The Only One (Единственный)

      К тому времени, когда Дин Жун заканчивает поднимать на ноги оставшихся солдат и даёт им инструкции о том, как действовать дальше, он чувствует, что сонливость побеждает.       Раньше он без проблем спал меньше, но есть особая усталость, которая появляется, когда приходишь в себя после того, как крылатая повозка взмывает в небо и взрывается, как фейерверк. Усталость давит на него, как железная цепь на шее, и он шагает в Западную Ограду на грани обморока.       Однако, он идёт лёгкими шагами, с высоко поднятой головой, его поза не выдаёт ни боли в плечах, ни онемения, покалывающего в икрах и ступнях.       Полуночная стража заступает на дежурство, и Дин Жун останавливает одного из уходящих солдат, чтобы узнать от него, что Ван Чжи уже вернулся после доклада во дворце о ночном происшествии.       Значит, всё в порядке.       Дин Жун продолжает свой путь с облегчением, потому что это означает, что ему не придётся бодрствовать, чтобы дожидаться Ван Чжи после того, как тот закончит писать свой отчёт об этой ночи. Вместо этого он может сразу отправиться спать, хотя и знает, что это будет короткий отдых. Несмотря на то, что дело Ван Сяня и принцессы Гуань окончено, угроза со стороны Ли Цзылуна никуда не делась.       Его мысли блуждают между тем, что нужно будет сделать завтра, и тем, как приятно будет наконец улечься в свою постель, когда Дин Жун входит в кабинет Ван Чжи. Он ожидает, что там будет пусто — обычно к такому позднему часу так и бывает. Но нет, Ван Чжи сидит за своим широким столом и, нахмурившись, пишет на нескольких отдельных листах бумаги.       Его взгляд немного рассеян, и очевидно, что его мысли где-то в другом месте, когда он проводит кистью по лежащей перед ним странице.       Дин Жун на мгновение замирает в дверном проёме, осознавая тот факт, что он всё ещё покрыт грязью, несмотря на все свои старания привести себя в порядок. Он пересекает комнату и останавливается у короткой стороны стола. Один взгляд на бумагу, на которой пишет Ван Чжи, говорит Дин Жуну, что тот решил сам составить отчёт.       — Господин, — тихо говорит Дин Жун, — вам следует отдохнуть. Я могу завершить отчёт для наших архивов.       Ван Чжи поднимает голову и хмурится, но скорее не на Дин Жуна. Похоже, что источник его раздражения где-то в его мыслях.       Дин Жун сопротивляется насмешке, которая грозится скривить его губы, поскольку он предполагает, что, видимо, это действия Тан Фаня всё ещё расстраивают Ван Чжи в такой час. Дин Жун не понимает, почему это так беспокоит Ван Чжи, но он осознаёт глубину его недовольства. Сердитый взгляд Ван Чжи говорит о том, что он также не намерен соглашаться на предложение Дин Жуна.       — Тогда я приготовлю чай, — заявляет Дин Жун и выскальзывает из комнаты, выжидая, пока дойдёт до коридора, чтобы можно было расслабить плечи.       Между кабинетом и личными покоями Ван Чжи есть небольшая боковая комната, где Дин Жун принимается за работу, разводя небольшой огонь, чтобы вскипятить воду для чая. Поставив поднос, он садится на деревянный табурет в углу комнаты, откинувшись назад и позволяя своим глазам закрыться. Напряжение понемногу покидает его тело. Вот так, укрывшись от посторонних глаз, ему обычно удаётся выкрасть пару минут отдыха в долгие дни в Западной Ограде.       Он предполагал, что волнения этого дня должны были измотать Ван Чжи, но вместо этого они зарядили его энергией. Он думает, что ему следовало знать это лучше; то же самое было после того, как Ли Цзылун принёс болан в бордель Хуаньи, и после случая с захватом заложников. По крайней мере, в тех случаях Ван Чжи был восприимчив к нестандартным способам обрести спокойствие — даже требовал их. Теперь же Дин Жун всё менее уверен в том, в каком настроении будет Ван Чжи, и привлекает ли его ещё то небольшое утешение, которое может предложить Дин Жун. Он видит, что напряжение Ван Чжи растёт с каждым днём из-за того, что его людям не удаётся разыскать Ли Цзылуна, но он держит осторожную дистанцию. Если Ван Чжи чего-то хочет — если он хочет, чтобы Дин Жун полечил его иглоукалыванием, или если он хочет, чтобы Дин Жун остался и поужинал с ним, или… или если он хочет, чтобы Дин Жун обнял его… он так и скажет. Тот факт, что он ничего не сказал, даже несмотря на нарастающее напряжение — это просто то, с чем Дин Жун должен смириться.       Время пролетает, будто мгновение, и Дин Жун слышит, как вода в чайнике закипает — это заставляет его открыть глаза и снова подняться на ноги, не обращая внимания на протесты его конечностей.       Ван Чжи всё ещё ожесточённо пишет, когда Дин Жун снова входит в комнату и наливает в чашку чай, ставя её перед ним, но не мешая его работе.       Комнату наполняет тишина, пока Дин Жун ждёт, стоя за плечом Ван Чжи на расстоянии, не делающим его присутствие навязчивым.       Чашка остаётся нетронутой, и, несмотря на его осторожность, через мгновение Ван Чжи щёлкает языком:       — Дин Жун.       Тот подавляет зевок и выпрямляется.       — Да, господин?       Ван Чжи откладывает кисть, поднимает голову, но смотрит в стену напротив, пока говорит.       — Если бы ты был принцессой, ты бы умер вот так?       Дин Жун моргает, озадаченный таким предположением. Если бы он был принцессой Гуань?..       — Нет, — тихо отвечает он.       Ван Чжи оборачивается, чтобы взглянуть на него, и в его глазах мелькает такое замешательство, что Дин Жун тут же пытается обдумать этот вопрос более критически. Это то, что беспокоит Ван Чжи? Не Тан Фань, который его бросил, а смерть принцессы Гуань и Ван Сяня?       — Я полагаю, — неуверенно говорит Дин Жун, — что Её Высочество слишком сильно любила Ван Сяня и… в тот момент это казалось для них лучшим выходом.       Ван Чжи встаёт, в его глазах появляется недоверие.       — Даже зная, что они умрут?       — Это был бы конец, который Её Высочество могла бы контролировать, — отвечает Дин Жун. Это он может понять очень хорошо. За эти годы он понял, что две вещи — деньги и власть — заставляют людей совершать странные поступки.       Он подходит ближе, решив, что Ван Чжи закончил писать отчёт, и протягивает руку, чтобы собрать страницы, которые потом можно будет связать и заархивировать.       — Оставь это, — резко прерывает Ван Чжи, а затем делает глубокий вдох, заставляя себя расслабиться.       Дин Жун прикусывает щёку. Когда Ван Чжи просто продолжает стоять, уставившись в стол, он осознаёт, что ему придётся продолжить говорить первым.       — Ван Чжи, — тихо произносит он, — ты сейчас упадёшь. Тебе нужно отдохнуть.       Неформальное обращение возвращает Ван Чжи в настоящий момент, и он позволяет Дин Жуну приобнять себя за талию, направляя вокруг стола к его покоям.       — Есть ли ещё что-то, что нужно сделать? — уточняет Ван Чжи, возвращаясь к делам.       Дин Жун опускает руку с бока Ван Чжи.       — Сегодня ничего, господин, — заверяет он, следуя за ним в конец коридора. После того, как Ван Чжи, наконец, ляжет спать, ему нужно будет вылить чай и собрать страницы отчёта. По крайней мере, Ван Чжи закончил писать быстро; при таком раскладе, у Дин Жуна всё ещё есть возможность лечь спать примерно в то время, когда он и рассчитывал.       Дин Жун молча зажигает несколько фонарей по комнате, затем привычно убирает книги, лежащие на низком столике, в то время как Ван Чжи снимает пояс и сбрасывает верхнюю одежду. Он передает всё это Дин Жуну, чтобы тот убрал. Без величия, обеспечиваемого его роскошной униформой, Ван Чжи выглядит меньше. Слабее, рискнул бы сказать Дин Жун о ком-нибудь другом, но кроме того, он знает, что у Ван Чжи есть пистолет, спрятанный где-то в комнате, и его меткость полностью компенсирует его низкие боевые навыки.       — Что-нибудь ещё, господин? — спрашивает Дин Жун, пересекая комнату, чтобы взять повязку с головы Ван Чжи.       Ван Чжи не отвечает, только коротко и пренебрежительно вздёргивает подбородок, и Дин Жун поворачивается, мысленно уже делая два шага к двери, прежде чем слышит тихое, как шёпот на ветру:       — Спасибо за этот день.       Он оборачивается, встряхнувшись от усталости всего лишь от нескольких слов.       — Господин?       — Ты меня услышал, — отвечает Ван Чжи. Его руки сложены за спиной, он стоит, умудряясь выглядеть властно даже в нижнем белье. Его глаза разглядывают Дин Жуна с ног до головы, как будто он впервые его видит. Выражение его лица становится напряжённым. — Ты выглядишь ужасно.       Дин Жун понимает, что он начинает сутулиться, и поспешно исправляет свою позу, извинение слетает с его языка. Он останавливает себя, прежде чем успевает сказать больше, помня, что в такие дни всегда лучше поменьше болтать. Его взгляд сосредоточен на напряжённой складке на лбу Ван Чжи, и он почти не замечает, когда Ван Чжи протягивает руку.       Он замирает, затаив дыхание, позволяя Ван Чжи приблизиться. Он чувствует, как рука слегка касается его шеи, а затем пальцы дотрагиваются до мочки уха.       Дин Жун прикусывает губу, мягкое щекочущее прикосновение Ван Чжи отзывается надрывом глубоко у него внутри.       — Грязь… — начинает объяснять Ван Чжи, и выглядит поражённым, когда с губ Дин Жуна срывается напряжённый стон, и он отталкивает руку.       Он чешет то место, где прикасался Ван Чжи, жар поднимается вокруг его воротника.       — Пожалуйста, не надо, господин. Щекотно, — говорит Дин Жун, чувствуя укол сожаления, поскольку он полагает, что фактически положил конец моменту теплоты, проявленной Ван Чжи.       Ван Чжи поднимает брови.       — Шея или мочка уха?       — Мочка уха, — смущённо признаётся Дин Жун.       Наклонив голову, Ван Чжи снова протягивает руку и кладёт ее на шею Дин Жуна.       — Но так нормально?       Дин Жун тяжело сглатывает, усталость продолжает отступать. Что это значит? Почему сейчас? Его сердце колотится в груди.       — Всё в порядке, — отвечает он и, чувствуя невесомое прикосновение ладони Ван Чжи к своей коже, легко наклоняется вперёд — возможно, слишком легко, но это то, что ему придётся исправить в другой раз. Если будет другой раз.       Поцелуев Ван Чжи так немного, и они так редки, они дарятся раз в сто лет и обычно не без причины. Сегодня ночью касание его губ кажется более твёрдым, чем обычно, более решительным. Когда Ван Чжи слегка отталкивает Дин Жуна, тот мгновенно отступает, задаваясь вопросом, что за причина была у Ван Чжи на этот раз.       Тихонько фыркнув, Ван Чжи изгибает уголок рта в иронической улыбке.       — По крайней мере, ты бы не забыл обо мне, — рассуждает Ван Чжи, и внутри Дин Жуна что-то увядает.       «Конечно», — думает он. В конце концов, его первая мысль была верной: Ван Чжи всё ещё обижен на Тан Фаня, оставившего его на месте взрыва. Он выравнивает выражение своего лица и тянется, чтобы взять руку, всё ещё лежащую у основания его шеи.       — Не беспокойтесь об этом, господин, — осмеливается советовать Дин Жун. — Вероятно, он был слишком ошеломлён. Вы же знаете, что Тан Фань ничего такого не имел в виду.       Когда Ван Чжи недовольно поджимает губы, Дин Жун оставляет поцелуй на костяшках его пальцев, что, как он надеется, будет воспринято как утешение, а не досадная фамильярность. Затем он отпускает его, склоняя голову, прежде чем коротко взглянуть на него.       — Это всё, господин?       Ван Чжи кивает, рассеянно потирая тыльную сторону ладони, поворачивается и направляется к своей кровати с балдахином.       Дин Жун замирает на мгновение, а затем идёт тушить один из фонарей, прихватив другой с собой, когда выходит из комнаты.       Боль в спине, похоже, усиливается, когда он возвращается в кабинет, и Дин Жун с лёгким раздражение падает в кресло Ван Чжи. Его зрение затуманивается, становится расплывчатым по краям. Он моргает пару раз, стараясь найти в себе волю, чтобы снова встать.       Отчёт о сегодняшней ночи лежит перед ним на столе рядом с полной чашкой зелёного чая с лавандой. Через мгновение Дин Жун наклоняется вперёд, проверяя температуру.       Как он и подозревал.       Он встаёт и идёт за чайным подносом, который он приготовил. Его пальцы касаются чайника — и снова всё, как он и думал: фарфор ещё не остыл, но тепло в нём быстро угасает.