым шлейфом, нет. Она отдаёт болезненностью. — Тэхён? — тихий, хриплый голос доносится из-под одеяла, откуда показываются воспалённо сверкающие глаза. Альфа моментально срывается к постели и опускается на самый её край. Осторожно он протягивает ладонь к показавшемуся из шерстяного кокона лбу Чонгука, с которого убирает растрёпанные мягкие локоны, прежде чем коснуться тыльной стороной кисти его кожи. Чонгук сипло выдыхает, подставляясь под касание холодной с улицы руки. Прикрыв тяжёлые веки, он упускает пролёгшую меж густых бровей альфы взволнованную складку и то, как тот закусывает губы, вбирая обжигающий его ладонь волнующий жар. — Посмотри на меня, — тихо просит Тэхён и сглатывает, когда нездорово горящие бусины глаз встречают встревоженные его. Волнение разрастается, и он корит себя за то, что упустил пробивавшуюся ещё прошлой ночью горечь в запахе омеги, упустил накрывшую его болезнь. — Как ты себя чувствуешь? Лёгшая на раскрасневшуюся скулу ладонь опаляет лаской, к которой Чонгук тянется сквозь затуманенность рассудка. С тех самых пор, как он проснулся в этой постели уже один, его состояние продолжало ухудшаться, бросая то в жар, то в холод, но близость альфы и его запах частично унимают болезненный дискомфорт. — Всё болит, — бормочет Чонгук совсем тихо, облизывая пересохшие губы, и сглатывает по воспалённому горлу. Ему хотелось пить с самого пробуждения, но выбраться из постели казалось непосильной задачей. Тэхён понимает это по хриплому голосу омеги и тут же срывается подогреть воды, чтобы не просто смочить горло, но и заварить подобие лечебного чая, которыми по болезни его ещё в детстве поил брат. В его отсутствие Чонгук сильнее кутается в шерстяной плед и поворачивается на бок, поджимая коленки к груди и цепляясь за ткань слабыми пальцами. Веки кажутся налитыми свинцом, и оставаться в сознании становится ещё тяжелей теперь, когда ему не за что зацепиться в притупленной пелене недуга. Скорые шаги и усилившийся запах рябины, однако, возвращают омегу в болезненную реальность и не дают просесть в её угрожающих тисках. — Пожалуйста, выпей это, — просит опустившийся на постель Тэхён и отставляет дымящуюся чашку с мёдом и травами, чтобы помочь Чонгуку приподняться. Голова омеги опускается на его грудь, когда они вместе принимают сидячее положение и Тэхён перехватывает выпутавшееся из пледа тело и подносит чашку к бледным губам. С первым осторожным глотком Чонгук приподнимает руку из-под одеяла и накрывает ту, которой альфа держит кружку, тем самым помогая Тэхёну напоить его лечебным отваром. Однако даже в его объятиях омега не находит покоя. Его плечи задираются выше, пальцы беспокойно подцепляют ткань свитера, и весь Чонгук ёжится, слишком скоро отстраняясь от кружки с приглушённым бормотанием. — Х-холодно... Обёрнутая вокруг омеги рука моментально подцепляет плед и накидывает на плечи, плотно оборачивая Чонгука в шерстяную ткань. Укутанный, тот возвращается к травяному отвару, пока Тэхён поглаживает его спину и убирает растрёпанные волосы с взмокших висков. Он не останавливается, продолжая окутывать омегу лаской и успокаивающими, смягчёнными феромонами, даже когда Чонгук отстраняется от кружки и утыкается покрасневшим носом в его шею, притираясь к запаховой железе. Рябина убаюкивает, и теперь, когда её так много вместе с вернувшимся к нему Тэхёном, омега чувствует себя спокойней несмотря на сковавшее его воспаление. Не стоило сломя голову нестись в лазарет с дублёнкой нараспашку посреди заснеженной ветреной ночи, но тогда Чонгук не думал ни о чём, кроме кровоточившего плеча альфы. Он совсем позабыл о холоде, который не смог бы обжечь так, как опалило осознание раны Тэхёна и необходимость унять его боль. Теперь омега давится каждым сиплым вдохом по саднящему горлу, расплачиваясь за свою оплошность. Мигрень неотрывным жаром окутывает его гудящую голову, бессильно покоящуюся на плече Тэхёна, но он не жалеет ни о чём. Он помог Тэхёну, позаботился о том, чтобы обработать и перебинтовать рану, и сейчас альфа восстанавливается. Простуда — пустяк по сравнению с тем, чем могла закончиться излишняя кровопотеря или попавшая в раны зараза. Однако Тэхён так, кажется, не считает. Его беспокойный взгляд вбирает свернувшегося в его руках омегу, от которого веет разгоревшимся воспалением. Чонгук слишком распалён, но дрожаще впившиеся в края пледа пальцы указывают на то, что выпутываться из своего кокона он не намерен. Лихорадка не позволяет вдохнуть полной грудью, и успокоение омега находит лишь в притянувшем его к своей груди Тэхёне. Только и это он теряет, когда альфа оборачивается на донёсшийся из-за прикрытой двери спальни стук, извещающий о госте. Тэхён стискивает челюсти и оглядывает укутанного в него омегу, через силу заставляя себя отстраниться и опустить всхлипнувшего Чонгука на постель. Разморенная голова ложится на подушку, за которую тот цепляется, сворачиваясь клубочком теперь, когда его больше не обвивают руки Тэхёна. Альфа вбирает это с надрывающимся сердцем, не желая ничего сильней, чем забраться к Чонгуку под одеяло и укрыть собой, никогда и ни за что не отпускать. Однако стук в дверь становится настойчивее, и Тэхён заставляет себя отстраниться от омеги и выпустить из своих объятий, проследив за тем, чтобы тот остался укутанным в плед и не замёрз ненароком даже с плотно захлопнутыми окнами. На пороге дома его встречает недовольный затянувшимся ожиданием Юнги. Лекарь завёрнут в дублёнку и шапку так, что виднеется лишь часть его насупившегося лица, и в руках он держит сумку, в которой мелькают всевозможные склянки. Тэхён пропускает его в теплоту дома до того, как заждавшийся омега окончательно может обрасти слоем снега на его пороге. — Как твоё плечо? — спрашивает Юнги, решив не отчитывать альфу за то, что тот заставил его маяться лишнюю минуту на морозной улице. В конце концов, не так уж и долго он там простоял, а Тэхён выглядит взволнованным и потерянным, то и дело оглядываясь на прикрытую дверь своей спальни. Он совсем позабыл о том, что Юнги намеревался заглянуть к ним и проверить его плечо, но присутствие лекаря сейчас как никогда кстати. — Заживает, — запоздало отвечает Тэхён, когда опускается на диван следом за омегой и осторожно стягивает с себя кофту. Отложивший лекарственные средства Юнги пододвигается ближе и неспешно подцепляет повязку поверх раны, бледным алым растянувшейся вдоль плеча альфы. Тэхён подставляется под протянутую к нему ладонь и позволяет лекарю коснуться места, где не так давно его шкуру вспороли клыки, пока сам продолжает оглядываться в сторону своей спальни и нервно перебирать ткань снятой им кофты. — Всё лучше, чем я думал, — хмыкает Юнги, когда тянется за одной из колб, чтобы прочистить рану и нанести заживляющую мазь. — Чонгук хорошо справился с перевязкой, да и регенерация у тебя всегда была быстрая. Походишь волком пару дней и гляди, всё затянется само собой. Слова лекаря должны приносить облегчение, которое Тэхён испытывал считанные минуты назад по возвращении домой. Заключение о том, что его рана заживёт в кратчайшие сроки, должно радовать, но альфа не может отделаться от засевшего в гортани удушливого кома. Это не укрывается и от Юнги, когда тот убирает все принесённые им лечебные средства обратно в сумку и возвращает свой взгляд на непривычно дёрганого альфу, от которого пахнет очень странно. Будто бы цветами, затухшими без влаги и солнца. — Ты заболел? Рука Юнги тянется к его лицу, но внутренняя сущность Тэхёна моментально встаёт на дыбы и требует отстраниться от касания. Лекарь прослеживает это хмурым взглядом, но ладонь убирает, примирительно складывая руки на коленях. — Нет, это... Тэхён оборачивается на свою спальню, кусая губы. Вдоха впитавшейся в кожу альфы болезненной горечи достаточно, чтобы Юнги сам понял, в чём дело. Он поспешно поднимается с дивана и даже забывает про свою сумку, когда подрывается к спальне альфы. На мгновение лекарь застывает в дверях, взволнованно вбирая встретившую его картину, прежде чем склониться над постелью и осторожно коснуться завёрнутого в плед Чонгука. Лесной омега кажется таким маленьким в своём шерстяном коконе, с нахмуренной складкой меж бровей и нездоровым румянцем на щеках. Скрип половиц вырывает его из лихорадящей полудрёмы, и копошения пробудившегося омеги стискивают сердце обеспокоенной тревогой, как и тихо пророненный голос, раздавшийся следом. — Тэ, ты вернулся? Альфа уже хочет было податься на зов и успокоить, заверить, что он никуда и не уходил, а всё также тут, рядом, но Юнги первым привлекает рассеянное недугом внимание лесного волка. — Чонгук-а, это я, — перекрывает его сонную догадку лекарь и присаживается на край кровати, заглядывая в закутанное по покрасневший нос лицо обеспокоенными глазами. — Как ты? — Голова болит... и горло, — слабым голосом отзывается Чонгук и позволяет проверить свой лоб, сглатывая и тут же морщась. — Мне так холодно... Где Тэхён? Он приподнимает голову с подушки и мутным взглядом цепляется за альфу, подхватившего запасной плед со стоящего неподалёку от постели кресла, чтобы накрыть им Чонгука. Их пальцы переплетаются, когда омега высовывает одну из рук из своего кокона и нашаривает ладонь Тэхёна в погоне за его теплом. Юнги прослеживает всё это тревожным взглядом и помогает укутать Чонгука в очередной шерстяной слой, прежде чем проверяет захлопнутые ставни и задёргивает плотные шторы. — Сходи, пожалуйста, в лазарет и захвати настойку от лихорадки. Ему нужно сбить жар, — просит он склонившегося над Чонгуком альфу, а сам занимает его место, обращаясь к сонно промаргивающемуся лесному волку мягким шёпотом. Тэхён нехотя отстраняется от омеги, до последнего не выпуская его руку из своей, но всё же заставляет себя сосредоточиться на том, чтобы быть полезным. Он поспешно натягивает куртку и закидывает побольше брёвен в камин, чтобы натопить дом и прогнать из утеплённых стен мороз, прежде чем покинуть его порог. Чувство приглушённого счастливого спокойствия в одночасье сменилось жгучей тревогой, которая встаёт поперёк глотки и не даёт сосредоточиться ни на чём, кроме мыслей о больном омеге. Тэхён корит себя за то, что не заметил симптомы раньше, но сейчас он может и должен помочь избавиться от лихорадки, которая столь внезапно сокрушила их тихий уют. Он проносится мимо соплеменников, даже не отзываясь на приветствия и зов своего имени в спешке поскорее вернуться к Чонгуку. Когда Тэхён врывается обратно в дом, то застаёт Юнги на кухне с уже выуженными им из полок травами. Внутренний волк тянет в спальню, к лесному омеге, но он заставляет себя успокоиться и передаёт настойку лекарю в руки сквозь дрожь в своих ладонях. Юнги подливает лечебный отвар в предусмотрительно нагретую им воду и размешивает в той же чашке, где альфа заваривал чай. — Я загляну к вам чуть попозже, хорошо? Мне нужно отварить ещё одну настойку, — обращается к нему лекарь и сгребает разобранные ими травы, бегло прибираясь перед тем, как встретить всё так же взволнованный взгляд Тэхёна. Глаза Юнги в своей мягкости не уступают его тихому голосу и накрывшей здоровое плечо альфы ладони. — Побудь с ним. Ему это нужно. Вам обоим нужно. Тэхён не медлит ни мгновения, кивая и принимая от лекаря ароматно пахнущую кружку, предназначенную Чонгуку. Убедившись в том, что своё дело он сделал и дальше тут справятся без него, Юнги поджимает губы в мимолётной улыбке и подцепляет оставленную им на диване сумку. Альфа провожает его до порога и помогает завернуться во все те же шапку и шарф, которые лекарь наверняка надел не без участия своего альфы, пекущегося о благополучии пары, всегда любившей ходить нараспашку даже зимой. Теперь Юнги не может позволить себе такого своеволия. Не когда на нём лежит ответственность за ещё одну жизнь. Омега, кажется, и не против, когда плотно запахивает дублёнку и прощается с Тэхёном, прежде чем по ещё не расчищенному с утра снегу поспешить к себе. Торопливо закрывая дверь, дабы не пропускать в дом ещё больше холода, альфа проверяет разожжённый им камин и направляется в спальню с дымящейся чашкой, не желая надолго оставлять и без того уязвлённого Чонгука в одиночестве. Как и сказал Юнги, он намного быстрее восстанавливается в волчьем обличии, что Тэхён и сам просёк ещё будучи юным волком, получавшим ссадины направо и налево. Стоит отозвавшемуся на его возвращение Чонгуку принять кружку и выпить чуть больше половины, прежде чем усталость берёт над ним верх, как альфа обращается в волка. Лапы почти бесшумно запрыгивают на постель, на которой Тэхён сворачивается, окаймляя закутанный в плед клубок и опуская морду у груди Чонгука. Тот тут же запускает пальцы в шерсть между его ушей, принимаясь почёсывать под размеренное урчание улёгшегося рядом волка. Веки опускаются сами собой, и так, в тепле и близости свернувшегося подле него омеги, Тэхён проваливается в сон до того, как может себя остановить. Стеклянные от лихорадки глаза из-под ресниц наблюдают за тем, как расслабляется белоснежный волк от лёгких почёсываний, поддаваясь Чонгуку и сдавая перед ним все заслоны, которым больше не находится смысла. Омега перебирает короткую шерсть, чувствуя, как стискивает беспорядочно бьющееся в груди сердце, но отягощено оно не болью, отнюдь нет. Впервые на его памяти оно пылает сносящей всё на своём пути тягой, такой сильной, что омега едва ли может дышать. Каждый его вдох переполнен рябиной, унимающими недуг феромонами, на которые так отзывчиво реагирует его сущность, и Чонгук не сдерживает себя в том, чтобы податься ближе к альфе с умиротворённым сиплым вздохом. Его взгляд соскальзывает с прикрытых глаз волка на его собственную руку, обвитую браслетом, который лекарь по просьбе Чонгука подхватил с подоконника. Выпутывая пальцы из подшёрстка у самых ушей сопящего рядом волка, омега трепетно касается переплетения нитей и вбирает всю ту любовь, что вложила его мама в подарок альфе, в котором видела свою пару. Немногое Чонгук помнит о своём отце, но все те воспоминания, которые у него остались, не растерявшись в усеянной жестокостью и тихой болью памяти, сквозят любовью, что разделяли его родители. Сколько счастья было в их взглядах, касаниях и словах искренней очарованности, которая не знала преград. От неё осталось лишь напоминание, подарком свернувшееся у Чонгука на ладони, но оно значит гораздо больше, чем просто браслет. Символ привязанности и несокрушимой любви. Признание в чём-то, что не выразить словами. Лишь просящимся в тёплые ладони сердцем, забившимся с новой силой в руках горного альфы. Самого чуткого, заботливого и прекрасного альфы, которого Чонгук когда-либо знал. Пальцы смыкаются вокруг плетёного браслета, который он прижимает к груди, зажмуриваясь и зарываясь лицом в мягкую шерсть у горла свернувшегося рядом Тэхёна. Его переполняет воспоминаниями, тоской и этим чувством, которое кажется таким большим и всепоглощающим. Оно едва ли умещается в его поющем сердце, заполненном рябиной и теплотой янтарных глаз. Чонгук не знает, как выразить его в словах. Боится, что не сможет никогда, и потому ближе жмётся к свернувшемуся подле него Тэхёну и в треске камина и теплоте сокровенной близости решает одно. Когда за окном взойдёт зимнее солнце, привнося свет в новый день, он попросит у обещавшего заглянуть к нему Юнги нити и сделает то же, что когда-то сделала его мама. Выложит на ладони своё сердце.9. переплетение нитей
26 апреля 2023 г. в 22:04
Горную расселину в свете восходящей луны омывают клубы пушистого снега, которого становится всё больше с каждым уносящим осень днём. Он валит с затемнённого неба подобно пелене, пока ветер тихим завыванием проносится мимо каменных стен, среди которых скрылось одно из самых сокровенных для горных волков мест.
Плечо Тэхёна отдаёт неприятным тянущим чувством, когда он поднимается с земли и стряхивает осевшие на шкуре снежинки. Альфа бросает последний тягостный взгляд на могилу перед тем, как ступить навстречу морозу, который пробирается в скрытое грубым камнем кладбище их стаи.
Пятнадцать лет назад Тэхён впервые очутился здесь, когда лишённым осознания ввиду детской наивности взглядом смотрел на то, как вожак прощался с покинувшим их стаю альфой. Тот оставил за собой двух волчат и пару, которая, будучи человеком, так и не смогла разделить с ним метку. Считанные дни спустя и она покинула их, но уже преднамеренно. Не выдержав горя и воспоминаний, что преследовали её в каждом уголке их потерявшего хозяина дома и даже в глазах её детей, она сбежала в ночи и оставила за собой лишь записку с просьбой простить её и позаботиться друг о друге.
Сокджин первым поутру наткнулся на оставленный на кухонном столе листок и не сказал о нём ни слова, когда проснувшийся следом Тэхён спросил, куда подевалась их мама. Он подставил плечо и укутал маленького брата в объятия, пока его собственные слёзы беззвучно оседали у того в волосах.
Потеря обоих родителей, столь безжалостно быстро и неожиданно, подкосила бы их, если бы не поддержка стаи и семьи вожака, принявшей осиротевших волчат. Столько снега выпало с тех пор, что теперь, когда Тэхён оставляет позади могилу отца, на которую приходит лишь в годовщину его утраты, то чувствует разве что сводящую под сердцем тоску.
Слишком маленьким он был, чтобы запомнить родителей так, как запомнил их Сокджин. Слишком рано Тэхён лишился их, чтобы чувствовать боль, что ни единого разу не позволила старшему сыну посетить кладбище за эти пятнадцать лет.
В который раз он возвращается в одиночестве, проскальзывая меж заснеженных сосен, пока не добирается до возвышающейся на самой окраине поселения хижины. Патрулирующие волки встречаются ему на пути, напоминая про то, что как только альфа восстановится, то вернётся к своим обязанностям перед стаей. Сейчас же его заполоняет не столько рвение и стыдливая досада, сколько печаль.
Все эти пятнадцать лет Тэхён искал, чем унять её. Чем он мог вытолкнуть из раздробленной суровой зимней ночью души тоску и возместить её чем-то светлым, тёплым и нежным, чего ему так не хватало.
Теперь альфа знает, как притупить засевшую глубоко внутри горесть: перекрыть её нежностью лилий, которые в столь мимолётный срок стали его успокоением.
Это должно пугать. Должно навести на мысли, к которым так осторожно подталкивал его и Джиён, и мимолётные взгляды Сокджина, замечавшего слишком затянувшиеся касания и переплетение глаз, смотревших друг на друга украдкой. Только Тэхён чувствует облегчение, когда ступает в окутанный треском тлеющих в камине брёвен дом и стряхивает снег, прежде чем направиться к прикрытой двери своей спальни.
Отозвавшийся на скрип Чонгук приоткрывает заспанные веки, когда альфа забирается на постель и с разрешения утыкается влажным носом в его шею. Всё напряжение покидает его тело, стоит пальцам зарыться в шерсть его белоснежного волка. Чонгук не спрашивает, случилось ли что. Чувствуя тоску и смиренную печаль в запахе альфы, он укутывается в его густую шкуру и предлагает безмолвный комфорт, в котором Тэхён так нуждается.
Близость омеги латает надломившие сердце трещины, когда он волком оборачивается вокруг дремавшего в его постели Чонгука и прикрывает веки, втягивая убаюкивающий запах лилий. Кожа омеги кажется непривычно тёплой, пусть Чонгук и провёл вечер с ухода Тэхёна в пледе на его постели, закутавшись в шерсть подальше от зимнего мороза.
Лилии тоже будто бы горчат, возвращая в первые дни пребывания омеги в этом доме, но внутренняя сущность Тэхёна не замечает ничего, кроме неги обоюдных объятий. Он оседает подле Чонгука и забывается в трепетно перебирающих его шерсть пальцах до того, как может уловить просачивающееся в забравшееся ему под бок тело воспаление.