Феномен клана...

      Мама пишет Акане список адресов и заказов, а девочка вспоминает. Ей сейчас просто хорошо вот так сидеть на широком пороге мясной лавки, греться в лучах послеполуденного солнца, отдыхать после долгой одиночной тренировки и пары часов над свитками, учебниками и своими записями, вылавливать из памяти приятные и смешные моменты. Она вспоминает свой день рождения, который был около месяца назад, все подарки, которые получила: от родителей, от маленького брата, нарисовавшего ей неплохой рисунок, и от Какаши. Акане усмехнулась при воспоминании о его подарке. У маленького Хатаке вечно все не как у нормальных людей, и подарок не стал исключением. Он был хорош, безусловно хорош, радовал глаз. Увидев его, мама ахнула и долго взгляд не могла отвести, даря нежные и легкие касания сему объекту. Этот объект, прекрасно сделанный пятилетним ребенком подарок, был ничем иным, как икебаной. Невероятно красивой, изящной, утонченной. Такой, какую бы сама Акане не составила даже с подсказками: несколько алых и белых камелий разной длины удачно соседствовали с какими-то мелкими светленькими цветочками, которым Акане не знала названия (но была уверена, что Хатаке знал), и веточками с резными зелеными листьями, и этому растению Акане, конечно, тоже не знала названия. Все это было невероятно хорошо сбалансировано, не перегружено и умещалось в простенькой деревянной вазе, перетянутой парой металлический обручей. Не будь в этом сосуде цветов, Учиха обозвала бы его и вовсе ведерком без ручки или бочкой без крышки, но по воле Какаши здесь красовалась икебана. Идеальная, мать ее, икебана. И дело даже было не во всех этих цветочках, при взгляде на которые хотелось задержать дыхание, нет. Дело было в небольшом конверте, лежавшим на пороге и придавленным краем сосуда с букетом. В конверте было письмо, в письме — пара строчек: «Хоть у кого-то из нас есть вкус. С Днем рождения», — и подпись. «Язва», — еще шире ухмыльнувшись, подумала Акане, но тут же была отвлечена от собственных мыслей матерью, вручающей ей список и рюкзак с заказами.       Ниндзя, пусть еще и ученик Академии, на такую доставку тратил каких-то полчаса, и Учиха, взглянув на первый адрес, сразу сорвалась с места: чем больше времени сэкономишь, тем больше сможешь потом его потратить на что-то полезное или приятное.       Хоть выходной шел по плану, Акане что-то смущало, а когда она поняла, что именно, чуть не налетела на зазевавшуюся в полете мелкую птичку: сегодня она ни разу за весь день не видела Какаши, и одиночная тренировка здесь ни при чем. Каждый раз, когда Сакумо возвращался с миссии, он весь этот день проводил с сыном, это было для них своеобразной семейной традицией, которую, бесспорно, оба Хатаке любили, и Учиха всегда в такие дни тренировалась одна. Вот только еще в такие дни она всегда видела Какаши с отцом где-нибудь в деревне хотя бы один раз, а то и того больше. Сегодня же, несмотря на то, что девочка уже третий раз за сутки неслась разносить заказы, ни одного Хатаке она не увидела. И тут Акане осенило: Сакумо мог вернуться с миссии и вечером, а Какаши в это время наверняка ждет его дома, подстригает траву рядом с кустами в их саду или еще что-нибудь подобное. На этой мысли сознание вдруг выдало: «Хоть у кого-то из вас двоих руки из правильного места растут», — и напомнило в очередной раз про идеальную икебану, от которой было и приятно, и врезать по шее хотелось дарителю.       «Надеюсь, у него там все в порядке», — отстраненно подумала Акане, подходя к порогу дома, где ожидали первый заказ.       Какаши состригал секатором высохшие, мертвые ветки раскидистых кустов, давая больше места живым зеленеющим ветвям. Солнце припекало, но нижнюю часть лица от него защищала маска, верхнюю — тень от волос, а все остальное тело — самая обычная одежда. Мальчик залез еще глубже в куст, стараясь дотянуться до одного сухого сука и при этом не повредить живую часть растения, как вдруг замер, услышав знакомое имя.        — Ты уже знаешь подробности, что там случилось у Сакумо на миссии? — сказала соседка, всегда добавляющая уважительное -сан к имени его отца, но в этот раз отбросившая суффикс.       — Да, — отвечал ей мужской голос, — был на совещании. Ждем, конечно, самого Хатаке, но то, какое письмо он прислал… Это просто ужасно. Все, чего мы добились за полгода боев и тайных операций, абсолютно все — псу под хвост! — мужчина тяжело вздохнул, выругался и, кажется, закурил, слабо потянуло табачным дымом; Какаши еще сильнее напряг слух. — Уж от кого, но от Белого Клыка мы такого никак не ожидали… Миссия была невероятно важна, любой из шиноби деревни без колебаний отдал бы жизнь, лишь бы она была успешно завершена, но теперь все пошло прахом. И это в такое и так трудное для Страны Огня время.       Мальчик тревожно сглотнул. Этот разговор ему совершенно не нравился.       — Сакумо всегда казался мне слабохарактерным, тряпкой, — брезгливо бросила женщина, а маленький Хатаке что есть силы сжал зубы, лишь бы не выдать себя. — Не знаю, насколько он там силен и хорош был раньше на миссиях, но характера ему явно не достает, вот и проявилось, подвел всю деревню. Даже я, гражданская, чтоб меня приподняло да об землю раскрошило, понимаю, что для шиноби прежде всего должна быть миссия, а товарищи, близкие и прочее — потом. Какому-нибудь юнцу зеленому еще простительно было бы подобное, но Хатаке — взрослый мужик с большим опытом, это ж просто недопустимо! Немыслимо!       — Не слишком ли ты категорична? — произнес мужской голос, а его обладатель следом шумно выдохнул дым.       — Не слишком. И за такое надо отвечать, ему обязаны вынести наказание! Ведь, как я понимаю, из-за этого провала мы можем быть втянуты в полноценную войну раньше, чем рассчитывали?       — Мда, можем, — обладатель мужского голоса прокашлялся и сплюнул. — Черт подери, мы не готовы к этой войне! Еще бы год потянуть, и было бы проще… — он тяжело вздохнул.       — Вот и я о том же: люди были не так важны, как эта миссия, и Хатаке не мог этого не понимать! А сколько горестей еще нам всем принесет его халатное решение, страшно подумать… Аж жить рядом с ними теперь противно, тьфу!       Какаши весь сжался, стараясь не колыхать куст. Неужели отец не смог выполнить важную миссию? Он ошибся? Тогда почему за простую ошибку о нем говорят чуть ли не с ненавистью?       — Ну, мальчика-то его приплетать не надо, ребенок тут ни при чем, — изрек мужчина.       — Ага, конечно, пока и в данном конкретном случае — ни при чем, но пройдет время, вырастет и станет как отец — талантливой тряпкой, не способной принимать волевые решения, и в очередной раз Коноха подставится под удар из-за какого-то ее отродья, — женщина распалилась, мужчина хотел было ее перебить, но она не дала. — А может, Хатаке и вовсе предатель, работает на Камень там или на Облако и гадит здесь, в Листе…       — Стоп, — жестко прервал он. — Уж в это я не верю. Сакумо не предатель.       — Формально, может, и не предатель, но по факту — тот еще. И ты меня вряд ли переубедишь.       — И не собирался пытаться. Ладно, пойду я. Спасибо за редис.       — Приходи еще, редиса лишнего у меня полно, а вот лишних денег нет.       Тяжелые шаги удалялись, как и бормотание: «Вздорная баба, что б ее…», да и женщина легкой поступью отправилась к себе в дом. Какаши так и остался сидеть на коленях, полностью скрывшись в большом зеленом кусте. Он был уверен: произошло что-то максимально плохое и, если эти двое говорили правду, виноват в этом его отец. Но как? Как такое могло произойти? Сакумо всегда говорил Какаши, что защита деревни и Страны Огня — это долг каждого шиноби Листа, да и мальчик свято верил, что отец мог и жизнью своей пожертвовать, лишь бы уберечь Коноху от опасности, а вместе с Конохой уберечь и единственного сына… Весь услышанный разговор просто не умещался в голове, это не могло быть правдой. Это неправда. Отец вернется домой и все объяснит Какаши, все тогда встанет на свои места, и все будет хорошо, все будет хорошо…       Дома, если рассчитывать на двух человек, оставалось совсем немного еды: пара яиц, половина довольно маленькой куриной тушки, около трех горстей риса да пучок зелени. Нужно было сегодня сходить в магазин и купить что-нибудь съестное, но Какаши весь день прождал отца и не собирался уходить и сейчас, когда на Коноху уже опускались сумерки. Да и неуютно как-то было: по улицам у самой земли пополз туман, дул слабый, но промозглый сырой ветер, ноги холодил деревянный пол, и даже таби из плотной ткани от этого толком не спасали. У плиты было немного теплее, и все время, пока вода закипала, мальчик крутился рядом, пытаясь согреться. Даже из такого ограниченного количества продуктов должно было выйти столько рисового супа, сколько хватило бы примерно на три средние порции. Может, у Какаши получалось не очень вкусно (он часто недосаливал) и не очень красиво (за прозрачностью бульона он тоже особенно не следил), но это все равно было лучше, чем сидеть с пустым желудком.       За окном медленно темнело. Едва доварив несчастный рисовый суп, Какаши уж было собирался налить его себе в миску, как вдруг услышал шум открываемой двери и звуки шагов. Обрадованный приходом отца, мальчик было бросился к прихожей, но тут же застыл на месте. Если это не отец, стоит быть ко всему готовым, пусть он и находится в условно безопасной деревне Листа. Маленькая рука схватила кунай, и тогда Какаши уже смелее направился к источнику звуков.       Оружие не понадобилось. Привалившись к стене, на полу сидел Сакумо. Обе его босые стопы были забинтованы, на плече рукав был разорван, на скуле наливался лиловым синяк, а на лбу выделялась небольшая ссадина, уже покрывшаяся коркой запекшейся крови, однако признаков каких-либо серьезных повреждений Какаши не заметил, только ужасную усталость, которая выражалась самой позой и каждым слегка замедленным движением отца. Мужчина поднял голову и взглянул на сына, уголки губ его дрогнули и растянулись в слабой улыбке, но глаза оставались серьезными и даже печальными.       — Какаши, я рад тебя видеть, — тепло произнес он, рассматривая мальчика. — Правильно, что готовишься ко всему, — он указал взглядом на кунай, зажатый в руке, — даже в деревне не может быть абсолютной безопасности, — и утомленно прикрыл глаза.       — Хорошо, что ты вернулся, отец, — Какаши улыбнулся, сощурив глаза, оставил кунай на тумбе, а сам подошел ближе. — Ты не ранен? Рука, ноги?..       — Просто царапины, не беспокойся, — словно механически, не осознавая своих действий, Сакумо взлохматил волосы сына. Мальчик не почувствовал той нежности, которой обычно сопровождались эти нехитрые движения, но не показал вида.       — Идем на кухню, я приготовил рисовый суп, — с улыбкой произнес он, в то время как в груди все больше разрасталось тревожное предчувствие, а в голове билась рыбой об лед одна мысль: «Случилось что-то очень плохое».       Какаши потянул отца за руку, тот встал и послушно пошел вслед за сыном. Садясь за стол, Сакумо произнес:       — Прости, Какаши, но я не голоден.       Он не замечал, как внимательный взгляд мальчика подмечал малейшие его движения, малозаметные сокращения и расслабления мимических мышц, и как от этих наблюдений все сильнее и сильнее бледнели щеки, скрытые маской.       — Жаль, пап… Но ты ведь посидишь со мной? — маленький Хатаке очень хотел хоть что-нибудь узнать от отца, вытянуть его хотя бы на короткий разговор, только бы успокоить начавшее вдруг отчаянно сильно колотиться сердце. — Я еще не ужинал.       — Конечно, — бесцветно и уныло.       — Я тогда налью тебе чаю, — совсем немного обрадованный, он полез в шкафчик за чаем, который тоже уже кончался, едва хватало на одну кружку.       «Я обойдусь, — подумал Какаши, заваривая ароматный напиток, — отцу сейчас нужнее». Он видел, как едва заметно дрожали пальцы Сакумо, когда тот брал в руку чашу, какими неуверенными были все его движения… Таким этого человека он еще не видел никогда за свою короткую жизнь.       Какаши ел, не торопясь и продолжая внимательно следить за отцом. От всего происходящего и тревог о будущем кусок в горло не лез, но желудок уже доставлял почти болезненный дискомфорт, и обойтись без еды значило бы лишь усилить эти ощущения.       — Пап… Эм… Как прошла твоя миссия? — он не нашел решения лучше, чем спросить прямо, но про услышанный сегодня днем разговор мальчик не собирался и заикаться, слишком уж там все было неправильно, да и пришлось бы признаваться в подслушивании…       — Какаши, ты… Ты уже что-то знаешь? — секундная заминка, тихий растерянный голос.       «Ками-сама, неужели так действительно может говорить мой отец?» — спросил беззвучно он, но не получил ответа. Впрочем, ответ сидел перед ним и не решался отпить из своей кружки с облачком пара над ней.       — Я слышал что-то неопределенное, но ничего не понял, — мальчик почти не врал. — Случилось что-то плохое, пап?       Какаши сжал штанину свободной рукой, стараясь оставаться внешне спокойным и не выдать напряжения, не выдать того холода, который сковывал внутренности при одном взгляде на отстраненного, словно бы чужого человека, который всегда был самым близким. «Мне страшно, Ками…» — пронеслась в голове мысль, оставив за собой склизкий шлейф усиливающихся тревожных ощущений.       — Плохое… — протянул едва слышно Сакумо, будто голос отказывался слушаться его, и горько усмехнулся. — Случилось, сынок. И еще немало случится, — он отпил чай и перевел взгляд на сына, смотря словно сквозь него. — Мы больше недели добирались обратно в Коноху с миссии, которая была провалена. Провалена по моей вине, — мужчина сильнее сжал чашу, но тут же ослабил хватку; мелкая дрожь едва заметно сотрясала ладонь. — Теперь Страна Огня оказалась в ужасном положении, конфликта уже не избежать, а с нашей нынешней военной мощью мы вряд ли сможем победить в грядущей войне…       Сакумо сжал губы в одну тонкую линию, морщины сильнее расчертили лицо, а темные тени под глазами стали заметнее, и Какаши показалось, что за эти несколько недель его отец постарел на десять лет, таким смертельно усталым он казался.       — Войне?.. — едва слышно перепросил он, не нуждаясь в ответе.       Мужчина кивнул, отпивая из чаши. Мрачное, почти угрюмое выражение наползало на его лицо. Ступни и кисти маленького Хатаке невыносимо замерзли, несмотря на горячую еду, а сердце быстро и сильно стучало в груди. Горло будто сжимала невидимая рука. Он вздрогнул, когда ливень неожиданно сильно забарабанил по крыше. Толстостенная миска тихо звякнула при ударе палочек о нее.       — Знаешь, Какаши, я был уверен, что все делаю правильно, что даже если большинство людей в деревне меня не поймет, то хотя бы мои товарищи, которых я постарался спасти, не отвернутся… — Сакумо с горечью поджал губы и, кажется, прикусил изнутри щеку. — Ведь мы все должны защищать друга, деревня — это одна большая разношерстная семья, — он отпил еще глоток, горячая жидкость обожгла язык, но мужчина не почувствовал ни боли, ни вкуса. — Я не хотел терять их всех.       Лицо отца мрачнело все больше, черты его жесткими линиями и глубокими тенями обозначились в тусклом свете лампы. Какаши не хотел, чтобы отец так страдал, не хотел видеть его таким и не смог выдержать такого явного выражения душевной муки. Мальчик выдавил из себя улыбку, чуть сощурил темные глаза и, надеясь, что выглядит все это не слишком фальшиво, как можно мягче произнес:       — Давай не будем об этом сейчас, пап, — он встал со стула, подошел ближе к отцу, по пути поставив свою пустую тарелку в раковину, и коснулся его руки кончиками пальцев. — Уже поздно. Пойдем спать? Я разобрал тебе постель.       Пол казался ледяным, тьма за окном, опустившаяся на деревню — непроглядной, отец — каменной статуей, замершей навсегда в скованной и болезненной позе, с отсутствующим выражением на лице. Однако в следующую секунду Сакумо двинулся, одарил сына улыбкой, почти теплой, но не настоящей, словно снисходительной. Какаши внутри передернуло, но вида он не подал, лишь взгляд беспокойно метнулся за спину отца, в сторону и вновь вернулся обратно к его лицу.       — Ты прав. Иди спать, — мужчина накрыл ладонь сына своей большой рукой. — Я еще немного посижу, наверное, чуть позже поем и тоже лягу. Не беспокойся.       Мальчик боялся уходить и не хотел оставлять отца одного, но еще больше боялся остаться и продолжать видеть отца таким: сломленным, бесцветным, вмиг постаревшим… Это было почти невыносимо. Он выбрал казавшееся меньшей из зол решение: послушаться и уйти спать. Быть может, завтра все будет хоть немного лучше, что-то поменяется, да и при свете дня все представляется не таким страшным, как в непроглядной тьме ночи, которая едва-едва рассеивается сиянием одинокого светильника.       Маленький Хатаке кивнул.       — Доброй ночи, пап, — пожелал он, аккуратно выпутывая свою руку из пальцев отца. — Постарайся поесть, пока суп не остыл.       Сакумо еле заметно двинул головой, соглашаясь, и не произнес больше ни слова. Какаши, с трудом передвигая ноги, ушел в свою комнату и забрался в холодную постель. Он поджал колени к груди, обхватив ноги руками и с головой забравшись под толстое одеяло. Теплый воздух от дыхания лишь немного помогал согреться, руки и ноги лишь немного потеплели, но усталость и целый день волнений брали свое и, не успев согреться до конца, мальчик уснул.       Сакумо вылил остывшие остатки чая. Часы на стене тикали непривычно громко. Он открыл кухонный шкаф, достал с полки бутылку саке и сделал из нее пару больших глотков. Вкус показался отвратным. Убрав саке на место, так и не притронувшись к еде, мужчина поплелся к спальне, чтобы забыться на несколько часов тяжелым сном.       Утро слегка осветило небо нежно-голубым с востока. Чуть приоткрытая сёдзи, ведущая в небольшой сад, как раз выходила на восточную сторону, а потому мягкий рассеянный свет пролился в комнату. Какаши, сновидения которого были уже совсем неглубоки, глубоко вздохнул и приоткрыл глаза. Свежий влажный воздух просачивался сюда, легкий утренний полумрак уже не казался таким зловещим, как вчерашняя ночная тьма. Мальчик закинул руки за голову и размышлял над всей той информацией, которую получил вчера. Да, она была несколько размытой, мало конкретики, много общих фраз, но кое-что он понял: Сакумо хотел спасти товарищей, спас и из-за этого провалил важную миссию. В результате Коноха будет вовлечена в войну раньше, чем рассчитывала, и это очень плохо.       Хатаке больше всего мучал один вопрос: отец знал, что его действия повлекут за собой такие последствия, или же он не догадывался о них, ставя под угрозу успех миссии. Если второе, то Сакумо ничего не грозило на военном суде, и сам Какаши в этом случае полностью оправдывал его и считал подобные действия верными, ведь глупо терять группу хороших шиноби, если последствия провала миссии будут несерьезными, но если все же первый вариант… Он не хотел об этом думать, ведь это будет означать, что отец — самый настоящий преступник, пусть и из лучших побуждений, однако этот мотив мало на что мог повлиять, суд не станет смягчатся от этих обстоятельств.       Мальчик сел и помотал головой, будто стараясь выкинуть из головы ненужные мысли: потом, все потом, а пока надо было встать, убрать постель, умыться и идти есть, если, конечно, там еще что-то осталось. Он бросил взгляд на часы, они показывали почти шесть утра.       Подходя к кухне, Какаши сразу почувствовал аппетитный запах и ускорил шаг. Перед глазами появилась умиротворяющая картина, и на минуту он забыл все вчерашние тревоги. Сакумо стоял у плиты и разогревал рисовый суп, неспешно помешивая его. Заметив сына, замершего в проходе, он улыбнулся почти не вымученно и произнес:       — Как спалось, сынок? Надеюсь, ты не против, что на завтрак мы доедим приготовленный тобой суп.       — Выспался, — соврал мальчик, изо всех сил стараясь не зевнуть: спал он сегодня некрепко и неспокойно. Отец не заметил лжи.       — Как позавтракаем, так пойдем за покупками, а то у нас тут в холодильнике совсем пусто, — продолжил он.       Какаши тем временем подставил низенький табурет, забрался на него, заглянул внутрь кастрюли с супом, стоящей на плите, и недовольно нахмурился.       — Ты вчера так и не поел, пап, — протянул он. — В кастрюле столько же, сколько было, когда я уходил спать.       — Ты прав, — Сакумо вздохнул, и Какаши ощутил очень слабый запах перегара: отец вчера выпил некоторое количество саке на голодный желудок и лег спать.       Он никогда раньше так не делал, и это явно нехороший знак. Страх вновь набирал силу и пробирался под кожу своими ледяными щупальцами, но маленький и, как он сам считал, отважный Хатаке постарался сразу задушить это мерзкое чувство, недостойное шиноби, и это даже почти получилось.       — Я вчера не захотел есть, — после небольшой паузы продолжал отец, — но зато сегодня мы оба можем нормально позавтракать, а не делить одну порцию на двоих.       Они разлили остатки супа по мискам, быстро его доели и, взяв пару хозяйственных сумок, отправились на рынок: многие лавки начинали работать уже с половины восьмого утра.       На улицах Конохи в столь раннее время было пока еще мало прохожих, но даже того небольшого их количества хватило, чтобы прочувствовать всю скорость распространения информации по деревне: о том, что сделал Сакумо, знали уже почти все. Двух Хатаке всю дорогу провожали недобрыми цепкими взглядами, вслед им порой раздавался неразборчивый шепот, и мальчик с немым ужасом замечал, как все больше мрачнел и едва заметно ссутуливался отец под тяжестью этих взглядов и этого шепота, да и самому Какаши хотелось сжаться, превратиться в маленькую, незаметную черную точку, лишь бы не чувствовать, не видеть и не слышать все это. По спине бегали мурашки, ладони потели, и от жуткой неловкости и стыда не спасала уже и маска, под которой скрывалось резко побледневшее детское лицо.       Первым делом решили взять рыбу, чтобы сегодня запечь ее, и отправились к небольшому рядку рыбных лавок, куда ранним утром всегда привозили свежий улов. Удивительно, но в одной из них даже образовалась маленькая очередь из двух человек, и именно в эту лавку посчастливилось зайти маленькой семье Хатаке. Как только Белый Клык с сыном вошел внутрь, негромкий разговор стих, и Какаши понял, что секундой ранее эти люди обсуждали его отца. На лицах лавочницы и расплачивающегося покупателя появилось почти одинаковое выражение холодного презрения, последний же в очереди, за которым встал Сакумо, с какой-то неопределенной, мрачной тоской взглянул на светловолосого шиноби и отвернулся. Первый покупатель, не задерживаясь, вышел вон.       — Горо-сан, — сладко растягивая слова, произнесла лавочница, миловидная молодая женщина, — берите больше, пока недорого. Скоро спрос повысится, цены поднимутся, очень уж война близко, страшно рыбакам будет за пределы деревни ходить, — она кинула злобный взгляд на Хатаке, даже не попытавшись этого скрыть.       Горо в ответ лишь покачал головой:       — Мне и этого достаточно. Спасибо, — он расплатился и поспешил выйти, осторожно прикрыв за собой дверь.       — Здравствуйте, — сказал Сакумо, и Какаши отметил его бледность и в целом несколько болезненный вид. Лавочница лишь кивнула в ответ на приветствие, и он продолжил, — мне сайру, четыре рыбы, — мужчина показал на мирно лежащие рыбьи тушки, — и кило замороженного минтая.       В ответ снова последовал лишь кивок и презрительный взгляд. Женщина взвесила рыбу, небрежно запихнула ее в пакеты и так, словно бы ей только что пришлось убирать месяцами нечищенный хлев, изрекла стоимость покупки. Сакумо расплатился без сдачи, и лавочница грубо сунула ему в руки пакет, явно желая как можно скорее избавиться от ненавистного клиента. Какаши сжал сильнее зубы и стерпел такое обращение с отцом. Разве может он как-то тому помочь?..       Дальше, хоть мальчик и предпочел бы снова скрыться за дверями своего дома, они направились к овощным отделам, где на столах и полках красовались многочисленные баклажаны, кабачки, дайкон, редис, маленькие тыквочки и много чего еще… Все это выглядело чудесно, притягивало взгляд буйством красок и форм, и маленький Хатаке невольно залюбовался на ровные ряды больших красных и желтых перцев с блестящими, глянцевыми боками. Он отвлекся на это лишь на секунду и даже немного расслабился после холодного приема в рыбной лавке, но реальность тут же словно окатила его холодной водой.       — Я не стану вам ничего продавать! — резкий женский голос ударил по ушам.       Скрипучий, фальшивый. От него хотелось закрыть руками голову, да и от всего происходящего Какаши хотелось скрыться в каком-нибудь тесном толстостенном коконе и не вылезать оттуда уже никогда, и, желательно, прихватить отца в этот кокон, защищающий от едких чужих взглядов, от мерзкого шепота за спиной, от презрения и ненависти.       — На каком основании вы отказываетесь продавать мне озвученный перечень овощей? — отец не сдавался, но его глаза заметно потускнели, а руки плотнее сжали ручку сумки с рыбой.       — На том основании, что вы — тварь и предатель, а не шиноби! Убирайтесь отсюда! — продавщица угрожающе взяла в руку самый длинный кабачок.       Сакумо скрипнул зубами, чувствуя себя поразительно бессильным. Вокруг уже понемногу начали собираться любопытные, и выражения лиц у них были далеко не добрые и приветливые, а, по меньшей мере, хмурые и недовольные. Мужчина медленно выдохнул, мирясь с тем, что другого отношения к себе ему уже не видать, только холод и неприязнь, если не откровенная ненависть. Он взглянул вниз, на сына, который стоял рядом, плотно прижавшись к его бедру, и остатки чего-то нежного и светлого шевельнулись в его все больше и больше отчаивающемся разуме.       — Вы не хотите продавать баклажаны, кабачки и прочее мне, пусть, — он говорил тихо, но отчетливо и не глядел на вздорную лавочницу. — Тогда продайте все это моему сыну. Я беру продукты не только для себя.       Женщина окинула жестким, оценивающим взглядом Какаши, пораздумывала несколько секунд и кивнула. Какаши оплатил и взял полный пакет овощей и, когда отец предложил понести их, упрямо помотал головой, но он не желал отдавать их не потому, что хотел показаться сильным, и не потому, что продали их именно ему, а потому что за этой горой продуктов можно было хоть ненадолго, хоть частично спрятаться от всех этих людей с колючими глазами и недовольно искривленными губами.       — Зайдем еще за мясом, и потом уже домой, — чуть наклонившись, сказал Сакумо.       Мальчик двинул головой, соглашаясь, и облегченно выдохнул куда-то в пучок свежей зелени: еще немного, и они оба окажутся дома. Маленький Хатаке даже прибавил шагу, желая поскорее закончить с этим проклятым походом за покупками. Он первым прошел внутрь, когда отец придержал перед ним дверь, и оказался в очень знакомом месте: здесь работала мама Акане, и они вдвоем не раз заходили сюда после тренировки попить воды или забрать что-нибудь из того, что девочка должна была отнести домой. Какаши даже почувствовал себя почти уютно, и ожидал было увидеть за прилавком всегда доброжелательную Миюки Учиха, но едва зародившееся теплое и уютное чувство сразу же исчезло, как только он увидел на месте продавца совершенно незнакомую, чужую женщину, которая смотрела на его отца так же, как и все остальные встретившиеся люди: надменно, холодно и презрительно. Бессильная злость и отчаяние заставляли кусать губы и сильнее сжимать пакет с этими чертовыми овощами.       — Мы не станем ничего вам продавать, — просто сказала она и вернулась к раскладыванию колбас внутри прилавка.       — Не хотите продавать моему отцу, так продайте мне, — подал голос Какаши, выглядывая из-за своей здоровенной ноши. — Полкило замороженной говядины.       Женщина с удивлением рассматривала его, и на ее лице даже промелькнуло какое-то мягкое, нежное выражение. Из дверного проема позади прилавка выглянул мужчина и громко, так, чтобы все в лавке слышали, сказал:       — Смотри, Намико, если вдруг упираться будет или покупателей отпугивать начнет, я его быстро выгоню.       — Не нужно, иди разбирать товар, — ответила женщина, и он вновь скрылся за дверью.       Она отвесила нужное количество мяса, Какаши умудрился, держа одной рукой пакет, другой расплатиться и забрать кусок говядины, аккуратно завернутый и перевязанный веревочкой, который тут же забрал у него отец, уложив в сумку к рыбе. Мальчик смог стерпеть такое отношение по пути сюда и все это время, значит, должно получиться потерпеть и всю обратную дорогу.       Двое Хатаке зашагали в сторону своего дома.       Когда за спиной захлопнулась дверь, Какаши испытал невероятное чувство облегчения. Весь остальной мир будто отрезало от ограниченного пространства их жилища, и от этой мимолетной свободы и защищенности едва ли не подкашивались ноги. Хотя, возможно, ноги подкашивались от тяжеленного для пятилетнего ребенка пакета, который он всю дорогу нес сам, но обо всем этом думать сейчас не хотелось. По правде говоря, мальчику не хотелось думать сейчас вообще ни о чем, да и некрепкий сон ночью в сочетании с такой своеобразной долгой прогулкой и волнениями давал о себе знать: глаза начинали слипаться, каждую минут тянуло зевать.       — Пап, я пойду посплю? — попросил он, заканчивая раскладывать купленные продукты по положенным им местам.       — Да, конечно.       И хоть сейчас сквозь плотные облака светило солнце, делающее все вокруг менее зловещим, мальчику показалось, что его отец подавлен больше, чем вчерашним вечером, что он отчаялся еще сильнее, уходя в себя и постепенно теряя связь с внешним миром, даже с Какаши. От этих мыслей хотелось спрятаться не меньше, чем от ставшего неожиданного злобным внешнего мира, и кокон из теплого одеяла и мягкой подушки с готовностью принял уставшего ребенка, который почти сразу крепко заснул.       Пробуждение было мягким: маленький Хатаке втянул носом воздух, почувствовал аромат готовящейся пищи и перевернулся с бока на спину. Уже почти сознательно принюхался еще раз: пахло печеной рыбой и вареным рисом. Лениво приоткрыл сначала один глаз, закрыл его, потом открыл другой и только после этих нехитрых манипуляций разлепил оба глаза, потирая каждый из них ладошкой. Живот заурчал, напоминая, что ничего, кроме порции рисового супа утром и стакана воды, в нем побывать не успело. Подгоняемый чувством голода, мальчик быстро направился на кухню, где обнаружил запеченную сайру и небольшую кастрюлю с рисом, но отца здесь не было. В поисках его Какаши тихо вышел на энгаву, ведущую в сад, и замер пред открытой седзи. Сакумо был в саду, он держал в чуть подрагивающей руке Хакко Чакра То, низко опустив голову, а спустя секунду замахнулся на ярко-розовый куст бересклета, но клинок лишь тускло и рвано наполнился белым светом чакры, неровный и прерывистый след от которой на долю секунды застыл в воздухе и погас. Мужчина тяжело повалился на колени, вогнав танто в землю по самую рукоять. Какаши, действуя максимально тихо и осторожно, пробрался обратно в кухню и, сев прямо на пол, привалился спиной к тумбе. Закрыл глаза, обхватил руками колени, уткнувшись в них лбом. Его отец не мог так плохо контролировать чакру, не мог разучиться пользоваться Хакко Чакра То, не мог… Может, отец просто болен? Он, действительно, с того дня, как вернулся с миссии, выглядит больным, ведь не могло же на него так действовать только лишь отрицательное отношение окружающих, он слишком сильный для этого. Его сравнивали с легендарной троицей, настолько он силен.       Живот снова заурчал, напоминая, что завтрак был слишком давно. Какаши встал и положил на тарелку риса с печеной рыбой, быстро поел, почти не чувствуя вкуса, и ушел в свою комнату, забрав немного еды с собой. Книги и свитки, «Теория боя» и «Основы Фуиндзюцу», сборник тактических задач повышенного уровня сложности… Всем этим можно было занять голову до вечера, а вечером, скорее всего, отец согласится потренировать Какаши, он никогда не отказывал в такой просьбе и часто предлагал сам. И все же один вопрос, несмотря на книги и задания, продолжал мучить мальчика: знал Сакумо, какими будут последствия провала его миссии, или нет? И он хотел получить ответ, причем непременно от отца. Только ему Какаши безоговорочно верил, что бы тот ни сказал.       Когда мальчик зашел на кухню в следующий раз, на столе стояла тарелка, лежал небольшой распечатанный конверт и его содержимое — что-то вроде извещения. Отца рядом не было. Маленький Хатаке подошел ближе и заглянул в бумагу. «Раз оно вот так лежит, то ничего, что папа хотел бы от меня скрыть, там точно нет», — рассудил он, начиная пробегать глазами по строчкам. «Трибунал… Завтра, в девять утра…», — беззвучно шевелил он губами, уже глядя куда-то в стену. Значит, будет суд. И неизвестно, оправдают ли его отца. Какаши искренне надеялся, что оправдают, что вины отца на самом деле в провале нет, а все сегодняшние косые взгляды и обвинения — результат лживых или полулживых слухов, но сомнения уже начали пробираться в мысли вместе с ночной тьмой и прохладой. Он сел за стол, уткнувшись лицом в свои маленькие ладошки. «Нет состояния хуже, когда не знаешь, что делать, и не знаешь, можешь ли вообще что-то сделать», — сейчас Какаши как никогда раньше осознавал смысл этого нехитрого выражения, вычитанного однажды в какой-то книжке. Неизвестность пугала.       Сакумо вошел, и мальчик тут же отнял руки от лица. Чуткое обоняние позволило сразу уловить в воздухе запах спиртного, и он чуть скривил губы под маской, такое мелкое движение сквозь нее все равно не увидеть в легком полумраке, царящем здесь. Изначально Какаши направлялся на кухню, чтобы поужинать и попросить хотя бы о короткой тренировке, но теперь аппетит пропал, а выкинутый из головы вопрос вновь начал вытеснять все остальные мысли. «Знал ли отец о последствиях?» — стучало где-то внутри, подобно пульсу. Ему надо было знать, что отец невиновен.       — Пап, тебе наложить поесть? — спросил мальчик, уже готовый встать со стула.       — Нет, не нужно, — Сакумо покачал головой, и какое-то угрюмое, почти безжизненное выражение застыло на его бледном лице.       Тяжело сглотнув вставший вдруг поперек горла ком, Какаши перевел дыхание. Раньше ему казалось, что он почти ничего не боится, разве что того, что отец однажды не вернется с миссии, а больше — ничего. Однако сейчас он боялся задать отцу вопрос, получить от него ответ, боялся решения завтрашнего трибунала и боялся, что весь этот ужас никогда не кончится… Маленький Хатаке тяжело вздохнул, собираясь с силами. Нужно было спросить. Что бы он ни услышал, это не должно быть чем-то ужасным, это же его отец, Белый Клык Листа, такой человек ни за что не стал бы действовать во вред деревне.       — Можно спросить? — прозвучало это менее решительно, чем Какаши надеялся, это нехорошо.       — Смотря что, — криво усмехнулся Сакумо, и внутри у мальчика все сжалось от этого тона. Отец выпил намного больше, чем обычно позволял себе.       — Когда ты решал спасти своих товарищей, ты знал, чего будет стоить провал миссии? — захотелось по-детски зажмуриться, закрыть уши и спрятаться под стол, но разве мог он себе это позволить? Он почти взрослый, он учится в Академии и меньше, чем через полгода, станет генином. И он должен держать свои эмоции под контролем и не позволять управлять им, если хочет хоть чего-то добиться на выбранном пути.       — Ты об этом… — та же горькая усмешка, то же мрачное выражение лица и пустые глаза, чуть подернутые хмельной пеленой. — Да, я знал, что это сильно ухудшит положение деревни. Что это приведет к столь скорому началу войны — нет, — Сакумо сжал кулаки, — но что это в целом ускорит вступление деревни в войну — да. Вот только Лист в любом случае в скором времени ввязался бы в нее, да и шанс на успешное выполнение миссии был очень мал, я не мог лишить жизни отряд из четырнадцати человек ради такой небольшой надежды… — последнее слово сопровождалось тяжелым вздохом.       Какаши теперь испытывал смешанные чувства. Оказалось, что вся гамма последствий не была известна его отцу, но то, что эти последствия будут весьма серьезны, он понимал. И теперь мальчику казалось, что между двумя категориями — «виновен» и «невиновен» — перевес на стороне первой. Не то что бы большой перевес, но вполне ощутимый. Разочарование. Не злость, не жалость. Именно разочарование стало самым сильным чувством среди той каши, которая сейчас заполняла голову.       — Но ведь миссия была поручена, — осторожно начал он, не желая обидеть отца, — и ее надо было постараться выполнить в любом случае, согласно правилам шиноби…       — К черту правила! — Сакумо вмиг изменился в лице, какое-то странное, мрачное подобие гнева отразилось в его глазах. — Под правила всю жизнь не подстроишь.       — Всю жизнь — не подстроишь, — согласился Какаши, для большей убедительности кивнув и стараясь сохранять хрупкое спокойствие. Страх, непонимание, обида из-за такого неприятного тона… Ведь он не хотел ничего плохого. — Но ведь правила шиноби созданы как раз для того, чтобы регламентировать деятельность ниндзя на миссиях, это их главная задача…       —…которую они тоже не всегда способны исполнять, — закончил за него отец. — Когда дело касается жизни твоих друзей, любые правила отходят на второй план, и ты должен сделать все, чтобы спасти их, даже если это означает провал задания, — он хмуро посмотрел на Какаши. — Ты понимаешь, о чем я говорю?       — Нет, — мальчик покачал головой, — не понимаю. Они добровольно шли на это задание, они готовы были отдать жизнь, выполняя его. Зачем ты им помешал?       — Зачем я помешал им отдать жизнь?! — вспылил Сакумо, в голосе которого сквозило отчаяние, а руки мелко дрожали.       — Зачем помешал им выполнять свой долг? Зачем нарушил правила, зная, что это повредит Конохе? — Какаши крепче сжимал под столом кулаки, вгоняя короткие ногти в кожу ладоней, лишь бы голос не дрожал, лишь бы волнение не отражалось в темных глазах.       — Затем, что я не мог потерять их всех! И кто знает, что хуже, раннее начало войны или потеря всех этих шиноби? — здесь Сакумо понимал, что уже врет самому себе, но не смог придержать язык. Конечно, столь раннее начало войны — хуже, намного хуже. Но кто ж знал?..       — Не мог потерять их?.. — повторил мальчик, нахмурившись. — То есть это было твоим эгоистичным желанием не терять их? — он уже не хотел, чтобы этот разговор вообще когда-нибудь случился, но остановиться не мог.       — Нет же! Я заботился о них, как ты не понимаешь, маленький ты дурак?! — рыкнул Сакумо, смахивая со стола тарелку. Фарфор разбился оглушительно громко.       — Я — дурак?! — разозлился Какаши. Злость лучше слез, он был в этом уверен. — Очень ты о них позаботился! Каждый день приходят благодарить, разве что в пол не кланяются!       — Ты не понимаешь, о чем говоришь! — мужчина перешел на крик, и теперь мальчику все труднее было держать в узде страх и обиду, они желали прорваться наружу слезами, всхлипами, хоть чем-нибудь, но он только зло сузил глаза, глядя на теряющего над собой контроль отца. — И они не поняли восемь дней назад, когда мы уходили обратно в деревню!       — Может, это не «они не поняли», а ты сделал кое-что не так? — спросил Какаши, тихо и обманчиво спокойно. — И из-за этого кое-чего теперь вся деревня в полной заднице, а не всего лишь один отряд! — обида прорвалась наружу едким восклицанием.       — Да, сделал, согласился вообще пойти на эту чертову миссию, ёкай ее дери, вот только другого кандидата на лидеры отряда не было! — ладонь громко шлепнулась на стол, который заметно зашатался.       — Теперь ты вряд ли окажешься в такой ситуации. Они не доверят тебе командование. Может, вообще ни черта не доверят.       Какаши все больше жалел, что затеял этот разговор. Да, отец виноват, но он все равно дорог ему, а вместо того, чтобы поддержать друг друга, они ругаются так, как никогда раньше, и это их обоих выбивает из колеи, это до невозможности неправильно, и назад теперь не отмотать.       — Ложись. Спать, — с усилием над собой произнес Сакумо, сделав большую паузу между словами. — И больше чтобы не сквернословил, мал еще.       Мальчик хотел было что-то сказать, но отец прервал его резким: «Молчать! — и добавил спустя секунду. — Иди спать. В третий раз повторять не буду». Какаши стиснул зубы, встал из-за стола и, круто развернувшись, скрылся в своей комнате. Обида, страх, тяжелое, нервное утро, этот пропитанный непониманием разговор обессиливали больше, чем долгая и трудная тренировка. Он переоделся, как всегда аккуратно складывая вещи, пытаясь за привычным порядком спрятаться от совершенно непривычных чувств, забрался под одеяло и опустил тяжелые веки. Хотелось плакать, но Какаши упрямо прогнал от себя это жалкое желание, а вскоре провалился в крепкий, тяжелый сон.       Сакумо сидел один. Он слишком устал. Он думал, что адом была та неделя, которую он с отрядом возвращался в Коноху и ощущал кожей немое, а иногда и не немое осуждение своих друзей, но ад начался в тот миг, когда они, наконец, вошли в ворота деревни, ведь птица с информацией о провале давно уже прилетела сюда, и, хоть на радушный прием Белый Клык и не рассчитывал, все оказалось куда хуже, чем он мог бы предположить. И ладно бы это касалось только его, это можно пережить, затолкать поглубже свою гордость, понятия о чести, сжать посильнее зубы и перетерпеть, как боль от раны, но это медленно начинало распространяться и на его сына. Сакумо видел, как злые взгляды провожают не только его, но и маленького, ни в чем не повинного ребенка, его ребенка, просто потому, что Какаши носит фамилию Хатаке, потому что Сакумо — его отец, и с этим ничего не поделать. Сакумо видел сомнение в глазах лавочницы, когда она раздумывала, стоит ли продавать овощи его сыну, и мужчина прекрасно видел, что, хоть в этот раз она и уступила, в следующий раз даже Какаши, пришедшего за покупками в одиночку, ждет категоричный отказ.       Теперь еще и Какаши бросил пару нехитрых яростных обвинений в его адрес, и Сакумо тяжело было признавать, что они в некотором роде справедливы. Его не по годам развитый маленький сын слишком умен, чтобы не знать правил и инструкций, и слишком мал, чтобы понять, почему порой нельзя поступить иначе, кроме как нарушить их. Однажды он поймет, и Сакумо молился, чтобы это «однажды» не было слишком поздно.       Саке оставалось совсем немного — на дне бутылки, и мужчина прямо из горлышка сделал пару последних глотков, едва заметно поморщившись из-за дрянного вкуса прохладной жидкости, но греть саке не хотелось. Ничего не хотелось. Он достал вторую бутыль, не заботясь о закуске. Пьяный мозг соображал. Соображал даже слишком хорошо.       Взгляд упал на листок бумаги, исписанный безукоризненно ровными линиями иероглифов. Завтра в девять. Сакумо обязательно оправдают, слишком уж много он сделал для Конохи. Он потеряет доверие штаба, он больше никогда не станет командиром отряда и, может быть, даже потеряет звание джонина, но его не отправят в тюрьму, его, тем более, не казнят, и это… ужасно. Потому что такое мягкое решение не смоет позор ни с него самого, ни с Какаши, который виноват только в том, что является его сыном.       Еще несколько глотков. Облегчения нет. Кажется, становится только хуже, но остановиться невозможно.       Есть одно средство, которое смоет позор со всего его рода, и на Какаши перестанут косо смотреть, и имя Сакумо перестанут произносить с брезгливой гримасой на лице, но он никак не мог решиться. Оставить его одного… Он такой маленький и такой взрослый… Стоило ли затягивать?       Еще несколько глотков. Может, так все же будет легче.