По растворяющейся дороге

      Эта ночь должна стать одним большим и неправильным сном, считает он. Только вот сон не идёт. Ни в какую. Уже и окно открыл, и одеяло другое, полегче, едва набитое пухом, с полки достал. Бросает в жар ни то от погоды, ни то от того, что предстоит. Видимо, придётся подниматься, толком не отдохнув.       — Ичиго. — Шёпот в темноте рассеивает еле-еле нагнанную дрёму. На пороге комнаты со свечой в руке стоит мать. Языками пламени сверху вниз освещается нарядное кимоно — он видел его всего пару раз в жизни, в самые главные праздники. — Пора.       Встать оказывается намного легче, чем заснуть. Несмотря на то, что он по-прежнему чувствует себя чертовски уставшим. На столе уже лежит приготовленная заранее одежда, и искать её не приходится. Не потрёпанная совсем ещё. Ни разу не надетая. В собранные в пучок волосы вонзается заколка. По лицу расползается пудра, черпаемая из деревянных чашечек. Когда-то он вырезал их сам для сестёр. Сегодня их чаши придают ему сил. Рассыпанная по щекам смесь ощущается как ласковое прикосновение рук, которое будет с ним до самого конца пути.       Во дворе горят фонари. Это уже не тот двор, что купается в тумане каждую ночь — тот рассеялся в глазах Ичиго раз и навсегда. Вся семья обступает парня на крыльце. Отец, смотря в глаза, кладёт руки на плечи. Он ничего не говорит. Только хмуро вглядывается в лицо. Мать же подступает сзади, невесомо кладя руки на плечи.       — Всё будет хорошо, — шепчет. — Я всегда буду рядом.       — Будь осторожен, — наставляет отец.       Их руки исчезают с плеч в последний раз. Хочется, чтобы эта лёгкость сменилась необычайным грузом — он не хочет оставаться один.       Сёстры, сложившие руки перед собой, выглядят по-особому празднично. В пляшущих под огоньками фонарей переливами узоров, бегущих с одежды на кожу и обратно, и пышным смешением крупных заколок и цветов в волосах. Они кратко кивают. И Ичиго кратко кивает им в ответ.       Выйдя за ворота родного двора, он разворачивается и замирает в долгом поклоне. Вот и всё. Его путь начат.       Деревня спит. Она даже не заметит, что он исчез, несмотря на всё, что было. О нём никто и никогда не будет говорить — этот мир не имеет такого права.       Ичиго ступает по тропе, ведущей к опушке леса где-то там за небольшими холмами. Ветер омывает лицо, сталкивается с тугой преградой в виде крепко сдавленных волос, бьётся о неё, но не срывает. В голове уже нет никаких мыслей. Взгляд плывёт по дороге из безлюдных рисовых полей. Выступы гэта врезаются в песок. Благо дорога не столь долгая, чтобы окончательно в нём увязнуть — слишком уж неуверенная обувка для улицы, по мнению Ичиго.       Меж высоких многолетних деревьев порхают странные огоньки. Очень быстро приходит осознание. Это не просто огоньки. Это глаза. Их глаза. Тех порождений ночи, которыми пугают маленьких детей. Однако бояться тут нечего. Ичиго старается в это поверить.       У входа в лес стоит выделяющееся на мрачном фоне нечто. Его собратья предпочитают оставаться в тени. Там, куда луна не достаёт своими дланями. Человек подходит ближе, и чётче прорисовывается незнакомец. Голубые волосы, того же цвета узоры на бледном теле. Пробивающиеся сквозь пряди рога с нанизанными на них кольцами. Эта сторона тоже чтит праздник. Ещё шаг вперёд. Длинные когти. Звериная шкура, наброшенная на голые плечи и спину. Поблескивающие в лунных лучах глаза. То ли от накатившего волнения, то ли от недостатка света он не может уловить всех деталей. А демон тем временем уже протягивает Ичиго свою руку. Горизонт выстреливает первым солнечным лучом, и на запястье вторит этому выстрелу поблёскивающий браслет.       Их ладони соприкасаются.       Дальше Ичиго все забывает, исчезая вместе с тенью, тянущей его дальше — в глубины бесконечного леса. И ему кажется, что он уже не бежит, а парит над землёй. Растворяется в рассветном тумане, что обволакивает всё: стволы деревьев, ложбины полей и стены деревенских домов. Тушит фонари — обмен состоялся.

***

      — Мы не можем точно определить возраст этого экспоната. Данные, показываемые приборами, не сходятся с наработками учёных, изучающих Древнюю Японию. Они указывают на открытие нового исторического периода нашего государства. Остаётся только гадать, когда же человек дойдёт до истины. — Рука экскурсовода указывает на несколько экспонатов за стеклом. Остатки, по-видимому, кимоно, крупная треснувшая чаша, заколка с утончённым гребнем, почерневшая от времени, лук и свиток с изображением заключения пакта между двумя народами. Мало кто в него всматривается.       Карин Куросаки устало поправляет лямку своей сумки, перекинутой через плечо, переводя взгляд то на вещающую женщину, то на экспозицию. Эти вещи кажутся ей знакомыми.